Колонна и горизонты - Радоня Вешович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже здесь, у Жабляка, мы столкнулись с нашими черногорскими «болезнями» — сектантством и групповщиной. Как-то вечером в нашу 3-ю роту случайно забрел местный житель и, не предполагая, что находится среди рабочих поселка Васоевичи, шепотом предупредил одного из бойцов, что васоевичей нужно опасаться.
— Каких это — тех, что с кокардами, или тех, что с серпом и молотом?
— И тех, что с серпом и молотом, — спокойно ответил мужчина.
— Неужели здесь даже в них сомневаются? Кому же вы тогда сегодня верите?
А этому человеку не мешало бы знать, что после событий под Матешево и Лубницей, где именно четники из Васоевичей убили больше ста пятидесяти партизан, те же самые четники, «штурмовики» Джуришича, охотно также разрядили бы свои автоматы в головы этих рабочих.
Позже батальон перебрался в Негобудже и организовал охранение моста через Левертару. Спустившись с заснеженных гор в зону цветущих примул, мы обеспечивали прикрытие гор Дурмитор со стороны Плевли. Патрулируя, мы часто с удовольствием наблюдали за ягнятами, резвившимися на лугах, а после возвращения в расположение читали и занимались в хижинах, ожидая, когда в котлах сварится картофель или мамалыга, куда добавлялись крохотные кусочки мяса. Котлы к нам доставлялись на лошадях из самой Негобуджи. Разведчики часто возвращались с букетами апрельских примул, и цветы затем увядали возле наших соломенных постелей и служили закладками в книгах.
Вблизи того моста я пережил торжественный момент приема в партию, «скачок без кандидатского стажа», как сказал Крсто.
Вечером он предложил мне прогуляться по шоссе. Он начал беседу с того, что стал расхваливать превосходное по красоте Тарское ущелье, а потом перешел к разговору о моем вступлении в партию. А как образно умел он, объясняя рождение нового мира, связывать важнейшие события мировой истории: от Парижской коммуны, Октябрьской революции до нашего восстания. Марксизм в его словах сравнивался с вершиной, с которой очень далеко видно, а по значимости это учение приравнивалось к открытию Менделеевым периодической системы элементов. Крсто пригласил меня на прогулку не только для того, чтобы сказать об этом, но и для того, чтобы поставить в известность об очень важной для меня новости: ротная ячейка решила принять меня в партию и обязала Мирко Нововича сообщить об этом. Зная о том, как я серьезно отношусь к вступлению в партию, и именно поэтому опасаясь, что я из скромности откажусь, ссылаясь на свою незрелость — а некоторые бойцы могли расценить мой отказ как признак аполитичности, — Крсто решил опередить Мирко и предварительно побеседовать со мной. В первую очередь он предупредил меня, чтобы я не смущался тем обстоятельством, что в партии есть и такие люди, которых можно кое в чем и упрекнуть, и упрекнуть, может, больше, чем скоевцев нашей роты.
Еще во время наших первых бесед, состоявшихся на улицах Берана, разговоров о книгах, новых стихах и журнальных статьях я заметил, что Крсто обладает искусством увлечь собеседника, заставить его задуматься. Он не высказывал сразу все, а только намекал, пробуждая интерес собеседника и желание самому разобраться, потому что истина, до которой дойдешь сам, всегда вдвое слаще. Казалось, что он даже колеблется, сказать мне обо всем сразу или нет. Он словно выжидал, когда я сам начну правильно понимать его, и затем помогал мне придать окончательную форму своим мыслям. Подобную манеру вести разговор я замечал и у некоторых других товарищей. Только она в большинстве случаев отличалась от той, какой обладал Крсто, и служила всего лишь маской, под которой я позже вместо богатого содержания обнаруживал зазнайство, пустоту. «Если Крсто Баич, рядовой член партии, является таким прекрасным человеком, то какие же люди тогда стоят во главе ее?» — спрашивал я себя, слушая его оценку коммунистов нашей ротной ячейки.
— В партии, как и в жизни, — говорил он, — ты встретишь людей примерно трех типов: тех, кто самозабвенно служит нашему делу и готов отстаивать его при любых обстоятельствах, тех, кто вырастает в настоящих революционеров уже в ходе самой борьбы, и тех, кто от начала до конца является для партии обузой. Когда большинство коммунистов распознает последних, между ними и партией начинается борьба. Кто выйдет из нее победителем, кто кому навяжет свою волю — это уже зависит от соотношения сил и от боевитости партийных организаций.
Говоря так, Крсто хотел избавить меня от иллюзии, что партия — это место сосредоточения каких-то сверхчеловеческих натур. «В своем большинстве это обычные люди, только больше других готовые к тому, чтобы менять мир, — говорил он. — И у нас в роте и батальоне в битвах с врагом вырастают новые люди, настоящие герои».
Может быть, Крсто чувствовал потребность рассказать мне об этом, чтобы я не испытал того, что он пережил при вступлении в партию. Подобный разговор у него состоялся с одним пожилым товарищем из Берана. Тот, по словам Крсто, говорил о партии с большой неохотой, хмуро, и Крсто не знал, как объяснить причину такого отношения, кроме как нежеланием сельских коммунистов принимать в партию «школьников». Если бы Крсто не знал других, настоящих, вдохновенных коммунистов, его пребывание в партии, по его же признанию, было бы мрачным, угрюмым, скучным, таким же, как лицо того человека, который сообщил ему о решении ячейки принять его в партию.
Меня настолько заинтересовали слова Крсто, что я даже не заметил, как мы удалились от моста и нашей хижины. Оказалось, что меня послали в помощники Мирко только для того, чтобы лишний раз проверить, как я поведу себя в опасной ситуации. И это после стольких ожесточенных боев и многотрудных маршей! Однако меня это нисколько не обидело.
Вскоре я был приглашен на собрание. Из-за хижины появился боец и дал мне знак следовать
