Жизнь Давида - Роберт Пински

Таинственный и труднопостижимый эпизод о царе Давиде и переписи напоминает речь Самуила о царях, которую пророк произнес, обращаясь к народу, прежде чем пуститься на поиски, завершившиеся помазанием Саула. В своей речи Самуил демонстрирует склонность к перечислению подробностей:

«Вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет, и приставит их к колесницам своим, и [сделает] всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит [их] у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет, и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть, и отдаст евнухам своим и слугам своим; и рабов ваших, и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет, и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть; и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда» (I Цар. 8, 11–18).

Замечательная речь человека, который вот- вот помажет нового царя, — но риторика пророка не убеждает людей: «Но народ не согласился послушаться голоса Самуила, и сказал: нет, пусть царь будет над нами» (I Цар. 8, 19).

Господь вкладывает антимонархическую речь в уста Самуила с замечательной оговоркой: «Послушай го́лоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними; как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до сего дня, оставляли Меня и служили иным богам, так поступают они с тобою; итак послушай голоса их; только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними» (I Цар. 8, 7–9).

Дар, сопровождаемый осуждением тех, кому он предназначен, — а осуждение это куда пространнее, чем описание дара, — в свете божественного оправдания династии выглядит странно. (Вставное предложение про Египет и служение чужим богам, видимо, принадлежит «автору Второзакония», неумело описывающему двойственность дара, который Господь сделал народу.)

Задолго до того, как Давид решил пересчитать свой народ (не важно, чья карающая рука побудила его на это — Бога или Сатаны), пророк Самуил, недовольный отведенной ему ролью помазывающего на царство, перечисляет недостатки царской власти. Почему народ потребовал царя? Потому что Самуил помазал своих испорченных и продажных сыновей в качестве судей. Авторитет судьи частично базируется на авторитете помазавшего его пророка, но также и на актуальной в определенный момент репутации института судей. Два члена племени, между которыми возник конфликт, могут предстать перед судьей; то же самое может сделать вся община или часть общины — каждый из шатра своего, — но для того, чтобы судья разрешал конкретные дела, а не правил вообще. Авторитет царя — Саула, рассылающего части изрубленной скотины по стране, или Давида, сделавшего своей столицей Иерусалим, — имеет другой, постоянный статус. Царя тоже помазывают на царство религиозные авторитеты, но царь, в отличие от судей, правит, и его личный авторитет базируется на силе, проявляющейся в его праве забивать скот и строить город — а может быть, и подсчитывать население в ходе переписи.

Эта разница между старыми и новыми обычаями делает возможным мятеж Авессалома и объясняет, почему успеха, пусть и минимального, добились даже мятежники, возглавляемые «негодным человеком» Савеем с его призывом «Все по шатрам своим!». Этот призыв обладает огромной силой, ибо скиния представляет собой шатер, или хижину, или палатку из тростника, досок и палок, со стенами из кожи животных, спряденной козьей шерсти и льняной ткани — само это слово(tabernacle) в английском языке близко к слову «таверна». Когда пляшущий Давид внес ковчег Завета в город, дикая процессия позади ковчега в экстазе уходила от племенных шатров к централизованной, точной архитектуре — постоянной, а если не постоянной, то выстроенной надолго. Внутренняя энергия, которая движет нагим царем, который кружится по улице, возглавляя процессию с ковчегом, заставит его вскоре рассылать должностных лиц по стране для проведения переписи. Последним ответом на угрюмое описание царя, данное Самуилом, станет триумф над лозунгом Савея, сына Бихри, «Все по шатрам своим», который отпразднует наследник Давида, — строитель и поэт Соломон.

То, что предстоит завершить Соломону, — прекрасный до мелочей Первый Храм с прилегающим к нему царским дворцом, возможно, в меньшей степени воплощает святость или весь народ, чем настоящая оппозиция племени — город. Полис предлагает новую структуру идентичности, которая сначала бросает вызов, а затем напрочь отбрасывает старую частную и по определению клановую идентичность шатров, вождей и прежних связей, воплощенную не в стенах или дорогах, которые можно измерить и сосчитать, а в общности крови и понятии «своего». Ведь в мире шатров можно пересчитывать краеобрезания мертвецов — а не живые души.

О смерти Давида повествование сообщает весьма лаконично — одним предложением. Давид пел свои великие псалмы по Саулу, Ионафану и Иоаву, но по нему самому панихиду не справляют, никто его не оплакивает, хотя его сын Соломон тоже прославился великой поэзией. Элегия Соломона, посвященная Давиду, — это строительство Города Давида. Не только Храм, но и само описание Храма — это гимн Давиду и его деяниям, в том числе и предприятию по исчислению Израиля и Иуды.

Когда Давид в духе полиса отдает приказ о переписи, Иоав в духе шатров выступает против, но все-таки, пусть и без большой охоты, подчиняется Давиду. Иоав посылает своих людей считать население, и это методичное исследование империи занимает девять месяцев. Результат охватывает не просто мужское взрослое население, он носит выраженный военный характер: «…и оказалось, что Израильтян было восемьсот тысяч мужей сильных, способных к войне, а Иудеян пятьсот тысяч» (II Цар. 24, 9). И сразу «вздрогнуло сердце Давидово», и он кается перед Господом — тем самым, который повелел ему пересчитать народ, если, конечно, это не было наущением Сатаны: «Тяжко согрешил я, поступив так; и ныне молю Тебя, Господи, прости грех раба Твоего, ибо крайне неразумно поступил я» (II Цар. 24, 10).

То, что мысли Давида потекли в прямо противоположном направлении, свидетельствует о его культурной двойственности. Столь же иррациональны слова Господа, говорящего своему пророку Гаду:

«Пойди и скажи Давиду: так говорит Господь: три [наказания] предлагаю Я тебе; выбери себе одно из них, которое совершилось бы над тобою» (II Цар. 24, 12).

Вот какие три варианта передает Давиду пророк:

«Избирай себе, быть ли голоду в стране твоей семь лет, или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, и они преследовали тебя, или чтобы в продолжение трех дней была моровая язва в стране твоей? теперь рассуди и реши, что мне отвечать Пославшему меня» (II Цар. 24, 13).

Эти три варианта вызывают ассоциации с народной сказкой — очень неприятной сказкой. В том, что следует дальше, отсутствует логика, но проявляется характер мышления Давида, который, столкнувшись с тремя возможными наказаниями, вместо того чтобы сделать выбор, дает ответ, который одновременно льстит Господу и перекладывает выбор обратно на него. Давид говорит:

«Тяжело мне очень; но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне» (II Цар. 24, 14).

Эти слова вызывают в памяти поэтический голос, который умиротворял Саула. Находчивый ответ Давида содержит формулу — пожелание предать себя в руки Бога, а не людей, — которую религиозные евреи повторяют ежедневно, произнося покаянное благословение. Таким образом, артист Давид (метрическая поэзия и музыка, как и перепись, имеют дело с числами) произносит фразу, которая будет ежедневно звучать на протяжении тысячелетий. Но само повествование в ужасе от этого динамичного персонажа, создающего стихи, города, музыку и списки, сгибающего или даже ломающего рамки Божьей воли. Дав ответ, исключающий преследование со стороны людей, Давид, однако, не избежал наказания:

«И послал Господь язву на Израильтян от утра до назначенного времени: и умерло из народа, от Дана до Вирсавии, семьдесят тысяч человек» (II Цар. 24, 15). Краткий и осторожный ответ Давида, что он предпочитает отдать себя в руки Божьи, а не человеческие, обладает определенной прозорливостью. Но разрешение ситуации приводит к печальному результату: Господь выбирает между голодом и моровой язвой, и непропорционально огромные и страшные жертвы (семьдесят тысяч умерших) доказывают, что не стоило ждать милости от руки Божьей.

Эти семьдесят тысяч учтены — предполагаемый позднейший автор, который преследует свою религиозную цель, сосчитав мертвых, умерших в наказание за подсчитывание живых, заставляет повествование кусать самого себя за хвост. За туманным и непонятным спором между Богом и Давидом, или между Сатаной и Давидом, а, возможно, за знанием, что против подсчета существует древний суеверный запрет, и за применением этого запрета стоит реальный политический спор. Это спор между духом царской столицы, полиса с меняющимся разнообразным населением и официальной жизнью, с одной стороны, и древним племенным духом, где все сидят по шатрам своим и кричат: «Нет нам части в Давиде, и нет нам доли в сыне Иессеевом», с другой.