Колдун (СИ) - Вэрди Кай

Тамара смотрела на страшное поле широко распахнутыми глазами. Смотрела на разодранные в крике рты, на искаженные болью и ненавистью лица. Смотрела на страшные, смертельные раны, на застывшие в кошмарной, сюрреалистичной вечной улыбке обнаженные нереально белые зубы сгоревших танкистов. И понимала, что никогда, до конца жизни, она не сможет простить немцам того, что они развязали эту страшную бойню…

Разглядывая это поле смерти, Мишка вдруг впервые отчетливо понял, что такое война. Не тогда, когда таскал раненых, не тогда, когда ходил в разведку — то все была игра. Он играл. Да, вокруг гибли люди. Но это было… словно не по-настоящему. Он не верил, что может погибнуть сам, что на месте вон того солдата может оказаться Степаныч, а вон там лежать Димка, а здесь, разбросав по грязной траве темные косы, Тамара…

Мишка встряхнул головой, отгоняя возникшее перед глазами видение, и как-то по-новому посмотрел на окружавших его людей. Внезапно до него дошло, насколько ему дороги и строгий Степаныч, и балагур Васька, и серьезный Арсен, и крепко вцепившаяся своими пальчиками ему в руку Тамара… Он снова окинул взглядом поле, усеянное телами павших, наконец осознавая, что, возможно, еще неделю назад и они вот так же стояли и смотрели на погибших товарищей, а сегодня… И кто знает, что будет завтра с ним и его сослуживцами. Нет! Не сослуживцами. Братьями. Отцами. И впервые с того момента, как отца засунули в черный воронок шесть лет назад, Мишка перестал противопоставлять себя другим людям. Он вдруг понял, что земля, на которой он стоит — это его земля, его Родина… И он — тот, кто должен, обязан прекратить этот ужас, остановить смерть, шагающую по ЕГО земле…

Он смотрел… И вместе с лучами поднимавшегося все выше солнца в его душу начинала вливаться ненависть. Чистейшая, звенящая натянутыми нервами ненависть к тому, кто разрушил мирное течение жизни, к тому, кто украл детство у тысяч Полинок, кто заставил взять в руки оружие тысячи Тамар…

Они входили в очередную деревню. На обочине дороги лежал мертвый мальчик лет пяти с разбитой головой, дальше, ближе к деревне, женщина в окровавленном на спине платье с ранами от пуль, рядом с ней годовалый ребенок, раздавленный колесом машины…

В самой деревне вокруг трех машин толпились наши генералы и офицеры. Справа от дороги еще дымился бывший колхозный хлев, закрывая рухнувшими балками обгоревшие тела жителей деревни.

Генералы и офицеры были из штаба фронта, и сейчас составляли протокол о преступлении немецких оккупантов. Плачущая девчушка возраста Тамары, заикаясь и то и дело повторяясь, рассказывала офицерам, что немцы, отступая, согнали всех стариков, женщин и детей, заперли в хлеву, облили сарай бензином и подожгли. Тех, кто пытался выбраться из огня, расстреливали. Сгорело все население деревни. Она уцелела, потому как мать послала ее в овраг нарвать крапивы поросю как раз тогда, когда жителей стали сгонять к центру деревни. У девчонки хватило ума затаиться в крапиве… Там она и просидела больше суток, пока в деревню не вошли наши.

Мишка с Тамарой, взявшись за руки, стояли на дороге и не отрываясь смотрели, как солдаты выносили из дымящейся кучи черных бревен и пепла обгорелые трупы детей, женщин, стариков, и в голове вертелась лишь одна фраза, помогавшая им дышать: «Смерть немецким оккупантам!»

— Миша, как они могли?.. Это же не люди… — тихо проговорила Тамара, глядя на дорогу, стелящуюся под ее ногами.

— Мы побэдим. Мы обязатэльно найдем их, Тамара, — тихо и уверенно отозвался Арсен, безмолвным стражем все время стоявший за спиной девочки.

— Они не должны жить, — вырвалось из самого сердца Мишки.

Батальон шел дальше, туда, к линии фронта. Туда, где предстоял новый бой. А вокруг, на всем пути батальона, на фоне черных журавлей колодцев маячили белые трубы сожжённых сел и деревень. А на дорогу выходили женщины и девушки, которые смогли убежать и укрыться в окрестных лесах. И как же мало их было…

Глава 13

Добравшись до означенного командованием нового расположения, батальон принялся обустраиваться. Разведчики появлялись в лагере только отоспаться, и то на сон им оставалось часов пять, и снова уходили в разведку. Копались траншеи, минировались подходы к расположению. Обустраивались линии обороны. Заняты были все.

Пока противники только прощупывали друг друга, выискивая слабые места и разведывая силы. Возникали небольшие стычки, но серьезных боев не было. Диверсантов ловили и переправляли под конвоем в тыл. Если те выживали.

Степаныч всерьез взялся за подготовку «детского сада». Мишка с Тамарой с рассвета до заката учились рукопашной, метали ножи, стреляли из пистолета, и снова рукопашный. Исползали на брюхах все расположение. В непроходящих синяках ходили оба — Степаныч не собирался жалеть ребят. Особенно сильно доставалось Тамаре — девчонке с большим трудом давалась рукопашная.

— Тяжело в учении, легко в бою, — в очередной раз бросив девчонку на землю или приставив нож к шее, твердил Степаныч. — Ты труп, Царица. Давай еще раз.

В один из дней, выискивая подходящую лежку возле санчасти, Тамара наткнулась на тетю Розу, едва не сбив ее с ног.

— Не бежи так шустро, а то, не дай Бог, догонишь свой инфаркт! — придержав девочку, проворчала та.

Оглядев Тамару со всех сторон, поцокав языком, выдала:

— Ты посмотри, во что она одета! Да Боже ж мой, у нас в таком даже не хоронят! — шлепнув себя ладонью по щеке, воскликнула тетя Роза, глядя на смотревшую на нее недоумевающим взглядом раскрывшую рот девочку. — Ой, деточка, не делай тете Розе нервы! А вдруг в бой, а ты в таком виде! Опозоришь меня перед фрицами. Фриц скажет: «Куда тетя Роза смотрит? Совсем старая хватку потеряла!». А ну сымай это позорище! Стану человека из тебя делать!

— А фриц-то вас откуда знает? — отвисла у Тамары челюсть.

— Ой, деточка! Тетю Розу все знают. Вот в Одессе к тете Розе очереди выстраивались. Ко мне до войны откуда только не приезжали! — гордо подбоченившись, начала тетя Роза.

Тамара, уже не один раз слышавшая про очереди, бесцеремонно перебила женщину:

— Тетя Роза, мне некогда! Я потом, попозже… — и попыталась вырваться от санитарки, но та крепко ухватила ее за руку повыше локтя и повела в свою палатку.

— Ты шо, спешишь быстрее, чем я? Ну-ка, раздевайся! — буквально затащив девочку в свою палатку, сказала тетя Роза, сложив на большой груди свои руки. — Таки шо, и долго мене тебя дожидаться? Время — очень большие деньги, деточка!

Поняв, что спорить с этой женщиной бесполезно, Тамара сняла с себя порядком извазюканную, слишком большую для нее форму. Покачав головой, тетя Роза достала откуда-то портновский метр и принялась ловко обмерять девочку, что-то бормоча себе под нос и записывая только ей понятные символы на бумагу.

— Юбочку вот так сделаем, или чуть короче? — подняла она на Тамару глаза.

Тамара, с удивлением разглядывающая стоявшую на специальной подставке покоцанную швейную машинку, не сразу сообразила, о чем ее спрашивают.

— Что? Тетя Роза, какую еще юбку? — удивилась она. — Мне юбка не нужна. Где я тут в юбке ходить стану? Мне штаны надо. По лесам лазать, по полям ползать… — нахмурилась девочка.

— Та шо за штаны? — всплеснула руками возмущенная до глубины души женщина. — Таки ты же не мальчик! А девочкам разве можно в штанах ходить? Я таки совершенно не понимаю нынешнюю молодежь! Деточка, ну вот ты скажи тете Розе: на шо тебе те штаны сдались?

— Тетя Роза, девочкам и на войне быть не пристало! А штаны удобнее и приличнее. Ну как я в юбке ползать буду? А драться как? А по деревьям лазать? — отобрав у женщины свою форму, принялась одеваться обратно Тамара. — Нет уж. Юбки мы, тетя Роза, после войны носить станем. А нынче штаны в самый раз.

— Та шо ты такое говоришь, деточка! — всплеснула руками санитарка. — Драться? Девочке? Ох, ты вгоняешь меня в гроб и даже глубже!

— Тамара права. Штаны ей сейчас гораздо больше подойдут, чем юбка, — раздался от входа серьезный голос Федотова. — Как вы имеете свое здоровье, тетя Роза?