Контракт на гордость (СИ) - Гранд Алекса

– Капитан Петров занимается вашим делом, – ставит меня перед фактом Трофимов и удаляется, пока я опускаюсь на твердый стул с неудобной спинкой и шумно выдыхаю, напарываясь на злобный прищур холодных льдисто-голубых глаз. Что ж, видимо, игра в плохого-хорошего копа уже началась.

– Что вы делали в квартире Калугиной Анжелики Юрьевны, – со скоростью пулеметного выстрела вопрос летит мне в лицо, а чужие тонкие узловатые пальцы выбивают раздражающее стаккато по столу. Играя на моих истончившихся нервах и отвлекая от лежащего вверх ногами листка.

– А в качестве кого вы меня допрашиваете? – как утопающий за соломинку, хватаюсь за осенившую мою светлую голову мысль и складываю на груди руки, стараясь максимально дистанцироваться от неприятного мужчины лет тридцати. Крылья его носа раздуваются, брови сведены к переносице, и это мне совсем не нравится.

– В качестве свидетеля, – вынужденно отвечает он и припечатывает, проверяя реакцию: – пока что.

И я дергаюсь, потому что страх липким холодом проносится по венам и заставляет конечности неметь. Изо всех сил душу приступ паники, рисующий перспективу угодить в камеру на неизвестный срок, и облизываю пересохшие губы.

– Во сколько вы пришли вчера к Калугиной домой?

– Вы не зачитали мои права, – я умудряюсь собрать воедино пляшущие буквы и даже понять смысл написанного на спасительной бумажке. Ежусь, прячу сжатые кулаки в карманы свободной толстовки, но не собираюсь сдавать занятых позиций.

– До х**а умная, да? – крик разносится по маленькому помещению и, кажется, отскакивает от стен. Петров приподнимается и, нависая надо мной, с грохотом опускает ладони на стол.

 – Я обязательно подам на вас жалобу, как только отсюда выйду, – я не отстраняюсь от него и стараюсь звучать уверенно и не подавать вида, что этот высокий худой мужчина с острыми скулами и выступающим кадыком пугает меня. До трясущихся поджилок, до кома в горле и пелены перед глазами. И я знаю, что он раздавит меня, если увидит хоть что-то отдаленно похожее на страх, поэтому я надменно кривлю губы и высоко вскидываю подбородок. Чему-чему, а блефу столица меня научила.

 – Да жалуйся куда хочешь, – смеется Петров, уверовавший в собственную безнаказанность, но от меня все-таки отодвигается. – У нас от Калугина полный карт-бланш, и ничего нам за это не будет. Он тут всем башни открутит, если его дочка не объявится в ближайшее время.

– Я не буду давать никаких показаний без адвоката, – несмотря на ухнувший в пятки желудок и жуткую дрожь, мой голос звучит твердо, и я не останавливаюсь на достигнутом, окончательно выводя товарища капитана из себя наглым: – я имею право на звонок.

– Сука! – летит мне куда-то в макушку, потому что собеседника я игнорирую, увлеченно рассматривая лежащий на краю стола протокол. Петров делает несколько нервных вдохов и выдохов и выскакивает из кабинета, напоследок выплевывая: – ничего тебе не положено. Сиди здесь.

Местный слегка обшарпанный потолок не выдерживает такого демарша в исполнении товарища капитана, и здоровенный кусок штукатурки плюхается на пол прямо перед моим носом. Заставляя отодвинуться подальше от этого непотребства и вспомнить добрым словом всю родню Петрова по материнской линии. И, учитывая мой весьма богатый словарный запас и любовь к литературе, этот процесс затягивается на пять минут.

Выдав примерно месячную норму отборного русского мата, я длинно выдыхаю, внезапно понимая, что мне полегчало. Онемение, сковавшее тело, отступило, первая паника схлынула, и постепенно возвращается способность рассуждать здраво. Спасибо хорошим генам и железной папиной выдержке. Потому что только сильный духом человек мог столько времени терпеть закидоны моей матери, да еще и оставить ей двухэтажный дом после развода, не попросив компенсации. 

– Вам бы нервишки подлечить, товарищ капитан, – бормочу себе под нос, огибая стол и по очереди открывая незапертые отделения тумбочки: вдруг в каком-нибудь из них найдется мобильник.

Но пока мне встречается только куча хлама: поломанный степлер, залитый кофе ежедневник, невнятные каракули-чайки на маленьком квадратном листе и даже визитка в небезызвестный стриптиз-клуб неподалеку от Сашкиного офиса. С едким смешком я разглядываю черно-розовый клочок картона и взволнованно подпрыгиваю, когда распахивается входная дверь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Лиза?! – в блеклых, будто выцветших, голубых глазах Меньшова плещется изумление пополам с осуждением, пока я со скоростью застигнутого врасплох воришки распихиваю обнаруженные предметы по ящичкам.

– Привет, Алик, – кокетливо хлопая ресницами, я машу ему рукой, возвращаясь на прежнее место, и устраиваюсь на стуле, закинув нога на ногу. Пожалуй, еще пара часов, и я здесь окончательно освоюсь и под звук упавшей челюсти Петрова попрошу принести мне двойной американо и сэндвич с курицей. Проголодалась, жуть.

– Истомина, ты чем думаешь? Это не Москва, у меня нет связей, чтобы просто так тебя отсюда вытащить, – его голос срывается на две октавы выше в то время, как я качаюсь на скрипящем предмете мебели и откровенно не врубаюсь, почему мой несостоявшийся жених так зол. В конце концов, я больше не его проблема, и странно, если он считает иначе.

– А может, мне здесь нравится? Номер люкс, персонал приветливый. Никто не звонит, не тревожит – мечта социофоба (человек, которого одолевает страх иррациональной природы перед выполнением действий, подразумевающих всевозможные виды взаимодействия с социумом – прим. автора), – на моих последних словах Меньшов закашливается и начинает неумолимо краснеть, ну а я ничего не могу поделать с проснувшимся сарказмом. Мой организм всегда нестандартно реагирует на критические ситуации. И, положа руку на сердце, я предпочитаю черно шутить, чем заливать все вокруг бессмысленными слезами.

– Ты слишком спокойна для той…

– Кого подозревают в убийстве? Так я ни в чем не виновата, и им придется меня отпустить, – скрещиваю руки на груди и внимательно изучаю собеседника. Образ рыцаря на белом коне трескается и опадает разрозненной мозаикой, а картина происходящего перестает складываться. Если Калугин там рвет и мечет, почему Алика пустили ко мне?

– Лиз, ты совсем мне не рада? – я вижу, что мое тихое равнодушие больно бьет по внушительному продюсерскому самолюбию, но не хочу врать. Поэтому выразительно молчу, рассматривая капли дождя, стекающие по стеклу, и совсем не предполагаю услышать злобное: – Волкова своего ждешь? Только что-то принц на белом коне не торопится тебя спасать. Или наигрался, и на хрен ему не сдались твои неприятности?

Я старательно удерживаю надменно-безразличную маску, пока внутри все рвется, обливаясь кровью. Коктейль из страхов и сомнений ударяет в голову, вынуждая в сотый раз гадать, где Александр и тревожится ли он вообще обо мне. А может, ему и, правда, проще сделать вид, что не было ни чувств, ни романа, ни Лизки Истоминой?

Меньшов уходит, стирая зубовную эмаль и крепко стискивая кулаки, я же остаюсь наедине с горчащим ядовитым послевкусием, грозящим пошатнуть мой мир. Стискиваю виски пальцами – ощущение театральности постановки не покидает.

Глава 29

Александр, накануне описываемых событий

Мне приятен твой интерес,

но я помолвлен с работой.

(с) к/ф «Шерлок».

– Лиль, добавь в кофе пятьдесят грамм коньяка, – разминаю пальцами затекшие от долгого сидения плечи и отбиваю Лизе сообщение, чтобы ближайшие часа три меня не ждала. На пару секунд задумываюсь и решаю увеличить дозу радости, потому что воспринимать фрицев и их лающую речь на трезвую я отказываюсь: – а лучше сто.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И пока немцы опустошают запасы одной из кафешек на первом этаже за наш счет, секретарь-какаду варит мне американо, свободной рукой взъерошивая топорщащиеся в разные стороны волосы-перья.

– Александр Владимирович, вам бы в отпуск, – укоризненно качая головой, сетует девчонка и выставляет передо мной красивую фарфоровую чашку, сахарницу и, о чудо, сэндвич с курицей, помидором и яйцом. Что ни говори, помощница мне досталась толковая.