Ты изменил мою жизнь - Абдель Селлу

Двое мужчин в отсвечивающих комбинезонах выставили вокруг «сафрана» конусы, стараясь наладить движение. Нам оставалось только ждать. Ясин и Робер-Жан сидели в салоне. Прислонившись снаружи к двери со стороны водителя, я наблюдал за эвакуатором. И совершенно не беспокоился, не чувствовал опасности. Минут десять я смотрел на машины, проезжавшие мимо на расстоянии полутора метров — прямо за ярко-оранжевыми конусами, указывавшими путь.

Потом я заметил грузовик, который тоже пытался нас объехать слева. Увидел, как грузовик заносит в сторону «сафрана». В мою сторону. Водитель начал маневр немного раньше, чем было нужно. Меня зажало между грузовиком и «сафраном», как в бутерброде. Я успел только закричать, упал и потерял сознание..

Смутно помню, как меня грузили в «скорую». Было так больно, что, когда меня подняли и положили на носилки, я опять отключился. Очнулся уже в больнице Нейи, а на следующий день меня должны были оперировать. Филиппу Поццо ди Борго пришлось искать новую сиделку. Представляю, что чувствовал тот бедный парень.

Босс требовал возить себя в госпиталь, чтобы проведать его предшественника, и гонял в кафетерий за горячим шоколадом..

— Ну, и как новенький?

— Он… профессионал.

— То бишь он не херня по объявлению.

— А ты, Абдель, не промах в риторике!

— Ну да… Так кто тут лучший?

— Ты, Абдель. Ты, когда стоишь на ногах!

Нужно было это видеть. Аристократ-тетраплегик и маленький араб с раздробленным бедром, сидящие рядом в креслах и разглядывающие медсестер…

— Абдель, ты тут надолго застрял?

— Как минимум на несколько недель. Врачи не уверены, что я быстро пойду на поправку. Пока я избежал протеза, но остается проблема со связками, и я не знаю…

— Ты всегда будешь желанным гостем в моем доме, это ты знаешь?

— Разумеется, я ведь лучший!

Сказать «спасибо» не так-то просто.

Через несколько месяцев после аварии я вернулся к работе — или, скорее, к моему партнерству с месье Поццо. Мы основали компанию «Телелок», потом покупали квартиры и, наконец, запустили наш марокканский проект. За эти годы мне несколько раз пришлось уходить со сцены — снова оперироваться, а потом неделями восстанавливаться.

Мне еще не было тридцати, и я считал себя слишком молодым, чтобы пополнить ряды инвалидов второй группы (это на единицу меньше, чем у месье Поццо). Социальные службы говорили, что я не имею права работать. В моем состоянии это слишком опасно. А я считал, что они преувеличивают… Это доказывало, что я уже начал меняться.

Но я бы в этом ни за что не признался. Я, как всегда, молол языком, не задумываясь о том, что несу..

— С глупостями покончено, Абдель. Тебе пора понять, что такое настоящая жизнь, — повторял месье Поццо.

— О да! Теперь я стану еще больше наслаждаться жизнью! Теперь, когда я весь переломан, мне будут платить за безделье. Жизнь прекрасна!

Он сделал все, что мог, чтобы в моей голове появились хоть какие-то мысли. Я же делал все, что мог, чтобы он отказался от этой затеи. Получать деньги за то, что просто торчишь дома, мне больше не хотелось: мне не сиделось на месте!

Месье Поццо говорил со мной как отец, советник, мудрец. Он пытался научить меня правилам и морали — ценностям, которые были мне совершенно не знакомы. Он действовал мягко, умно, чтобы не настроить против себя, как это делали учителя, полицейские, судьи. Он говорил доброжелательно и в то же время так, словно ему все равно.

Он хотел, чтобы я стал законопослушным. Конечно, это немало, чтобы защитить общество от меня, — и вполне достаточно, чтобы защитить меня от общества. Он боялся, что я снова окажусь в опасности, попаду в тюрьму и вернусь к насилию. Однажды, в момент слабости или желая покрасоваться, я рассказал ему о том, что сидел во Флери-Мерожи.

Не знаю, поверил он мне или нет, но больше он меня об этом не спрашивал. Во время нашей первой встречи он уже знал, что я не отвечу, если не захочу, или буду пороть чушь. Он знал, что меня невозможно контролировать, но доверял мне. В его неподвижных руках я был паяцем, игрушкой, животным, куклой. Абдель Ямин Селлу — первый в мире игрушечный солдатик с дистанционным управлением из инвалидной коляски..

Я говорю то, что хочу, когда хочу и если хочу. Правда скрывает ложь. А есть правда, которая кажется настолько невероятной, что выглядит ложью. Ложь копится, растет, и мы в конце концов спрашиваем себя, нет ли в ней доли правды… Я говорю правду, я вру, я великолепно владею собой, когда это нужно. Но бывает так, что я позволяю делать с собой какие-то вещи.

Журналисты, бравшие у меня интервью для документального фильма Мирей Дюма, не получили ответы на все вопросы, но они смогли понять, почему я не хочу отвечать. Они сняли, как я молчу. Показали мое лицо крупным планом. Поймали взгляд, устремленный на месье Поццо. И эти кадры говорили сами за себя — то, чего я не хотел произнести вслух..

Когда я принял предложение написать эту книгу, то наивно думал, что смогу двигаться по тому же пути, который всегда выбираю, — плюс на этот раз не будет ни камер, ни микрофонов. Говорю, что хочу, молчу, когда хочу. До того как решиться на это, я не отдавал себе отчета, что готов заговорить. Объяснить другим — читателям — то, чего я еще никогда не объяснял себе самому.

Я вновь говорю «объяснить», а не «оправдать». Следует иметь в виду, что я охотно впадаю в самодовольство, но никогда — в жалость. Я боюсь этой мании, которой подвержены французы: они, ссылаясь на разницу культур, отсутствие образования и тяжелое детство, пытаются все анализировать и прощают даже то, что простить нельзя.

У меня не было тяжелого детства, наоборот — я рос, как лев в саванне. Я был королем. Самым сильным, самым умным, самым лучшим. Если я позволял газели пить из ручья, то только потому, что не был голоден; но если я хотел есть, то набрасывался на нее. Когда я был ребенком, меня редко упрекали в том, что я жесток, — ведь львенка не попрекают его охотничьими инстинктами.

Разве это можно назвать тяжелым детством?.

Это было просто детство, но никто вокруг не думал о том, что ребенку придется вырасти. Я не отдавал себе в этом

отчет, и мои родители тоже. Винить некого.

Я никогда не говорил месье Поццо о своем прошлом. Он осторожно пытался вызвать меня на разговор, а я все сводил к шуткам. Мсье Поццо понимал, что я отказываюсь анализировать свою жизнь, и не настаивал. Делая вид, что ему все равно, он подталкивал меня на правильный путь.

— Навести свою семью.

— Будь ближе к тем, кто тебя вырастил.

— Побывай в своей родной стране.

И, наконец:

— Ты получил предложение написать книгу? Соглашайся. Это возможность разобраться в себе самом. Ты увидишь, это интересно!

Он знал, о чем говорит. До своей аварии он всегда гонял двести кэмэ в час, никогда не оглядываясь назад. Потеряв способность двигаться, обреченный на полтора года реабилитации в специализированном центре — в окружении таких же несчастных, которые были даже моложе, чем он, — месье Поццо разобрался в себе.

Узнал, кто он такой, и, глубоко погрузившись в себя, научился видеть Другого с большой буквы (он сам так говорит), которого не разглядел раньше..

В моем молчании и шутках месье Поццо разглядел отказ остановиться и подумать. И постарался ободрить меня.

Нужно было, чтобы со мной произошли события, которые я не мог контролировать — и благодаря которым стал прислушиваться к его советам.

Для начала я отправился навестить свою семью. То есть побывал в своей стране.

— Я — индюшачий король. А тебе советую обратить внимание на кур! В этом мире еще осталось место для домашней птицы.

Абдель Мула сделал мне золотое предложение. Он готов был разделить со мной свою территорию. Я не мог согласиться: по мне, все пернатые стоят друг друга, и я не видел себя номером два. Первый или никакой. До сих пор я был никаким, и это должно было измениться. Еще меньше мне хотелось занимать место моего друга, любезно пригласившего меня.

Я плохо представлял себя живущим в Марокко — впрочем, это легко объяснить: я пребывал в уверенности, что если проект по постройке парка развлечений в Саидии не увенчается успехом, то во многом виной тому будет мое происхождение. Алжирцы и марокканцы очень не любят друг друга. Первые упрекают вторых за то, что те понтуются, как князья Магриба, и кичатся своей культурой и богатством. Марокканцы же упрекают алжирцев в трусости, лени и неотесанности. Марокканская администрация создала все возможные препятствия, чтобы помешать мне жениться на Амаль. Мне пришлось отвезти ее во Францию по туристической визе, чтобы вырвать из когтей ее страны. Государство Марокко хотело сохранить у себя Амаль, но не хотело меня..

Скоро стало ясно, что намного проще все получится в Алжире — там-то уж, по крайней мере, я никого не предам. Абдель Мула предложил мне разводить птиц. Он научил меня всему — от строительства помещений до выбора зерен. Месье Поццо выступил в роли банкира. Очень специфического банкира, который никогда не подсчитывает доходы и расходы.