Прозрачный старик и слепая девушка - Владимир Ленский

— Гальен оказался обычным мужчиной, — сказала Софена, сильно кривя губы. — Ты понимаешь, что я имею в виду? Он соглашался со всем, что я ему говорила. «Да, да». А сам ни во что не верил! И в конце концов, когда в его тупую голову пришла великая мысль — «пора в постельку», — он выбрал «подходящий момент» и сказал мне об этом.

— О чем?

— О том, что хочет со мной переспать!

Софена приподняла голову и глянула на Пиндара с ядовитой иронией.

Пиндар выглядел озадаченным. Длилось это всего мгновение, затем он быстро нацепил на лицо презрительное выражение.

— Не думал, что Гальен настолько примитивен! — произнес он таким фальшивым тоном, что сам испугался.

Но Софена лишь успокоенно опустила лицо обратно на стол.

— Да, ты понял, — пробормотала она.

— Более того, теперь, когда я знаю, кто ты такая, — произнес Пиндар, — я могу объяснить тебе, почему все наши так носятся с этой Фейнне.

Софена сверкнула глазом.

— Ладно, объясни.

— Физический недостаток придает женщине особенное обаяние, — сказал Пиндар. — Собственно, об этом я и пытался вчера сказать. Но меня, естественно, истолковали превратно. Легко и приятно любить горбунью или девушку с сухой ногой... Или безрукую. Ты когда-нибудь видела женщину, искалеченную во время битвы?

Ничего подобного Софена, естественно, не встречала, однако кивнула с убежденным видом.

— Однорукий или одноногий мужчина выглядит жалким или страшным, — продолжал Пиндар. — У меня отец потерял ногу...

Он не стал уточнять, что его отец был браконьером и однажды, сильно выпив, попался в собственный капкан.

— О! — сказала Софена. — А моя мать умерла, производя меня на свет.

Пиндар продолжал, пропустив ее замечание мимо ушей:

— Мой отец — он был страшным. Но... нормальным. А потом я встретил девушку без руки, и это было невероятно. Я испытывал к ней такие чувства, каких не знал больше никогда. Ни до, ни после. Я думал о ней день и ночь. Только о том, чтобы приблизиться, коснуться ее изуродованного локтя. Этого не передать обычными словами. Я начал писать стихи... — Он помолчал и добавил: — Наверное, я потом, как и ты, буду жалеть об этой откровенности!

— Ты не пожалеешь! — заверила его Софена. — Я благодарна тебе. Теперь многое становится гораздо яснее. Многое.

Ее взгляд стал мрачным. Затем она поднялась и вышла из кабачка.

Глава восьмая

НЕОЖИДАННОЕ НАПАДЕНИЕ

Когда наступил вечер, Эмери объявил брату, что желает воспользоваться своим правом и посетить «Ослиный колодец».

— Я и без того просидел дома больше недели, — добавил он.

— Я же не спорю, — отозвался Ренье. — Что ты защищаешься?

— Сам не знаю...

— Должно быть, тебе совестно лишать меня последней радости в жизни, — предположил Ренье. — Вот ты и занят поисками оправданий. Притом — тщетных.

Эмери не ответил. Он старательно укладывал волосы.

Вечер был теплым, как молоко, и таким же нежным, он нес в своем дыхании легкую музыку, и Эмери улавливал каждую ее ноту. Ему нравились такие вечера: одна гармония не спеша сменяет другую, и каждый тон звучит так точно, так определенно, как будто его задает невидимый капельмейстер.

Он едва успел добраться до кабачка, как дорогу ему преградили.

— Господин Эмери? — сухо прозвучал чужой голос. — Господин студент Академии?

— С кем имею честь? — осведомился Эмери так же сухо и неприятно.

— Вчера вы изволили высказываться по поводу «тупых солдафонов», — сообщили из темноты. Затем раздались шаги, и двое очень юных офицериков вошли в круг света от пестрого фонаря. Разноцветные искорки плясали на их ярких мундирах, на румяных щеках, и оттого оба молодых человека выглядели по-игрушечному нарядными, как будто их только что сняли с праздничного торта.

— Желаете получить удовлетворение? — спросил Эмери.

— Да уж, хотелось бы! — объявил второй офицерик.

— Кого именно из вас, господа, задело вчера мое высказывание? — уточнил Эмери. — Я, простите, этого не помню...

Вместо ответа первый юноша обнажил шпагу и набросился на Эмери.

Эмери едва успел принять оружие, которое протягивал ему второй офицер, и отразить атаку. Он очень скоро понял, что сражение будет непростым: они принадлежали к разным школам. В Академии юношей обучали преимущественно «салонному поединку», который рассматривался больше как вид светского искусства, нежели как военное упражнение, могущее пригодиться в реальном бою.

Разъяренный молодой офицер едва не убил Эмери, и того спасла только быстрота, с которой он успел отскочить в сторону. «В армии все только и норовят зарезать друг друга», — вспомнил Эмери слова Элизахара.

И, словно подтверждая это мнение, молодой человек в мундире полоснул Эмери по бедру. Ногу обожгло, но неприятным показалось не это ощущение, а сырость в сапоге.

— Проклятье! — воскликнул Эмери, отбрасывая шпагу. — Теперь вы удовлетворены?

Юноша хмуро отсалютовал ему и вложил шпагу в ножны.

— Да, — лаконично объявил он, и оба офицерика исчезли в темноте.

— Дурацкая история, — пробормотал Эмери, опускаясь на землю. Он вдруг почувствовал слабость. — Если бы кое-кто следил за своим языком, у его старшего брата было бы куда меньше неприятностей…

Он передвинулся ближе к фонарю и ужаснулся тому обилию крови, которое успело вытечь из раны.

— Наверное, стоит позвать на помощь, — сказал он себе. И посмотрел на дверь кабачка. Расстояние было небольшим, но ведь его следовало еще пройти!

Эмери попробовал встать, но неловко повернулся и снова упал. Слезы брызнули у него из глаз, больше от досады, чем от боли.

— Не будь ты моей ногой, которая еще явно мне пригодится, — обратился он к тупому бревну, которое отказывалось поддерживать его тело, — я бы тебя отрезал собственными руками! И после этого ты смеешь называться частью тела благородного человека?

— Великолепно! — раздался новый голос. — Какое самообладание!

Эмери чуть повернул голову.

— Элизахар! Вы какой-то вездесущий.

— Вы тоже, — заметил Элизахар. — Я только что видел, как вы гуляете по саду — и вот уже успели с кем-то подраться и произносите монологи.

Эмери беззвучно выругался.

Элизахар присел рядом с ним на корточки.

— Шпажная рана, а? — спросил он. — Давайте перетянем ее, пока вся кровь из вас не выбежала на землю. Кровь — она, знаете ли, имеет гнусное обыкновение дезертировать с поля боя.

— Очень смешно, — проворчал Эмери, глядя, как Элизахар перевязывает ему ногу тонким шарфом.

«Надо будет сказать братцу Ренье, что шарф подарила сама прекрасная Фейнне», — подумал Эмери.

— Нет, это мой шарф, — сказал Элизахар.

— Что?