Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам

Поднявшись по лестнице, я обнаружил, что какой-то вандал пробил стены банкетного зала и провел большие черные трубы там, где счел это возможным и нужным. Ужасная картина! Этот зал предназначался для проведения торжественных собраний, а теперь в нем стояло около пятидесяти маленьких столиков, покрытых клеенкой. На великолепных стенах висели плакатики с надписью «Мороженое». Я заказал чашку кофе. Со словами: «Хорошо, милок», — официантка пошла выполнять мой заказ. Вид этого некогда прекрасного места настолько ухудшился, а само оно настолько, что ли, съежилось, что поневоле решишь, будто кто-то вознамерился оскорбить благородную красоту и традиции здания гильдии рыботорговцев. Все это производило столь гнетущее впечатление, что я быстро ушел из банкетного зала и отправился искать администратора. Во время нашей с ним беседы об истории гильдии и об испытаниях, выпавших на долю здания во время войны, он угостил меня бокалом шерри и одной из тех роскошных турецких сигарет, которые курят только принцы, султаны и олдермены.

Со стороны улицы и реки здание гильдии выглядело неповрежденным, но на самом деле оно пострадало от бомбежек. Некоторые из его помещений получили значительные повреждения. После краткой экскурсии по зданию я с радостью убедился в том, что после окончания войны его возвращают к жизни умелые английские специалисты. Эти мастера, как и их предшественники, работали не за страх, а за совесть. Они весело насвистывали за работой. Их радостное настроение было вызвано тем, что работать приходится с красным деревом и другими редкими и дорогостоящими материалами. Им доверили покрывать позолотой пилястры и капители старинного здания, а не возводить блочный дом или сносить обветшавшие строения на Эйкешиа-роуд. Это была «работа высокого класса», доставлявшая удовольствие.

Спустившись в кладовую, я обнаружил столовое серебро гильдии в целости и сохранности. Я увидел там и «кресло Лондонского моста», сделанное из дубовых досок старого моста. Мне рассказали, что изъяны, которые кресло получило во время одного из воздушных налетов, планируется восполнить дубом из разрушенного бомбежками Гилдхолла. Одна из самых ценных реликвий гильдии — кинжал, которым, как гласит легенда, лорд-мэр Лондона Уильям Уолворт пронзил Уота Тайлера. Этот кинжал нисколько не пострадал во время войны и хранится в кладовой.

Когда мы осматривали здание, администратор напомнил мне, что гильдия торговцев рыбой существует вот уже семь столетий и является одной из немногих гильдий, до сих пор соответствующей своему названию. Каждый день Биллингсгейтский рынок обходят два назначаемых гильдией инспектора, которых именуют чудным словом «рыбоизмерители». Они обладают полномочиями признавать рыбу непригодной к употреблению в пищу. Гильдия регулярно проверяет качество моллюсков, и, если те не соответствуют определенным требованиям, их конфискуют. Во многих других вопросах, связанных с рыбой и рыболовством, достопочтенная гильдия выступает заслуживающим внимания образцом старинной торговой корпорации, которая в течение всей своей долгой истории продолжает выполнять изначально возложенные на нее функции.

Весьма занятным оказался рассказ администратора о почетных членах гильдии.

— Членом гильдии является герцог Эдинбургский, — сообщил он, — таким образом, принц Чарльз с момента рождения стал торговцем рыбой. Когда ему исполнится двадцать один год, он вступит в право наследования и ему будет пожалованы привилегии полного членства в гильдии. Торговцем рыбой был и принц-консорт, и, как ни странно, даже Гарибальди! В наших рядах состояли король Георг V и герцог Глостер.

— А королева? — поинтересовался я.

— Увы, — администратор развел руками. — Ее величество принадлежит к гильдии торговцев мануфактурой.

Покинув здание гильдии, я решил подняться на Монумент и с его высоты осмотреть на Лондон. Но когда я перешел улицу и оказался на Фиш-стрит-Хилл, мной овладели сомнения и я стал искать причины, которые позволили бы отказаться от этой затеи. Было уже поздно и довольно туманно. К тому же в прошлом я неоднократно совершал такие восхождения.

— Но ты ведь пишешь книгу о Лондоне, — возразил мне мой внутренний голос, — и потому просто обязан преодолеть эти триста сорок пять ступенек.

— Почему ты так щепетилен? — спросил я себя. — Зачем ты упомянул точное количество ступенек?

— Терпеть не могу слабости и нерешительности, — заявил внутренний голос, — а ты потакаешь своим слабостям.

— Ничего подобного! — воскликнул я. — Я почти с рассвета брожу по улицам этого города, а ты пытаешься силой заставить меня подняться на Монумент.

— Это была твоя идея, — прошептал внутренний голос.

— Считай, что я передумал, — сказал я, — и не потому, что не смог бы подняться по ступенькам, или по причине того, что у меня пропало желание это сделать, а просто потому, что ты пытаешься меня к этому принудить.

— Хорошо, — согласился внутренний голос, — поступай как знаешь.

Он умолк, а я продолжал стоять на Фиш-стрит-Хилл, уставившись на колонну, воздвигнутую Реном в память о Лондонском пожаре.

Хотел бы я знать, сколько человек из тех, кто каждый день выходит на многолюдные улицы Лондона и называет себя лондонцем, могли бы рассказать хоть что-то об этом памятнике в честь английского мужества, столь необходимого ныне тем, кто пережил бомбардировки последней войны.

На трех его сторонах выбиты надписи-обращения, а четвертую украшает аллегорический барельеф. На нем изображена женская фигура, олицетворение лондонского Сити. В печали и тоске сидит она среди развалин города. Голова опущена, волосы не убраны, рука безвольно лежит на мече. Крылатый лысый старец — аллегория Времени — пытается поднять ее, а другая женская фигура с надеждой показывает на небеса, где сидят на престоле две богини. Та из них, которая держит в руках рог, олицетворяет собой Изобилие. Другая держит пальмовую ветвь и является аллегорией Мира. У ног олицетворяющей Лондон женщины изображен пчелиный улей, символизирующий Промышленность, а над ее головой горят улицы города. Из окон домов вырываются языки пламени.

Из трех надписей барельефа наибольший интерес представляет собой следующая:

«Во второй день сентября 1666 года от Рождества Христова восточнее этой колонны высотой в 202 фута посреди ночи вспыхнул пожар. Разносимый ветром, он охватил даже отдаленные здания. Опустошая квартал за кварталом, он распространялся с удивительной быстротой и шумом. Он истребил 89 церквей и уничтожил ворота, Гилдхолл, общественные заведения, больницы, школы, библиотеки, большое число жилых кварталов, 13 200 домов и 400 улиц. Из 26 районов полностью разрушены 15, а 8 понесли изрядный урон и сгорели наполовину. Пеплом покрыты 436 акров городской площади, которые с одной стороны протянулись вдоль берега Темзы от Тауэра до церкви Темпла, а с другой от северо-восточных ворот, вдоль стен и до Флитдитча. Не пощадив богатства и имущества горожан, он не забрал наши жизни, как бы напомнив нам о том, что этот мир будет окончательно погублен огнем. Опустошение было стремительным. За короткий промежуток времени процветающий город перестал существовать. На третий день, когда пожар перечеркнул все помыслы людей и уничтожил все выставленные на продажу запасы, смертельный огонь, быть может, благодаря нашей вере в Царствие Небесное, прекратился и повсюду потух».

Эта надпись показалась мне чрезвычайно созвучной нынешнему моменту, когда практически половина Лондона снова лежит в развалинах. Она настолько меня пленила, что, забыв о своем твердом решении, я заплатил охраннику шесть пенсов за вход. На вершину Монумента вели триста сорок пять ступенек из черного мрамора.

— Если во время подъема вы не почувствуете неудобства, — сказал охранник, — значит, вы совершенно здоровы и вам не нужно тратиться на врачей.

Поблагодарив, я приступил к восхождению по винтовой лестнице. На двухсотой ступеньке я решил бросить курить, на двести пятидесятой стал горько сожалеть о том, что во мне осталось так мало жизненных сил, а добравшись до трехсотой уже подумывал о том, чтобы спуститься вниз. Ступив на вершину Монумента, я оказался внутри железной клетки, установленной здесь для того, чтобы помешать людям, решившим воспользоваться самым быстрым способом возвращения на землю. В этот миг, как и во время подъемов на горные вершины, муки восхождения были напрочь забыты. С высоты открывался настолько великолепный вид, что все остальное вылетело из головы. Эта панорама в каком-то смысле даже более великолепна, чем та, что открывается с купола собора Святого Павла — ведь этот огромный собор служит главным ее украшением. В Лондоне немного найдется мест, с которых открывается более величественный вид на собор Святого Павла, чем тот, который доступен с вершины Монумента. На востоке виден Тауэр и множество мостов через Темзу, широкая, светлая лента которой бежит в направлении Вестминстера. Еще ниже, насколько позволяет увидеть глаз, раскинулся ландшафт дымовых труб, крыш, шпилей, колоколен и куполов.