Энн Виккерс - Льюис Синклер

И тем не менее, когда они ехали в «Черной Марии»,[69] где вдоль стенок шли две длинные скамьи, покрытые обыкновенной черной клеенкой, и сзади на подножке стоял толстый полицейский, заслоняя свет, у Энн не было ощущения, что она находится в каком-то заколдованном, устрашающем месте. Просто это был тряский, неудобный фургон со спущенными занавесками. Энн не ощущала себя преступницей. Она задавала себе вопрос: многие ли арестанты чувствуют себя не преступниками, а просто людьми, которых арестовали тупые полицейские?

Их продержали полчаса в камере городского суда в обществе трех проституток, негритянки — магазинной воровки и какой-то пьяной особы. Энн не испытывала к ним отвращения. Она вовсе не считала, что ее, порядочную, образованную девицу, оскорбили, заперев вместе с этим отребьем; наоборот, ей казалось, что они почти ничем от нее не отличаются и, возможно, так же не заслуживали ареста, как и сама Энн и дочь епископа.

Вот с этого-то дня Энн, Пэт, Элеонора и Мэгги стали называться Кандальной командой.

Судья, перед которым они предстали, не был ни исчадием ада, ни персонажем из комического журнала — самый заурядный толстый человек с заурядными рыжеватыми усами; и выносить приговоры правонарушителям было для него столь же привычным, мало волнующим делом, как есть свинину с бобами.

Стоя перед высоким засаленным судейским столом, пять суфражисток (к изумлению Энн и удовольствию Элеоноры) услышали, что они обвиняются в нарушении тишины и порядка, в употреблении бранных и нецензурных слов, в оказании сопротивления полиции и в собирании толпы. Пятеро полицейских, из которых каждый был в пять раз толще трех обвиняемых, показали, что «вот эти самые женщины» угрожали особе мэра, а когда им было сказано, что мэр их принять не сможет, они напали на полицейских, били их, кусали и нанесли им телесные повреждения.

Судья посмотрел вниз, на миссис Мэндерс, затем на ее стража. Энн почудилось, будто, задавая вопрос, он подмигнул полицейскому:

— Но вот эта пожилая дама, она ведь не принимала участия в безобразном поведении молодых женщин?

— Нет, ваша честь. Она пыталась остановить их. Они не из нашего города — утверждают, будто приехали из Клейтберна. И что они анархистки, или суфражетки, или что-то вроде этого, и, мне показалось, что они ввели эту старую даму в заблуждение.

— Ничего подобного! Если они виновны, то я виновна вдвое! — воскликнула миссис Мэндерс.

— Миссис Мэндерс оправдана. Остальным — две недели тюрьмы. Следующее дело!

— Я требую, чтобы меня посадили вместе с этими девушками. Это позорное…

— Сержант! Уведите эту даму. Я сказал, следующее дело.

Когда Кандальную команду выводили через правую заднюю дверь, Энн оглянулась и увидела, что отбивающуюся руками и ногами миссис Мэндерс выволакивают на свободу три ухмыляющихся гиганта в синей форме.

ГЛАВА XIII

Как и достойный судья, вынесший им приговор, тюрьма не производила впечатления чего-то адского или забавного. Она была попросту унылой, грязной и совершенно бессмысленной.

Они достаточно наслышались от своих товарок по заключению о других тюрьмах, окружных и тюрьмах штата, женских и мужских, — логовах тайной безудержной жестокости; об одиночном заключении в темных, сырых камерах, где ползали вши, где жертвы сходили с ума; о смирительных рубашках и о порке, о дюжих надзирательницах, которые не уступали в злобе надзирателям и которым доставляло удовольствие раздевать арестанток, хлестать их плетью, издеваться над ними, доводя до исступления, и в наказание обливать из шланга ледяной водой. Не веря, что такие вещи могут происходить в Соединенных Штатах, они слушали рассказ одной из заключенных об окружной тюрьме в Джорджии, где женщинам не выдавали никакой одежды, кроме тонкой юбки, — даже башмаков, и тюремщик (надзирательниц там не было) расхаживал среди полуобнаженных женщин, когда ему вздумается, а местные бездельники заходили поглазеть на несчастных, когда их водили в уборную, и никому не было до этого дела, а почтенные обыватели, когда им рассказывали об этом, отказывались верить.

Но в этой тэффордской тюрьме Кандальная команда страдала не от чьей-то жестокости, а от собственного полного бездействия, от благодушного невежества шерифа и тошнотворных вороватых приставаний его помощников. Их поместили в женском крыле тюрьмы — в высоком, плохо освещенном, мрачном зале, а теперь, когда надвигался декабрь, еще и сыром и холодном. По стенам шли два ряда клеток, где спали заключенные; обычно их не запирали, разве что в случаях истерики или буйства какой-либо арестантки. На нарах лежали тюфяки, покрытые отсыревшей дерюгой. В центре зала находилось несколько десятков шатких стульев, скользкие от грязи столы, ржавая печка — и заключенные.

Когда туда попали Энн и ее подруги, пол в помещении был грязный, стулья липкие, трещины в стенах кишели вшами. Четверка немедленно приступила к преобразованиям. Если бы они пробыли там год, их свежая, наивная энергия, возможно, иссякла бы, но в течение этих двух недель они были деятельны и полны энтузиазма, словно мормонские[70] миссионеры. Так как надзирательница «не считала нужным» устраивать уборку, то они на свои деньги купили швабры, щетки, мыло, средство от насекомых и с помощью весело сквернословящих проституток избавились от слоя грязи на полу и мебели и отчасти от запаха помойки. Они обучали желающих правописанию и экономике, а одна из арестанток, уроженка Парижа, посаженная за кражу меховых вещей из гардеробных, давала им уроки французского языка. Правда, впоследствии они не рисковали употреблять большинство слов, которым она их научила.

Книг у них было вдоволь, так как не пробыли они за решеткой и суток, как из Клейтберна примчалась мисс Богардес и, дав бешеное интервью газетчикам, навестила Кандальную команду, перецеловала их всех, всплакнула, объявила, что это еще вопрос, кто главные ослы — судьи или полицейские, и оставила им все книги, какие впопыхах успела собрать со всего Особняка Фэннинга или купить в вокзальном киоске в Клейтберне: Евангелие от Иоанна,[71] второй том «Отверженных», «Поваренную книгу», «Сокровища Джандапура» Филлипса Оппенгейма,[72] «Путешествия Гулливера» в переложении для детей, «Историю Мамонтовой пещеры», стерильный роман под названием «Элен с холма» и Вейнингеровский[73] «Пол и характер», про который мисс Богардес знала только, что там есть что-то про женщин.

Миссис Мэндерс являлась каждый день и приносила газеты, «Лайф» и «Джадж», холодных цыплят и большие плотные сливовые пудинги, которые были куда интереснее Вейниигера для четырех молодых здоровых девушек, существующих впроголодь на пайке, состоявшем из клейкой каши, кислого хлеба, маргарина, потерявших свою сущность кофе и чая, чуть теплой вареной картошки, похлебки, покрытой коркой сала, патоки и апельсинового мармелада из моркови.

Мытье жестяных мисок, в которых подавались эти яства, составляло единственное занятие заключенных, помимо нескончаемой болтовни. Весь день, а иногда и полночи женщины — мелкие воровки, проститутки, матери, истязавшие своих детей, любовницы, покушавшиеся на своих любовников, алкоголички, наркоманки — вели разговоры. Они рассказывали непристойные анекдоты и пели «Фрэнки и Джонни», хвастались любовниками и рыдали, жалуясь на жестокость своих мужей и скупость клиентов, которым мыли полы или стирали белье. Семнадцать женщин, кроме суфражисток, и все они болтали, ненавидели весь мир и чувствовали себя в нем неуютно.

Семнадцать женщин, из которых четырнадцать казались Энн не более «преступными», чем она сама. Нищета, безработица, недоедание с раннего детства, а у проституток к тому же неразвитость ума и ребяческая любовь к шелкам и ярким огням — вот что загнало их всех сюда. Четырнадцать неопрятных женщин, но очень скоро они стали для нее такими же хорошими товарищами, такими же понятными, как Пэт, или Элеонора, или Мэгги, а некоторые оказались менее расчетливыми, чем Пэт, менее вольными на язык, чем Элеонора, менее задиристыми, чем Мэгги.

По мере того как день за днем они становились все понятнее и человечнее, все более похожими на знакомых девушек из Уобенеки или Пойнт-Ройяла, сама тюрьма переставала казаться необычной и странной, вселяющей страх. Это не была «тюрьма» как таковая с ее атмосферой мистического ужаса. Это уже было просто место, как и «Черная Мария», — место, куда Энн случайно попала, как могла бы попасть на вокзал, и скучала бы там в ожидании, размышляя о несовершенстве мира. Возмущала ее теперь не столько жестокость всей системы законов, судов и тюрем, сколько ее бессмысленность. «Ну, допустим, суд прав, и я преступница, — раздраженно думала она. — Хорошо. Но чего добьется государство, заперев меня сюда на две недели? Предполагается, что я хулиганка, что я бью беззащитных полицейских и покушаюсь на жизнь мэра. Так что же, если я просижу две недели без дела среди профессиональных проституток, это сделает меня такой кроткой и научит так владеть собой, что, когда я выйду из тюрьмы, полицейские и мэр будут в безопасности?»