Дик с 12-й Нижней - Герцель Новогрудский

Кролик мчался, пока несли ноги, пока не отказало сердце. Но довольно скоро ноги стали заплетаться, а сердце начало вести себя так, будто хотело выскочить и самостоятельно побежать по замусоренному тротуару Бауэри-стрит.

Белый убавил шаг. Погони, кажется, не слышно. Белый огляделся: где он, в какую сторону его занесло? Оказалось, в нужную. Вот улица, которая ведет на 12-ю Нижнюю. Еще три квартала — и он дома.

Свернув с Бауэри-стрит, Белый окончательно пришел в себя. Фу, кажется, обошлось! И дернуло же его связаться с этими проклятыми сигаретами. Два доллара отдал, подумать только!..

Белый стал прикидывать в уме, заработает он или разорится? Выходило все же, что заработает. Надо только не быть трусом, надо не бояться делать дело. Ведь это действительно золотое дно!

Размышляя о золотом дне, Фрэнк забыл обо всем. Он даже не заметил, как нагнал и перегнал парнишку в кепке с поломанным козырьком и с торчащими из-под нее огненными вихрами. Будь на улице достаточно фонарей, их нельзя было бы не заметить. Но улица освещалась плохо, и Фрэнк прошел мимо Бронзы.

Майк еле передвигал ноги. День у него сегодня выдался хлопотливый. После сбора на пустыре он побывал в редакции «Голоса рабочего», отдал фотографию Дика и подтвердил: газетчики завтра будут.

После этого он побывал в лечебнице «Сильвия», повидал Тома и показал ему список мальчиков, который составил Фрэнк Темный своей знаменитой паркеровской ручкой.

Сейчас Бронза возвращался домой, полный беспокойства: подведут или не подведут ребята? Соберутся или не соберутся завтра под вечер все тридцать восемь человек? Что касается двух газетчиков, недостававших для круглого счета, то забота о них неожиданно отпала. Дело это взял в свои руки Том. Он заявил, что редакцию подводить нельзя, что раз Майк взялся привести сорок человек, то они должны быть приведены, и что, коли на то пошло, он сам берется быть тридцать девятым, а сороковой тоже найдется, он его приведет.

Как это будет сделано, как сумеет он выйти в город, когда больным покидать лечебницу не полагается, моряк не объяснил. Но Майк не сомневался: что моряк сказал — то сделает. Моряк — не такой человек, чтобы бросать слова на ветер. В двух последних по счету газетчиках Бронза был уверен теперь больше, чем в остальных тридцати восьми.

И вот, вяло шаркая ногами, Майк шел домой. Единственное, о чем он сейчас думал, — это об ужине и постели. Однако, хоть устал, хоть очень хотелось есть и спать, Белого он заметил. Правда, окликнул не сразу. Майк сначала решил, что с Белым вообще не стоит разговаривать. После того как тот отказался помочь Дику, он с ним знаться не желает.

Но Бронза не из тех, кто долго злится. Пропустив Белого мимо себя, он тут же спохватился. Белый, конечно, подлец, решил Майк, но поговорить с ним стоит. Может быть, он одумался, может быть, все-таки пойдет завтра со всеми?

— Эй, Белый, куда спешишь? — подал голос Бронза.

Фрэнк остановился, подождал Майка. Он даже не считал, что между ним и ребятами что-то произошло, что ребята могут на него за что-то злиться. Ведь он ничего особенного не сделал! Ну, отказался продавать ради Дика Гордона экстренный выпуск «Голоса»… Что же здесь плохого? Никто не обязан думать о другом; на первом месте у каждого свои дела, а не чужие. Тем более, что прав-то оказался он: ребята все равно не смогут завтра заняться «Голосом», им завтра в «Трибуне» надо быть.

Вспомнив о мистере Фридголе и его распоряжении, Фрэнк обрадовался тому, что встретил Бронзу. Бронза лучше связан с ребятами, уж он-то наверняка всех завтра увидит и всем что нужно передаст.

С этого Белый и начал свой разговор. Он сказал, что был у мистера Фридгола и что мистер Фридгол велел всем прийти в типографию «Трибуны». Будет экстренный выпуск.

Услышав о «Трибуне», Майк похолодел. Такого удара он не ожидал. Все пропало, все летит к чертям! В глазах редактора и его помощника Джо он окажется последним вруном. Ни одного мальчика не сумеет он привести завтра в «Голос рабочего».

Майк молчал как убитый, а Белый, не замечая ничего, болтал и болтал. Он уже собрался похвастать тем, что пил пиво в баре, но вдруг поперхнулся. Откуда-то из боковой улицы донесся негромкий свист полицейского свистка, позади ответил свисток погромче. Вслед за этим с двух сторон послышался мерный и тяжелый топот подкованных полицейских ног.

Пришла очередь похолодеть Белому. Его снова охватила дрожь. Должно быть, это за ним, должно быть, его выследили; нельзя терять ни секунды.

Главное — избавиться от «Кэмела». Но как? Выбросить жаль. Отдать Бронзе? Тот начнет приставать с вопросами, а объяснять сейчас некогда, да и что объяснять?.. Может, просто сунуть Майку сигареты и смыться? Да, так, пожалуй, лучше всего.

Белый покосился на куртку Бронзы, на большой, как вьючный мешок, накладной карман сбоку. В те времена, когда куртка была новой, прошитые двойным швом карманы считались ее главным украшением. Но вещам свойственно стареть, а на плечах Майка — тем более. Много повидала куртка на своем недолгом веку; что же касается карманов, то вид они приобрели такой, будто владелец долго и упорно таскал в них булыжники. В форме они от этого потеряли, зато во вместительности выиграли. Овчарка не овчарка, но собачка вроде той, что лаяла в подземке, могла бы теперь поместиться в накладных карманах куртки Майка запросто. Ей бы в любом из них было просторно, как на стадионе.

Что же удивительного, что забросить в зияющий карман Бронзы две пачки «Кэмела» не стоило Белому никакого труда. Он на это потратил ровно секунду. А избавившись от опасных сигарет, время не терял: метнулся от Майка в сторону и пустился бежать.

Ничего не понимая, Бронза с удивлением смотрел вслед растворившейся в темноте долговязой фигуре Фрэнка. Где ж ему было подумать, что причиной бегства Белого были два появившихся из-за угла полисмена? Копы прошли мимо Бронзы, обратив на него так же мало внимания, как он на них.

Вечер стоял теплый. Майк ни разу не сунул рук в просторные карманы своей куртки.

Глава восемнадцатая

Опять мягкая комната

Выход найден

Пока доверенное лицо — Майк, обремененный заботами, гонял по Нью-Йорку; пока редактор, его помощник Джо и другие работники «Голоса рабочего» готовили к пятнице задуманный экстренный выпуск; пока отец и мать Дика обходили родственников и знакомых, одалживая где десять, где двадцать долларов на операцию сына; пока на пустыре шумели ребята; пока Фрэнк Белый, мечтая о зеленых долларовых бумажках, шел на нехорошие дела, — жизнь под крышей лечебницы «Сильвия» текла своим чередом: врачи лечили, сиделки ухаживали за больными, больные, кому как удавалось, старались выздороветь.

Одному Дику не надо было стараться. Его выздоровление зависело не от него, его выздоровление зависело от денег: будут деньги — будет глаз, не будет денег — не будет глаза. До того просто, что даже думать не о чем. Но Дик думал. Он очень много думал. Он только тем и занимался, что лежал и думал. А о чем, ясно: о том, как выпутаться из беды.

Однако, как ни ломал голову, как в уме ни прикидывал, выхода не видел. Родители что могли, то сделали. Они сделали даже больше, чем могли. Они, должно быть, горы своротили, пока доставали деньги на операцию. И достали. Двести долларов в кассу лечебницы уже внесены.

Горы-то своротили, но ему от этого не легче. Его лично операция не устраивает; его лично устраивает другое: он хочет иметь оба глаза, а не один, он хочет, чтобы его лечили, а не резали. Мать и отец тоже хотят этого, но что они могут сделать?

Кто же мог бы помочь? Кого он знает?

Том, например. Том — человек хороший. Он очень хороший человек! Были бы у него деньги, наверняка бы выручил. Но нет у него их. Он и сам-то попал в лечебницу только с помощью товарищей. Не собери они между собой платы за лечение — отлеживаться бы ему неизвестно где.

Выходит, и Том помочь не может; выходит, нет у Дика никого, не знает он людей, у которых бы и деньги были и желание помочь было…

Впрочем, стоп, знает. Сумасшедший миллионер из комнаты с отдельным ходом вот кто может помочь! Ему выложить тысячу долларов — все равно что другому цент. Миллионеры вообще любят выбрасывать деньги на ветер. Ставят же они своим издохшим собакам памятники на могилы. Дик сам видел в газете фотографию собачьего кладбища с памятниками из мрамора и бронзы. Такие монументы, писала газета, стоят от двадцати тысяч до пятидесяти тысяч долларов каждый.

Пятьдесят тысяч!.. А ему, Дику, нужно куда меньше. Если считать двести долларов, что достали отец и мать, то его, Дика, устроили бы сейчас ровно шестьсот пятьдесят долларов. И ведь эти деньги не для дохлой собаки нужны они для полезного дела требуются. Неужели же миллионер пожалеет? Тем более, что обещал. Он тогда так обрадовался словам «пусто» и «нигде», будто клад нашел… А ведь это Дик его выручил, это он ему слова подсказал.