Маг 11 (СИ) - Белов Иннокентий

Да и купол вместе со всей силой Палантиров может не выдержать самого столкновения. То есть, точно не выдержит, поэтому я сразу же надеваю снегоступы, закидываю рюкзак кило на тридцать на спину и перебираю ногами, ничуть не опасаясь за остающиеся следы в снегу.

Дураков тут бродить, рискуя попасть под лавину — точно не найдется ни одного.

Вышел я с самого утра, поэтому спешу вниз отдохнувшим, более-менее современный рюкзак помогает держать на плечах серьезный груз распределенно. К нему сбоку приторочено одеяло, под которым я спал, такое похожее на мешковину по своему виду. Долго я его искал в интернете, как и бечевки, тоже старинного вида, которыми я буду вязать рюкзак. В нем еще лежит тот самый мешок простого вида, с которым я отправился на встречу с хозяином полуторки.

В нем Палантиры — все три, все лечебные камни и тот же камень поиска. Еще солидная пачка царских денег в бумаге и есть немного меди и серебра. Купюры многие еще двенадцатого года выпуска, поэтому использовать их пока нельзя.

Набрал именно потому, что очень дешево продавались в интернете, почти по своему номиналу.

Пятерки и десятки по сто рублей покупал, сотни и пять сотен рублей по тысяче с небольшим. Пять сотен царских рубликов — это же местная неплохая зарплата за полтора года для простого трудящегося. Ох, и погуляю я здесь по-царски! Или даже — иногда по императорски!

Горнолыжный костюм и перчатки с шапкой остались в Храме, на себе из современного — только отличные непромокаемые высокие ботинки для гор. Если в приготовленных сапогах сейчас начать спускаться — просто ноги до коленок намочишь, а так пока все сухо и в ботинках, и в штанах.

И еще несколько больших упаковок антибиотика в рюкзаке, возможно, что придется кому-то жизнь таким способом спасать. Всякие пилюли уже присутствуют в местной жизни, без обертки точно подозрений не вызовут. Современная зубная щетка и один тюбик зубной пасты для особо торжественных случаев, дорогая туалетная вода для шармана всякого. Жиллетт с блоком лезвий со скользящей головкой тоже отправляется со мной туда, где его никак не может быть. Бриться частенько холодной водой придется, так что я не смог себе отказать в такой малости для жизни.

Почти все у меня у рюкзаке окажется или магического предназначения, совсем непонятного для посторонних взглядов, или из моей современности, что тоже показывать нельзя никому.

Кое-что можно представить заграничными вещицами, ту же зубную щетку, но, даже этого лучше избегать.

Пока спускался по уже заканчивающимся сугробам, где-то наверху так бумкнуло, что ноги сами меня понесли вперед.

Картина догоняющей лавины в уже чахлом горном лесу так меня подстегнула, что я пронесся границу между снегом и его отсутствием на повышенной скорости и принялся карабкаться на какой-то высокий каменный холм.

Пришлось бросить и снегоступы, и палки, не до них сейчас, когда жизнь висит на волоске.

Взлетел на самый верх пятнадцати метрового холма с тридцати килограммовым рюкзаком за спиной как камень, выпущенный из пращи.

И замер, слушая вокруг себя, не трещат ли сминаемые массами снега деревья за моей спиной?

Нет, ничего на меня неотвратимо не надвигается, где-то слева раздался непонятный шум и закачались макушки деревьев. Значит, лавина оказалась совсем небольшой, только, солнце все пригревает, вскоре может совсем огромная сойти. Которая еще за косогор может перевалить и засыпать то место, где когда-то будет стоять хорошо знакомый мне дом, где я постоянно забираю деньги, нажитые преступным путем.

Я отдышался, дал плечам хорошо отдохнуть и потом спустился вниз, где подобрал брошенные вещи.

Через еще два часа оказался уже на косогоре над тем местом, где когда-то будет стоять дом с парниками. Пока здесь все наглухо заросло, людей нигде поблизости нет и я спешу дальше. Уже серьезно потеплело внизу, я снял пальто, пиджак и остался в одной рубашке, чтобы проветриться от выступившего пота.

Через пару километров по сильно заросшему лесу я подошел к знакомой проселочной дороге. Она находится на том же месте, что и раньше, только, гораздо меньше наезженная, чем в восьмидесятые годы. Вся состоит из сплошных буераков и колдобин, зато, по ней часто ездит гужевой транспорт.

— Так, пора найти место для моего «Ермака», положить в него эти технологичные ботинки и одеть, наконец, сапоги.

Ополаскиваю в луже на дороге ботинки, светило на этой высоте пригревает уже прилично, температура градусов двадцать, не меньше.

— Эх, благодатная земля, — вздыхаю я, — Чтобы в конце марта так солнце жарило — это же праздник какой-то.

Даю им просохнуть под лучами двадцать минут и сам прихожу в себя после долгого передвижения с грузом за плечами по сильно пересеченной местности. Убираю в рюкзак, на него надеваю два пакета серо-черного цвета и прячу его на одном из заросших деревьев, просто с трудом запихнув за ветки около ствола. В нем же остаются снегоходы, лопатка, а палки-помогалки я втыкаю в соседние кусты.

Не знаю, понадобится ли мне со временем все это добро, но, если я явлюсь сюда зимой, то, тогда пусть лучше дождутся меня.

Вскоре я уже спешу по дорожке вниз, придерживая за спиной не такой удобный рюкзак, точь в точь как обычный солдатский сидор тех времен и пусть здорово потрепанную, но, из тисненой красивой кожи сумку-портфель.

Она очень похожа на такое старорежимное изделие, поэтому я и взял ее с собой.

В ней у меня ничего особого не лежит, немного хлеба и последняя копченая колбаса, еще в руке есть длинная палка как трость. Ей я меряю шаги в такт и собираюсь, если что, отбиваться от деревенских собак.

Вид у меня такого не самого бедного мастерового парня, еще блестящие на солнце сапоги, плисовые брюки, прежний пиджак серого цвета и картуз на голове. Пальто сложено аккуратно и висит сбоку мешка.

Однако, по имеющемуся документу я не мастеровой или мещанин, а самый что ни на есть разночинец.

Ибо, только им, купцам, дворянам, офицерам, почетным гражданам и прочим чиновникам выдают паспортные книжки бессрочные, а всем остальным мещанам, ремесленникам и крестьянам, то есть, людям податных сословий, они выдаются на определенный срок. И еще полиция относится к образованному народу, знающему законы, гораздо более уважительно.

Правда, с девятьсот шестого года, вроде, всем стали такие бессрочные документы выдавать, информация от разных источников в интернете у меня разнится.

Поэтому я искал именно паспортную книжку в сети, чтобы переделать ее в документ для разночинца, а мои приметы и общественное положение в нее искусно вписали и состарили, чтобы не отличались от остальных записей, которые остались прежними. Ну, то есть, всю книжку обработали так, что страницы выглядят одинаково.

Так что я теперь Жмурин Сергей Афанасьевич, восемьсот восемьдесят второго года рождения, родом из Тверской губернии. Диплома о каком-то образовании у меня при себе нет, зато я знаю про Тверское реальное училище и пару курсов университета, на которые могу сослаться, только настоящих документов у меня на них не имеется.

Впрочем, это уже такие вещи, которые легко проверить, поэтому ни работать по специальности, ни называть какие-то учебные заведения я не собираюсь. Буду просто самоучкой.

Возраст за сто с лишним лет виден отчетливо на паспортной книжке, надеюсь, тут можно сослаться на тяжелые условия хранения. И на то, что в грязь уронил, или промочил, или еще залил щами на обеденном столе.

Рост — два аршина девять вершков, что довольно много для этого времени. А для моего не так и много, хотя и немало, конечно, метр восемьдесят два сантиметра. С начала двадцатого века приметы стали убирать из паспортных книжек из-за их бесполезности, но, у меня они еще есть, ведь я паспортную книжку по легенде получил в восемнадцать лет.

В тысяча девятисотом году, как тут написано.

Выписываться с места мне проживания не нужно, а вот по новому месту необходимо регистрироваться, за этим делом сурово присматривают домовладельцы и хозяева гостиниц. Им грозят большие штрафы за отсутствие регистрации у постояльцев, сразу до пятидесяти рублей. А самому нарушителю пятнадцать копеек вроде всего. Полиция сведения никуда не передает, а просто оставляет у себя. Да и как их куда-то отправлять при современном развитии технологий.