Каменный пояс, 1977 - Александр Шмаков

Мишка, снисходительно позволяя оказывать себе почести, добирается до хвоста очереди.

— Здорово, дядя Афанасий! — говорит Мишка.

Он приходится Афанасию чем-то вроде племянника, и потому тут — особая статья, тут отношения родственные, никого не касаемые. Афанасий не торопится взглянуть, возится с цигаркой. Племянник жмется — и уйти неудобно, и стоять, когда на твое уважение никакого привета, не больно весело. А дядя знай себе самокрутку мусолит. И когда уж вовсе парня паром прохватило, Афанасий говорит негромко:

— Здорово, Мишка, здорово…

И на руки свои показывает — вишь, заняты, тут цигарка, там табачок, не могу как положено поприветствовать. Мишка и тому рад, скорей бы с глаз дядюшки скрыться.

На крутом крылечке является Палага, возвышается атаманшей, пробегает взглядом по своему воинству, усмехается. Воинство предчувствует неприятность, умолкает.

Палага объявляет скучным голосом:

— Пива — два ящика всего.

Выжидательно смотрит на очередь, интересуясь, кто первым выскажет недовольство.

Очередь прикидывает: Палага баба вздорная, скажет — живот болит, и прыг на свою половину. Так, пожалуй, и два ящика улыбнутся. Однако и молчать — какое же тогда к себе уважение?

И осторожно покашляв:

— Это как же так выходит два, Палага Алексеевна?

— Палага Алексеевна, остальные-то али корова слизала?

Палага сообщает ехидно:

— В остальных нарзан!

— Чего?..

— Вода такая, в нос шибает! — кричит из кабины Мишка.

— Прочищает, что ли? — интересуется бабки Гланин старичок.

— Ага, вроде касторки! — скалит зубы Мишка.

«Ишь, архаровец, — думает очередь, — сам-то, пока ехал, поди, не меньше ведра выдул!»

— В таком разе, Палага Алексеевна, — раздается голос из середины, — пива — не боле как две бутылки на нос!

— Как же две, когда мне нужно шесть? — изумляется самый передний. — Или даже все десять!

— Но-но-но! — шумит очередь.

— Не отпущать! — кричит дед из самого хвоста.

— А считайте сами, — рассудительно говорит передний. — Иван Михалычу надо? Надо. Степке? А как же! Дяде Никите? Чтоб как штык! А Мухин? А Мухину так и вовсе наперед всех!

Тем временем к грузовику приблизилась стайка женщин в пропыленных платочках.

— Привет, раскрасавицы! — говорит им Мишка и, будто только их и ждал, дает газ и хулиганисто объезжает вокруг, поднимает облако пыли.

— Леший! Варнак! Чтоб тебя разорвало! — кричит облако пронзительными бабьими голосами.

Выскочив из пыли, женщины грозят кулаками, но Мишкина машина уже напропалую дергается по ухабам.

Самая бойкенькая интересуется:

— За чем стоите, миленькие?

— Нравится, вот и стоим, — с неопределенностью ответила очередь.

Но бойкенькая углядела что-то за дверью, а может, по предвкушающим мужиковским рожам определила:

— Ой, бабы, пиво!

И полезла вперед.

У нее участливо спросили:

— Куда это вы, Таисья Николаевна?

И аккуратненько оттерли плечом.

— А ты уж и как зовут выведал? — стрельнула глазами бойкенькая и опять полезла.

— А я все знаю… — многозначительно сказали ей в ответ и загородили дорогу дюжей спиной.

— Во, во! Не пущать! — обрадовался дед в хвосте.

Таисья хлопнула кулачком — ничего кулачок! — по дюжей спинище.

— Ах, ах, ах! — сказала спинища и попятилась, оттесняя Таисью.

Пришлые бабенки обиженно сбились в кучку, завертели головами:

— А Павла-то где?

— Где бригадирша?

Тут из магазина донесся скандальный Палагин голос:

— Это кто жила?! Это я жила?!

От пронзительности голоса старичок в хвосте вобрал голову в плечи, а Палага взяла октавой выше:

— Ах ты, дылда длинная на жердях, пирожок ни с чем, а кто мне за три бутылки «особой» должен, метла ты небритая, а кому я буржуйскую рубаху из чистого нейлону по блату оставила, чтоб тебя в ней пятнистые свиньи облизали, лопата ты ржавая, клуша в крапинку, еще и не скажи ему ничего в собственном доме, тьфу!!!

Оскорбивший невинную Палагу поспешно ретировался, пробормотав восхищенно:

— Во, дает!

Подошла отставшая от своих бригадирша Павла. Таисья зашептала ей что-то горячо и возмущенно. Павла, даже не дослушав, шагнула вперед. Кто стоял перед ней — отодвинула, другой от неожиданности отступил сам. Очередь удивленно и любопытно замолчала, вникая в Павлино странное сейчас лицо и странную улыбку, почувствовала в ней что-то значительное. Мужчины еще не поняли, в чем сила этой женщины, но уже подчинялись ей. И не в бабьей красоте тут дело, потому что вовсе и не больно красива была Павла. И, однако же, была больше чем красива — статная, крепкая, с большими руками и большой грудью, со спокойным грубым лицом, знающим о чем-то больше, чем знают все они.

Павла потеснила переднего. Он оглянулся на своих, но, удивленный тишиной, тоже промолчал, и тоже посмотрел на женщину.

Павла постучала о прилавок. Палага перестала возиться с ящиками, что уже давно и не нужно было, возилась, чтобы продлить удовольствие власти над очередью, и удивленно уперлась взглядом в большую женщину. По спине холодом пробежала неприязнь ревности, Палага уже хотела с ухмылочкой отвернуться, но женщина кинула небрежно:

— Пива!

На что Палага, смутно удивившись себе, спросила:

— Сколько?

Павла взглянула на мужиков, взглянула на своих шоссейных. Повернулась к Палаге:

— Ящик!

Палага подхватила ящик, бухнула на прилавок.

И тут вконец себе изумилась: это она-то, Палага, перед чужой-то, да чтоб без единого слова?..

Очередь взорвалась. Мужики опомнились и кучей навалились на прилавок.

Только Афанасий как стоял, так с того места и смотрел на Павлу.

Раздался зловредный Палагин голос:

— Все! Нету больше!

Старикашка от огорчения хватил кепчонкой оземь.

А бабы с Павлой уже сидели на лужке, смаковали, нарочито медленно тянули пиво из горлышек. Старикашка не выдержал и затопал к ним поближе. Еще и остановиться не успел, а Павла протянула ему непочатую:

— На-ка, жених!

Старикашкино лицо расплылось в счастливый блин. Подбежал мальчонка, спросил ни у кого:

— Эй, кому раков?

Кто-то посмелее — за раков и тоже на лужок:

— Примите в котел, бабоньки!

Бабоньки добрые, глазами блестят, похохатывают:

— Жалко, что ль? Эй, налетай!..

А Палагина душа требовала удовлетворения. Накинула Палага замок на сельмаг, схватила на другой половине коромысло и ведра и припустила задами в сторону, где не было ни одного колодца, но можно было, минуя площадь, выйти к ближним домам.