Дорога на Порт-Артур - Александр Сметанин

— Какого огоньку?

— Да жару, угольков из костра. Мы в отделении тоже решили костерок сообразить. Где дрова брали?

— Гитлер прислал, — впервые за день пытаюсь пошутить я. — Шпалы лопаткой рубим.

— Толково придумали. Так дашь жарку?

— Бери. А как понесешь?

— Да вот, в котелке.

Связной нагребает угольков в котелок, кладет сверху несколько лучинок и удаляется.

Алексей сбрасывает в окоп заготовленную щепу и начинает переобуваться, я заступаю на пост и продолжаю рубить лопатой шпалу. Но теперь это делаю лежа на боку, пе высовывая головы из-за насыпи.

Возвращается Усенбек. Он тянет за собой ящик, в который поставил всю еду для нас: банку мясных консервов, открытых чьей-то заботливой рукой, два котелка каши пополам с мясом, хлеб и водку во фляжке.

— Дрова есть. — Усенбек шлепает ладонью по ящику, смеется, довольный своей находкой.

Он сменяет меня, мы с Алексеем усаживаемся на дно окопа и принимаемся за еду. Каша горячая, а вот хлеб подмерз. По что все это значит для голодного пехотинца, да еще после нескольких глотков водки, выпитой из крышки котелка! Усенбеку отделили третью часть всего этого добра, с остальным быстро расправились сами.

— Может, за чайком сходить? — спрашивает Алексей.

— Иди, если хочешь. Теперь нас трое. Все в валенках, одному и покемарить можно.

Покемарить почти никому не удается. Среди ночи на плацдарм приходят артиллеристы. Рядом с нами располагается наблюдательный пункт батареи, в которой радистом Сашка Маслов.

Они начинают выгребать снег из хода сообщения рядом с нами, устанавливают стереотрубу, радиостанцию. Сашка, как всегда, балагурит, но лейтенант одергивает его, приказывает больше работать лопатой, чем языком.

Следом за артиллеристами приходят саперы. Нам приказано помочь им таскать с берега противотанковые мины. Они устанавливают их прямо на узкоколейке. Если уж загораживаемся минами, то ясно: завтра наступать не будем.

Когда подходит моя очередь залезать в окоп и малость погреться у горящего ящика, того самого, который приволок Усенбек, там уже сидит Сашка Маслов.

Ящик добротный, окрашенный в защитный цвет, с металлическими уголками, очевидно, предназначавшийся для хранения какой-либо аппаратуры, лопатой разбить не удалось, и теперь он горит на костре целиком — наш последний «топливный резерв».

Сашка лежит на боку, скрючившись, втянув в рукава озябшие руки. Он основательно продрог, даже на разговор его не тянет.

Этот парень давно мне нравится. Я знаю, что завтра на плацдарме ему цены не будет. Сашку не заменит никто, когда немцы начнут нас атаковать танками и единственной реальной силой, способной отразить их атаку, будут артиллеристы.

Только они смогут отгородить нас огненным щитом от бронированной лавины. Но сделают они это со своих закрытых позиций при условии, если Сашка Маслов сумеет под обстрелом передать туда команды в то самое время, когда все мы будем лежать в траншее, и только Сашка не отойдет от своей радиостанции, не оторвет губ об микротелефонной трубки.

Странно, младший лейтенант говорил, что ночью на плацдарм переправятся через реку новые силы, но до сих пор, кроме артиллеристов наблюдательного пункта и взвода саперов, никого нет.

На самом же деле оказалось, что наша дивизия будет наносить главный удар с целью прорыва оборонительного рубежа немцев на реке Дейме не с нашего крохотного плацдарма, а левее, на участке соседнего корпуса, как об этом нам расскажет после Иван Иванович Кузнецов.

А в это время немецкое командование решило все-таки столкнуть наш батальон за реку.

И что за подлый народ эти фашисты! Взяли моду начинать артиллерийскую подготовку «скрипачами», шестиствольными минометами, с таким противным голосом, что, едва услышав его, невольно начинаешь царапать ногтями землю.

Мы лежим в окопе грудой. И если учесть, что наш плацдарм в ширину всего метров двести пятьдесят, а в глубину — меньше ста, то немцы без особого труда могут перепахать его снарядами и минами вдоль и поперек.

Я раньше не замечал, что мерзлая земля, оказывается, реагирует на взрывы иначе, чем немерзлая. Она как бы гудит от взрыва и толкает тебя в бок или спину. А над нами беснуется горячий ветер, опять градом сыплются на головы снег и мерзлая земля, осколки.

Снова играет «скрипач», и берег вздрагивает, словно поддали чем-то снизу, из самой глубины земли. Она, холодная и колючая, сыплется за ворот, барабанит по каске, будто кто-то, стоя у окопа с лопатой в руках, уже засыпает нас живых, пока целых и невредимых.

Мы не знаем, вступилась ли за нас артиллерия, поднялись ли в небо летчики. Мы не видим ничего и ничего не слышим, кроме этого грохота, воя, свиста. Ничего не ощущаем, кроме толчков земли и порывов зловонного ветра от сгоревшей взрывчатки.

Что с Таджибаевым? Он остался на узкоколейке, в окоп спрыгнуть не успел, так как наблюдал за противником, и теперь, если жив, лежит пластом на снегу, заваленный землей.

Пока моя главная задача — не проворонить, когда прекратится артналет. Едва разорвется последний снаряд, мы должны мгновенно покинуть окоп и изготовиться к отражению атаки.

Немцам для броска к узкоколейке потребуется всего несколько минут. Но чем мы остановим их танки? Минного поля «в наброс», установленного нашими саперами на полотно дороги, конечно же давно не существует. При такой плотности огня его уже давно бы словно корова языком слизнула.

Значит, придется пропускать атакующие танки и отрезать от них пехоту. Танки дальше обрыва к реке все равно не уйдут. Обрыв слишком крут для них, да и для наших пушек на том берегу они станут отличной мишенью. Это немецкие танкисты отлично понимают.

— По места-ам! — слышится чей-то властный голос.

Я все-таки прохлопал конец артналета, представляя картину предстоящего боя.

— Энзэо[1] «Лира», десять снарядов беглым, огонь! — передает команду на огневые позиции Сашка Маслов.

— К бою! Всем к бою! — кричу я, выбираясь из окопа.

Маслов передает новую команду на огневые. За рекой в морозном воздухе раздались звонкие хлопки пушек, и, коротко свистнув над нашими головами, снаряды вздымают землю метрах в ста впереди.

— Таджибаев!

— Я, товарищ командир.

Усенбек вылезает из окопа артиллеристов, занимает место рядом со мной. Он цел. И держится молодцом!

Руки у меня от напряжения, а скорее от пережитого дрожат, но все-таки стараюсь улыбаться, чтобы подчиненные не видели, что их командиру тоже не сладко.

Сивков уже установил пулемет на полотно узкоколейки, изготовился к стрельбе.

Чего там, у немцев? Выглядываю из-за рельса, но ничего пока не вижу за сплошными разрывами снарядов и мин.

Но вскоре замечаю танки. Пятясь, они вылезают из укрытий, занимают боевой порядок. Значит, все-таки будут атаковать. А пехота их — вот она, в ходах сообщения и двинется следом, едва танки перевалят через передний край.

Сзади слышится гул. Оглядываюсь. Низко над землей идут наши штурмовики. Идут сюда. Но мы так близко находимся от немцев, что невольно думаешь, а не зацепят ли нас?

Но летчики бьют точно по их танкам эрэсами, снаряды рвутся почти у самой узкоколейки, но нас не задевают. Неужели немецкие танкисты все-таки прорвутся через этот огневой заслон?

Как и тогда, на Курской дуге, они прорвались. Поливая из пулеметов линию узкоколейки, танки приближаются к нам. Наша артиллерия прекращает огонь. Стрелять ей больше нельзя, иначе снаряды будут ложиться уже среди нас.

— Пропустить танки! — слышится команда Гусева. — Танки пропустить! Огонь по пехоте!

Вот она — немецкая пехота. Она движется в атаку мелкими группками по три-четыре человека. Движется под прикрытием танков, прижимающих нас к земле огнем пушек и пулеметов.

Я знаю: очень скоро их огонь нам станет неопасен, танки вот-вот подойдут так близко, что мы окажемся в мертвой зоне и снаряды будут лететь уже над нашими головами на ту сторону реки.

Оглядываюсь. Все, кто есть на плацдарме: разведчики, артиллеристы, саперы — лежат на насыпи узкоколейки с автоматами, пулеметами, карабинами. Все изготовились к схватке с пехотой, прекрасно осознавая, что танки нам все равно не остановить. Сейчас главное — не угодить под гусеницу.

Один из них с сосульками грязи на бортах, грозно поводя тупорылой пушкой, приближается к нам. Мгновенно ловлю себя на мысли, что я почти не боюсь его. Только бы не проморгать, увернуться, не дать ему наехать, а ни его пушка, ни пулеметы мне сейчас не страшны.

— Сивков, Таджибаев! В окоп. Быстро!

И вдруг происходит невероятное: танк мгновенно оказывается в центре огромного огненного факела и замирает на месте. Грохот глушит меня, в небо со свистом летят катки, траки. Левее слышится еще один такой же мощный взрыв.