Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк - Антонина Коптяева

Женщины даже опешили перед ее отчаянной выходкой. Но знали: большая семья у этой девчонки осталась на руках после смерти матери. Отец — разоренный пожаром станичник, утративший звание казачьего урядника, хотя и работает в литейном цехе, но часто пьет. Пьяный бьет ребятишек чем попало, достается каждый раз и Вирке. Недавно швырнул ее на ступени крылечка и отрубил шашкой косу — то ли пугал, куражился, то ли впрямь убить хотел, да промахнулся спьяну. Поневоле придешь в отчаяние.

— Я уж все передумала, — жарко шептала она Фросе, когда пошли домой. — Надо нам настоящу работу искать. Ну чего доброго можно ждать в наших нахаловских трущобах! Не упасу я здесь своих пацанят и сама пропаду. На днях ходила в милицию. А они, паразиты, говорят: мы в семейны дела не вмешивамся. Нет, мол, таких законов, чтобы посягать на власть главы дома. Подумать только: раз отец — так может нас со свету сжить, как нашу мать сжил. Ты книжки читать?

— Нет, не приходится…

— И мне тоже. А нынче увидела у знакомой в городе книжицу… И название тако завлекательно, как в кино, — «Гангрена». Спросила, кто эта гангрена? Принцесса али страна какая? Что же ты думаешь? Оказыватся, гангрена — болезнь, по-нашему антонов огонь, когда человек заживо разваливатся на куски. И мне теперь сдается: вся наша жизнь — гангрена. Гнием на корню.

— Будет тебе! — Фрося зябко шевельнула плечами, сверкнули на шее красные стекляшки. — Смотри, какая роща красивая, травка шелковая, зеленая, Урал синий-синий. И в Нахаловке неплохо, кабы не было таких зверей, как твой батька. Надо его самого шугануть хорошенько. Я братьям скажу. Пускай они в Совет обратятся, с Коростелевым потолкуют. Царя столкнули, а на пьяницу неужто управы нет? Харитон говорит: должна у всех жизнь наладиться. Чтобы по-хорошему, чтобы радость в ней была. И я жду теперь чего-то особенного. Но, видно, у меня терпенья мало: устаю ждать.

Нестор тоже измучился от ожидания. Но он ждал встречи с Фросей, а не перемены жизни, она ему и такая нравилась.

— Улучшить условия можно без революций, — говорил он дружкам. — Все от нас самих зависит, а не от правительства.

Долгая разлука с Фросей угнетала его. Почему девушка не пришла в собор, узнать не удалось: прямо с паперти его с двумя приятелями, подготовившими все для увоза Фроси на Илек, самих «умыкнул» гарнизонный патруль. Оказалось, что один из приятелей участвовал перед этим в разбойном нападении на киргизский аул с угоном баранты да еще захватил из табуна принадлежавшего местному баю лучшего скакуна.

Так Нестор (в чужом пиру похмелье!) попал за компанию на гауптвахту, а еще через день его вместе с другими казаками сотни запасного полка спешно отправили на сбор в степные бараки.

В степях успели отполыхать ковры тюльпанов. Красные, белые, желтые чашечки их увяли и сникли, виднелись лишь жесткие настилы побуревших листьев. Струился по буграм шелковый ковыль; ждал косарей, колыхаясь волнами на ветру, высокий житняк. Заросли куги да крики чибисов выдавали близость затаившейся кое-где в низинах воды, на солончаках мертво серела бесплодная, растрескавшаяся земля, как паршой, покрытая белесоватыми чешуйками, а вокруг озер стелилась мелковетвистая упругая трава — солянка.

Над неоглядным диким простором, дрожа, пламенели заревые пожары, стоявшие вполнеба, и по этой немыслимой красноте черными стаями проносились на кормежку птицы с гнездовий и обратно. В чистейшем воздухе, еще не замутненном песчаными бурями, веяло то озерной свежестью — запахами соли и рыбы, — то ощущалось дыхание разгоряченных солнцем спеющих сочных трав. Степь была привольна, хороша и грозна, в ней с особой силой звучали казачьи песни и особенно остро саднила сердечная тоска.

Никаких бараков на месте сбора не было. Стояли на выбитой земле только брезентовые палатки, привезенные казаками, что впервые оторвались от родных станиц, и «стариками» вроде Нестора, обучавшими новичков рубке и джигитовке.

С севера лагерь прикрывала цепь низеньких круглых холмов, похожих издали на тесно поставленные кибитки, на юг тянулись бесконечные травянистые равнины. Целина нетронутая. Только ветер носится да громоздятся в близком небе кучевые облака. Неприметна в ровных бережках похожая на арык тихая речонка с чуть солоноватой, чуть горьковатой водой. Орлы на курганах, неподвижные, как межевые камни; тонкий посвист сусликов. Да еще набегали из глубины Киргизии рыжие стада быстроногих антилоп — сайгаков, вызывали у казаков охотничий зуд и желание испытать резвость своих лошадей. Да куда там! Лучшие скакуны далеко отставали от неуклюжих с виду, горбоносых, большеголовых сайгаков: будто стальные пружины, отлетали от земли их короткие ножки, догоняла только пуля, посланная верной рукой.

— Вот где охотиться-то! — сказал Нестору приехавший впервые на сбор деверь Дорофеи Николай Ведякин. — Дудаки тут бродят, будто овцы. Которы по пуду, наверно, потянут. А вчера смотрю, глазам не верю: пестры куры под бугром в пыли купаются. Взлетели — ан это стрепеты, подкрылья белы, ровно снег. Куропатки с цыпушками по балочкам так и бегут, бегут — куда ни ступи, трава шевелится.

Николай рассказал Нестору о последних новостях в Изобильной, куда вернулась целая группа фронтовиков, «воткнувших штык в землю». С ними приехал и Михаил Шеломинцев, брат Нестора.

— Батя ваш Григорий Прохорыч выпил по случаю встречи. А потом шибко шурогатил. Ударил Михаила… Подвернулся под руку седельный нагрудник — им и хлестнул. Спасибо, не вышиб червонной глаз, зато лоб рассек. Да так, что фершал в Буранном швы накладывал.

— Чего они не поделили?

— Я толком не разобрался. Мы аккурат в Буранном выстилку делали. Как девки с приданым, стояли возле своих сундуков, у станичного правленья, когда его Григорий Прохорыч на тачанке привозил.

— Сам и привозил? — Нестор, нервно поигрывая нагайкой, постегивал себя по голенищу сапога: чего доброго, батя и его с Фросей так встретит!..

— Чай, он испужался — коней наметом гнал. — Зубы Николая сверкнули, осветив красивое лицо, высмугленное солнцем. — Харитина сказывала — кровь из раны ключом била.

Нестор машинально поправил зеркально начищенную червонку на выпуклой груди своего Белонога, криво усмехнулся:

— Здорово батя угостил Мишаню ради встречи?

Брови Николая вскинулись, а яркая нижняя губа вывернулась, что должно было означать полное недоумение.

— Знашь ведь бородачей. Как фронтовик через порог, так и пошло-поехало: изменники родины, таки-сяки, царя предали. Воевали плохо, а теперь ишо с фронту бежите, германцу дорогу к родным куреням кажете! Теперь, мол, и нас здесь в разор введете, честь войска казачьего уронивши.

— Помирились наши-то?

— Ничего, поладили. После того ваш батя велел Михаилу ехать на ярманку в Уил. Подвод триста ишо по станице набралось. Караульников твоего дружка Антошку турнул. От нашего двора — брат Прохор. Он хоть и колченогий, да сильный, и башка у него по торговой части хорошо варит. Теперь у нас дома один Демид воюет по хозяйству с женской командой. — Николай снова ослепительно улыбнулся. — Ты чего-то совсем забыл про своих станичных! А ведь там слухи бродют о твоей женитьбе на Неониле Одноглазовой. Дорофея-то… плачет.

Нестор не ответил, повел коня в сторону. Не коснувшись стремян, взлетел в седло и мгновенно пропал за буграми.

— Не чертяка ли? — восхищенно выдохнул Николай и направился к своему стреноженному, еще не совсем объезженному коню, ходившему всю зиму на тебеневке[5].

На учебных джигитовках Нестор работал так, что новички прозвали его бешеным, а начальство за лихость и старание отметило в приказе. И рубку лозы он показывал для примера отличную: срубал шашкой наискось очень хитрый для неопытной руки пруток так, что тот, падая, втыкался в землю, успевал на скаку кольнуть чучело, и снова с веселой яростью рубануть зыбкую лозу, и тут же, рядом поразить набитого соломой «врага», пока еще дрожали «посаженные» вершинки. Но после разговора с Николаем Нестор заметно притих, хотя занимался с молодежью так же усердно.

Лежа на земле с седлом в изголовье, он следил за плывшими в небе облаками, похожими на редкие льдины, идущие по голубой реке, вспоминал, как подростком ездил с отцом на ярмарку в Уил. Тогда батя был помоложе, поприветливей, хотя слыл твердым, расчетливым хозяином. Вот он размашисто шагает «для размину» за возом — плечистый, худощавый, весь свитый из мышц и сухожилий, борода вполгруди; посверкивает по сторонам глубоко посаженными глазами, шутит с Нестором.

«А теперь червонкой по лбу! Раз он так озлобился — не пустит Фросю в дом. Придется выдела требовать. — С легким холодком озноба Нестор опять подумал о протесте отца. — Нет, все-таки к лучшему перемена власти: в мозгах у людей тоже переворот происходит. Раньше родитель выпорол бы меня на обществе „за непослушание“ с согласия станичного круга, а нынче старики вроде посговорчивее стали. Хорошо бы, вместо того чтобы заниматься здесь выкрутасами, которые уже надоели, поехать на ярмарку в Уил вместе с Фросей. Лежать рядом с нею на возу, целовать ее, ночевать вместе в телеге на косматом тулупе…»