Девочка и птицелет - Владимир Киселев

- Может, выйдем?

Но троллейбус тронулся, и снегопад вдруг утих, проглянуло солнце, и город засверкал, заискрился, а на снег бросились тысячи людей и машин, чтобы сгрести его с улиц и вывезти за город.

Вдоль всех улиц потянулись узенькие ледяные дорожки, которые в два счета успели раскатать ребята. В Киеве такие дорожки называются сколзанками, и я не знаю, как их называют в других местах. Мы с папой по очереди проехались по одной такой длинной сколзанке, а потом вернулись и снова проехали, а потом еще в третий раз. На третий раз папа разбежался сильнее, чем я, налетел на меня и сбил с ног. И когда я упала, а он - вслед за мной, на него сердито закричал прохожий с очень знакомым голосом:

- Что вы делаете!.. Как вам не стыдно!..

Я увидела, что это наш учитель математики Климент Ефремович. Папа стал меня поднимать, а я сказала Клименту Ефремовичу:

- Это мой папа.

Климент Ефремович очень удивился и сказал, что сколзанки нужно обходить, потому что можно сломать ногу. И мы с папой, смущенные и мокрые от снега, отправились домой - сушиться.

Но пока мы с папой ездили за этой открывалкой для стеклянных банок с железными крышечками и катались на сколзанке, в нашей жизни произошло очень важное событие. И произошло оно без меня.

Как только мы с папой подошли к нашей двери, мы увидели, что к ней кнопкой прикреплена записка: "Оля, когда вернешься, бегом ко мне получилось!!! В.".

- Я сейчас, - сказала я папе и, не заходя домой, помчалась к Вите.

Я застала у него всю нашу компанию, в том числе Колю и Лену.

- Где ты ходишь? - сказал Витя. - Пленка сокращается, как настоящая мышца, почти на сантиметр. Мы измеряли.

- Как это вам удалось? - спросила я, с завистью рассматривая незамысловатый прибор, сделанный из ванночек для проявления фотографий. Их называют кюветами.

- Это мы с Сережей, - сказал Витя. - Ну и Коля помог. И все остальные, конечно, - добавил он великодушно. - Папа говорит, чтоб мы отдали наш прибор в школу Евгении Лаврентьевне. Он говорит, что такой прибор может украсить любой химический кабинет.

- А как же птицелет?

- Будет и птицелет... И даже робот... Когда-нибудь, - ответил Витя. Важно, что доказана принципиальная возможность. Папа говорит, что когда Кибальчич - это был такой революционер, его казнил царь, - когда Кибальчич в тюрьме начертил проект ракетного двигателя, так он еще тоже был совсем не похож на те ракеты, какие сейчас возят на парадах.

Коля не смотрел на меня, пальцы у него пожелтели от реактивов, а лицо совсем не выражало той радости, какая подходила для такой минуты.

- Папа говорит, - сказал Витя, - что Евгения Лаврентьевна всем нам поставит четвертные пятерки. Такого прибора нет ни в одной школе во всем мире.

- А мне? - спросил Женька Иванов и надул губы. - Ведь мы не учим химию. За что же мне поставят пятерку?..

- За поведение, - сказал Сережа. - Тебе поставят пятерку за благородное поведение и снизят ее до тройки за то, что ты прожег кислотой свои форменные штаны.

Сережа стал рассказывать о том, как мы сделаем небольшой птицелет, как Женька на нем будет летать в школу. Все смеялись, и даже Коля разошелся и сказал, что будет посылать вместо себя в школу робота. А я вспомнила папу и как он молча сидел в троллейбусе с залепленными снегом окнами, и мне захотелось домой.

Кроме того, у меня в голове все время вертелись строчки, которые складывались в новое стихотворение. Я пошла домой, но по дороге зашла в садик, подошла к скамейке, где мы сидели с Наташкой и писателем Корниловым, и придумала это стихотворение до конца.

Дома я застала и папу и маму. Перед моим приходом они, по-видимому, о чем-то спорили, потому что лица у обоих были точно такие, какие бывают у наших ребят, когда они ссорятся. Но когда я вошла, они заговорили на спокойную тему - о консервных ножах.

Я сказала, что хочу прочесть им новое стихотворение, которое сегодня написала. Но я его не записывала на бумаге, а просто прочла наизусть:

Улицы розданы

Детям, словно клад.

Тянутся сколзанки

От угла до угла.

Детям кататься

Не надоест,

А взрослые боятся

Скользких мест.

Не пришлось бы каяться...

Асфальт шершав

К асфальту тянется

Их душа.

А может, доверимся

Гладкости льда?

Давайте проедемся!

Проедемся? Да!

Только и сегодня

Учитель мой

Сколзанки обходит

Стороной.

Папа и мама переглянулись. Мама сказала:

- Неужели это ты сама придумала?

- Конечно, сама.

- Молодец! - похвалила меня мама.

А папа сказал, что не все взрослые боятся поскользнуться, и снова многозначительно посмотрел на маму.

Мы собирались ужинать, но в это время папу по телефону вызвали в редакцию. Мама встревожилась, но папа сказал, что, очевидно, предстоит какая-то срочная командировка.

Мама проводила папу до двери. Они почему-то шли к двери, держась за руки, как ходят первоклассники на экскурсию. А когда мама вернулась, она сказала мне, что завтра мы с ней пойдем в бассейн.

Я очень люблю плавать. Плавать меня научила мама, когда мне было лет пять, еще до школы. Мама прекрасно плавает, у нее первый разряд, и она только немного не дотянула до нормы мастера.

Я, как и мама, плаваю брассом - это стиль не такой быстрый, как кроль, но при брассе не так устаешь, и я могу проплыть сколько угодно. Этим летом мы с мамой и папой были в Крыму. Я с мамой плавала почти за полтора километра и ничуть не уставала. Я все время держу голову под водой и приподнимаю лицо, только чтоб вдохнуть воздух. И глаза у меня все время открыты. Я не смогла бы плавать с закрытыми глазами, как не смогла бы, например, ходить с закрытыми глазами по улице. А папа плавает кролем, быстро устает и часто ложится на спину.

Мы с мамой поговорили о плавании, о том, что летом опять поедем в Крым или на Кавказ, но обе мы думали о папе и ждали его возвращения.

Папа вернулся нескоро. Но когда он пришел, он так хлопнул дверью и так размахивал руками, что мне показалось - он пил водку.

- На фельетон пришло опровержение, - сказал папа, усевшись на тахте. Из министерства. С подписью самого министра. И газета должна будет, - тут папа помолчал, подняв палец, - опубликовать это опровержение. А мне предложили подать заявление об уходе с работы. По собственному желанию...

Я думала, что мама скажет: "Я ведь говорила". Но вместо этого мама села рядом с папой на тахту, провела рукой по его растрепанным, повлажневшим волосам и улыбнулась весело и задорно.

- Молодец! Я горжусь тем, что ты написал этот фельетон! И Лялька тоже. Мы говорили с ней об этом, когда тебя не было.

А ведь мы ничего подобного не говорили.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Если бы меня поставили во главе Советского правительства, то первое, что бы я сделала, это запретила бы посыпать опилками пол в магазинах. В разных статьях пишут, что из опилок можно делать лучшие вещи, чем из дерева, что они ценное сырье для химической промышленности, а их рассыпают под ногами, топчут, а потом выбрасывают. Я не жадный человек, по, когда я хожу по опилкам, я не могу понять, почему с ними поступают так бесхозяйственно.

Я стояла в нашем гастрономе в очереди в колбасный отдел. Очередь была довольно длинной. В этом магазине всегда к шести часам - к концу рабочего дня - собирается много покупателей, а днем, часа в два-три, тут бывает совсем пусто. Я много раз думала, что нужно ходить в гастроном днем и не тратить времени напрасно, но все как-то не получалось.

Я стояла в очереди и рассматривала мокрые и грязные опилки под ногами, а передо мной стоял тот самый дяденька с усами, который всегда сидел на балконе, устроенном как стеклянная клетка. Дяденька опирался на очень толстую, но, по-видимому, легкую бамбуковую палку с черной ручкой.

Сквозь очередь протиснулись два высоких, одинаково одетых парня - оба они были без шапок, в очень коротких красивых пальто с вязаными в резинку воротниками, как на свитерах, на обоих пушистые красные шарфы и черные узконосые туфли.

- Не давайте без очереди! - потребовала у продавщицы толстая пожилая женщина. Она стояла впереди нас.

- Не горячитесь, тетенька, наживете третий инфаркт, - отмахнулся от нее, как от мухи, один из этих парней, такой высокий, что его можно было принять за баскетболиста из сборной Украины, и протянул через головы чеки продавщице. - "Столичную" и четыреста любительской. Нарежьте потоньше.

- Не отпускайте без очереди! - снова закричала толстая женщина. - Мы тоже спешим. За водкой можно и постоять...

- Станьте в очередь, - предложила продавщица тетя Вера. - Слышите, что про вас говорят...

- Как не стыдно, - тоненьким, но звонким голоском пропищала старушка, которая стояла за нами.

- Ты, бабушка, не вмешивайся, - басом сказал второй парень. - Когда будет очередь на кладбище, там будешь распоряжаться.

- Зачем же вы оскорбляете женщину, да еще такую, что вам в матери годится! - возмутился усатый дяденька из нашего дома.