Аферист Его Высочества - Евгений Сухов

Он и занимался. Покуда кавказское наместничество было вновь не упразднено, а сам великий князь не был отстранен от должности наместника и главнокомандующего, то бишь дела, ставшего основным во всей его жизни. Вот тут-то, судя по всему, и должна была начаться та самая инерция в человеческом понимании, без особых треволнений и событий. Так оно, верно, и было бы, ежели б не Ольга Федоровна. Она, несомненно, была его вторым предназначением. Ну, и еще дети.

Это была любовь. И уважение. И дружба. Максимум, что возможно между мужчиной и женщиной, если учесть, что это представители двух совершенно разных племен. А может, и особей, пришедших на землю из абсолютно непохожих миров.

– Моя Олюшка, – так Его Высочество звал свою супругу.

– Мой рыцарь, – так Ее Высочество называла своего мужа.

Великий князь и вправду чем-то был похож на рыцаря – высок, статен и великодушен. Достоинство и честь – эти слова не были для него пустым звуком. Хотя время вносило свои коррективы в эти два понятия.

Ну когда, скажите на милость, столбовой дворянин не брезговал заниматься торгашеством? Всегда брезговал. Во все времена. Кроме нынешних. Даже князья-Рюриковичи заводили торговые предприятия, чтобы ковать денежку. Особенно преуспели в сем деле Голицыны – род весьма многочисленный, коими (прости господи) хватило бы вымостить дорогу от Петербурга до Москвы.

А отношение к женщинам? Оно все более и более становилось потребительским. И ежели дело пойдет так и далее, то скоро уважение к женщине как к божественному созданию сойдет на нет, что нанесет непоправимый удар по семье как основе государства, цементирующей его. А семья – это свято…

В общем, Михаил Николаевич был настоящим рыцарем. В классическом значении этого слова и понятия. И потеряв одно свое предназначение, он обрел второе, в лице Олюшки. А великая княгиня еще более утвердилась в своем единственном предназначении. И заключалось оно в ее муже и ее семье.

Так они и жили после 1881 года. Счастливо, потому что правильно. И правильно, оттого что счастливо. Так счастливо, аж завидки берут…

Письмо Лихачева вместе с прочей корреспонденцией принес великому князю на серебряном подносе его камердинер Матвей Ферапонтыч. Так звала старого отставного фельдфебеля вся прислуга петербургского дворца Его и Ее Высочеств. Так звал его весь «двор», что располагался в бывшей усадьбе сенатора Балка на Миллионной улице. И так звали отставного фельдфебеля в семье великого князя.

Он прочел письмо за завтраком. Отложил. Потом внимательно прочел еще раз в кабинете. Почему? Да потому, что письмо это было не совсем обычным. Вернее, столь необычным, что такого рода писем он еще никогда не получал. В нем не просили помочь в каком-либо деле, похлопотать перед государем об увеличении пенсиона вдове офицера или устройстве юного отпрыска в элитный гвардейский полк. Не напоминали о заслугах перед Отечеством с вполне прозрачным намеком, что не мешало бы за оные заслуги пожаловать, на худой конец, хотя бы орденом Святого Владимира такой-то степени. В сем письме автор оного предлагал купить у него картину. Весьма старинную и ценную. За вполне приличную сумму в сто восемьдесят тысяч рублей. Когда великий князь прочел его за завтраком, письмо показалось ему нагловатым, а автор – человеком беспринципным и бестактным. Ведь предлагать коммерческую сделку ему, председателю Государственного Совета империи, было, по крайней мере, неделикатно. Когда же Михаил Николаевич стал читать его в кабинете, он нашел, что письмо вполне приличного и уважительного содержания и имеет вполне приемлемое предложение чисто делового характера. Что ж, коммерческая выгода была нынче в почете и владела умами многих. Сие диктовало время, наступившее в Российской империи, и с этим можно было соглашаться, можно было не соглашаться, но отмести, как малозначащий факт, нельзя: само существование людей в империи теперь пропитано служением идолу – Золотому Тельцу.

Начиналось странное письмо следующими строками:

«Ваше Императорское Высочество,

Михаил Николаевич.

Не будучи знакомым с Вами, все же смею писать к Вам, Ваше Высочество, и вот по какой причине. Будучи страстным собирателем старины, в том числе и произведений художественной живописи старых мастеров…»

Далее на полутора страницах собиратель старины Лихачев описывал свои коллекции и как они ему достались, в том числе и коллекцию картин. В ней было немало произведений живописи, которые являлись весьма ценными и украсили бы выставочные залы Лувра или Эрмитажа. Среди этих картин – что наиболее привлекло внимание великого князя – имелись две картины великого мастера эпохи Возрождения Тициана Вечеллио де Кадоре. И одну из них, а именно «Портрет Карла V», собиратель старины из Казани предлагал у него купить.

«Все сопроводительные бумаги, удостоверяющие подлинность картины, у меня имеются и будут предоставлены Вашему Высочеству вместе с самой картиной», – писал собиратель старины. На вырученные же от сей сделки деньги, от которой он не имел намерения, по его собственным словам, получить личной выгоды, сей Лихачев рассчитывал открыть в Казани публичный общедоступный музей, «дабы всякий желающий мог приобщиться к настоящему искусству». Что было весьма похвально.

Михаил Николаевич, вторично прочтя письмо, отложил его и задумался. Весьма любопытное предложение. Картина Тициана будет великолепным подарком на именины Олюшки. В связи с этой Екатеринбургской научно-промышленной выставкой, на открытие которой он приглашен и дал согласие прибыть, он будет в Казани дважды, и в один из приездов вполне может нанести визит этому Лихачеву. Якобы для осмотра его коллекций, о коих весьма наслышан. Ведь о покупке Тициана великим князем всем и каждому знать не обязательно. Как не обязательно знать покуда и Олюшке – он улыбнулся при упоминании любимой супруги – об этом подарке. До сентября, когда будут ее именины.

Итак, решено!

Глава 11. Сизифов труд, или «Карл Пятый» ныне в цене

Сизиф родился в Мещанской слободе на Первой Мещанской улице в московской мещанской семье выходцев из Польши, то бишь пленных поляков, некогда насильно поселенных в Москве и пожелавших в ней и остаться. Матушка и батюшка нарекли его при рождении Константином. С этим именем он и был крещен в приходской церкви во имя Адриана и Натальи, что на Троицкой дороге, в 1841 году.

До срока жил Константин, как и все московские мальчишки, согласно родительскому уставу, а в 1856 году был отдан отцом в Московское училище живописи и ваяния. Уж больно здорово рисовал Костя лица людей, схватывая ту черточку характера, которая в человеке была доминирующей.

– Эко у тебя Клавдея Никифоровна получилась похожа, – говорила матушка Константина, глядя на его рисунок в тетради, специально для этого купленной. – Мегера, она и есть мегера.

Хотя ничего явно мегеристого в рисунке не было. На первый взгляд. Разве что жесткие складочки возле губ. Но этого в рисунке Константина хватало, чтобы сделать такое заключение об их соседке.

– Семка-то Козурин как вылитый, – похвалил отец сына за рисунок, сделанный на сослуживца, как-то побывавшего у них в гостях. – Сразу видно любителя закладывать за воротник.

С этой тетрадью и пошел Константин в Московское художественное училище. И его приняли.

Годы в училище были его лучшие годы. А потом он познакомился с людьми, дружбу с которыми водить бы не следовало, но с ними было весело и интересно. А главное, денежно!

Как-то на спор Константин один в один подделал заковыристую подпись старосты Мещанской управы. Веселым людям такой талант в их новом друге понравился, и однажды они попросили Константина скопировать один старинный документ о дворянской привилегии. Костя сделал его за несколько часов. И неожиданно для себя получил за это пятьдесят рублей. Самая же дорогая его картина, проданная одному купчику, стоила семь рублей, и писал он ее две недели.

Страха не было. Поначалу он, конечно, испытывал нечто подобное мукам совести. Ведь он – художник первого класса, каковое звание ему было присвоено через два года после окончания Училища живописи, а занимается невесть чем. И – зачем же обманывать самого себя – его занятия противозаконны и уголовно наказуемы!

Однако скоро это чувство прошло. Ведь он был молод, хотел жить. А жить – означало иметь деньги. Каковые у него стали водиться, когда он начал выполнять заказы веселых людей, с коими ему было интересно. Особенно Костя сошелся с Самсоном Неофитовым, дворянином, который время от времени подбрасывал ему непыльную работенку, на результаты от которой можно было жить весьма неплохо, мало в чем себе отказывая.

Так прошло несколько лет. Картины писать он забросил – так, если только бывал какой заказ сделать копию полотна известного мастера или его вариацию. Вот это было интересно. Впрочем, подделать банковский билет или доходную бумагу, да так, чтобы от подлинной ее не отличил бы и специалист, было не менее интересно и увлекательно. Ну и прибыльно, конечно.