…И никаких версий - Владимир Кашин

— Почему ты так говоришь? Вот повернусь и уйду.

— А я тебя задержу, чтобы произвести официальное дознание, — пошутил Коваль, ибо ничего другого ему не оставалось. — Ну ладно, ладно, — примирительно добавил он, видя, что Наташа действительно готова уйти. — Я знаю, ты у меня умница… Извини.

— Вот и договорились, — перебила его Наташа. — Подходит автобус!

Оксана рассказала, что сапожки она купила не в магазине, а в парикмахерской, у какой-то женщины, которая сидела в очереди и вытащила их из сумки, жалуясь, что ей велики.

— А где взяла их та женщина? В каком магазине купила?

— Она об этом ничего не говорила.

— И вы, Оксана, взяли не меряя?

— Да. Во-первых, мерить в парикмахерской неудобно, а во-вторых, уже подошла моя очередь и мастер пригласил в кресло. Я посмотрела, вижу — мой размер… Годится!

— И сколько заплатили?

— Сто тридцать! — недоуменно ответила девушка. — Честное слово! Я не обманула Наташу! Копейка в копеечку. Да как вы могли такое подумать на меня, или вы меня не знаете, Дмитрий Иванович! — возмущаясь, почти кричала она, — Конечно, дорого, но я же столько уплатила…

— Успокойтесь, Оксаночка, я ни в чем вас не подозреваю… Не в этом дело.

Подружки переглянулись, Наташа незаметно развела руками, показывая, что она ни при чем…

— А деньги у вас с собой были? Сумма ведь приличная.

— Я их уже два месяца ношу с собой, чтобы случай не прозевать. Боже, я так было обрадовалась! А что получилось! Той тетке они большие, а мне маловаты. И размер мой, а почему-то тесны, жмут. А то я их даже Наташе не уступила бы…

— Женщина, что продала вам сапожки, тоже делала прическу?

— Нет, она ждала очередь к маникюрше, но не дождалась. Сказала, что у нее нет больше времени, и ушла…

— Так, так… — задумчиво протянул полковник. — Расскажите, Оксана, как она выглядела. Постарайтесь вспомнить, — попросил он. — И скажите, не знаком ли вам человек по имени Антон? Антон Иванович Журавель?

13

Дмитрий Иванович доехал на троллейбусе до площади Октябрьской революции. Дальше до министерства решил идти пешком. Времени в это раннее морозное утро у него было достаточно, и ему захотелось влиться в бодрый людской поток: видеть свежие, разрумянившиеся, по-особенному добрые после воскресного отдыха лица, улавливать еле слышный в гуле автомобилей стук каблучков по замерзшему асфальту…

Впрочем, уже несколько дней полковник, находясь на улице, смотрел в основном не на лица, а вниз, на ноги женщин. Точнее — на сапожки. Он дважды встречал на улице модель, похожую на ту, что видел в квартире Журавля. Как удалось позже выяснить, ни одна из обладательниц этой обуви, так же как и Оксана, не была знакома с Журавлем и ни одна из них не приобрела сапожки в магазине — первая купила на улице, у входа в обувной магазин, где женщина продавала «не подошедшую по мерке» обувь, вторая — в переходе, у крытого Бессарабского рынка.

Вечерняя беседа Коваля с Оксаной практически тоже ничего не дала. Словесный портрет женщины, продавшей сапожки, не совпадал с обликом приятельниц Журавля. Да и, как оказалось, каждая пара сапог, на которые оперативники ОБХСС по поручению Коваля обратили внимание, так же как и сапоги, купленные Оксаной, в отличие от обнаруженного сапожка на кухне у Журавля, имели на внутренней стороне голенища фирменную наклейку, что свидетельствовало о фабричном производстве.

По самым скромным подсчетам замеченных на улицах сапожек, этой модели было в достаточном количестве в почти трехмиллионном городе, и завезти их мог только Внешторг. Оставалось думать, что Журавель сумел скопировать импортную колодку и сделать для своих поклонниц одну-две пары еще более изящных сапог, чем фабричные. Но почему никто из опрошенных женщин не купил эти сапожки в магазине? Неужели вся партия была продана через черный ход спекулянтам?

В это утро Коваль больше не увидел на улице таких сапожек. Впрочем, поскольку они не давали никаких ниточек к трагической гибели молодого ученого, Коваль перестал внимательно к ним присматриваться. Выяснением обстоятельств продажи в городе женских сапожек фирмы «Salamander» полностью занялось ОБХСС.

Но вот и министерство. Дмитрий Иванович прошел во двор мимо козырнувшего у будки постового и направился по длинной асфальтовой дорожке к массивному зданию. На своем этаже, прежде чем зайти в кабинет, он заглянул к дежурному по Управлению уголовного розыска и, как обычно, попросил суточную сводку происшествий.

— Вас спрашивали, — доложил дежурный, подавая ему журнал. — Из прокуратуры. Следователь Спивак.

Коваль пробежал глазами пару информаций в журнале, вдруг наткнулся на поразившую его строчку. Полковник заставил себя сосредоточиться, чтобы еще раз, внимательней, перечитать ее: в своей квартире но улице Ленина, в доме номер… была обнаружена мертвой гражданка Христофорова Калина Сергеевна…

— Кто выезжал? — спросил Коваль.

— Из городского. Старший лейтенант Струць.

— Соедините.

Услышав голос Струця, Дмитрий Иванович спросил:

— Где труп Христофоровой?

— На судмедэкспертизе.

— Обстоятельства обнаружения?

— Позвонила соседка.

Выслушав старшего лейтенанта, Коваль позвонил начальнику управления, попросил у него машину. Через несколько минут Дмитрий Иванович возвращался на ту же окраинную Лукьяновку, откуда только что приехал на троллейбусе и где находился городской морг. Сидя в машине, он вспомнил свой второй разговор с портнихой.

В этот раз Килина Сергеевна нашла его по телефону в городском управлении и, вскоре получив пропуск, буквально ворвалась в кабинет.

«Я все знаю, — заявила она с порога. — Его убили!.. Дмитрий Иванович, я все время думаю над этой страшной историей. У него не было никаких оснований, никаких намерений кончать с жизнью. У него была прекрасная жизнь. Он любил, и его любили. Но он не хотел лезть в кабалу, и она отомстила…»

Коваль еле остановил поток слов, обрушившихся на него.

«Присядьте, Килина Сергеевна, — указал на стул. — И давайте спокойно побеседуем. А то — «она», «он», «она», я плохо понимаю, о ком идет речь».

Полковник, конечно, хитрил, но Христофорова опомнилась и, упав на стул, уже не так быстро, но все же взволнованно продолжала:

«Я все выяснила. Нинка специально открыла газ, чтобы Антон задохнулся. Он был пьян и уснул. Она его для того и напоила, чтобы не заметил… В тот вечер она гуляла у него и, как только он уснул, удрала. Уверяю вас».

«Как вы это выяснили?» — спросил полковник, хотя и без портнихи знал, кто гостил у Журавля в тот его последний вечер.

«Так в доме говорят. Видели, как Нинка в страхе убегала оттуда…»

«Почему «в страхе»? И почему «убегала»?»

«А как же! Натворила, а потом испугалась, наверное. Ничтожная душонка! Она столкнулась в парадном со стариком соседом, чуть не сбила с ног. Столкнуться ведь можно, только когда летишь не чуя под собой ног. И почему она не воспользовалась лифтом, а бежала по лестнице?.. Это тоже неспроста… А что ей помешало сразу же одуматься — вернуться и выключить газ? Но ненависть у нее была сильнее всех других чувств. Вы знаете, нет более лютого существа, чем обманутая женщина…»

«Почему «ненависть»? Почему «обманутая»? И зачем Нине было убивать Журавля, ведь они, насколько я знаю, дружили и, кажется, даже любили друг друга?»

«Любили?» — глаза Килины Сергеевны сузились, темная меховая шапочка, которую она не сняла, сдвинулась, и Ковалю, как и во время первой беседы с портнихой, показалось, что женщина сейчас фыркнет, как дикая кошка.

«Не знаю, как Нинка, — продолжала Христофорова, — но бедный Антон относился к ней без энтузиазма. Я уже это вам рассказывала… Ночами не спала, все думала: как же это могло произойти? Я сначала только чуть-чуть подозревала, но потом пришла к окончательному выводу: только она — машинистка. Тут и котенку понятно».

«Он и другим женщинам обещал жениться?» — спросил Коваль, пропустив мимо ушей замечание о котенке. Полковник мог напомнить Килине Сергеевне и о ее отношениях с Журавлем, но тактично воздержался.

Правда, сообразительная женщина сама догадалась об этом.

«О других женщинах не ведаю, — сказала она. — Что же касается меня, если это вас интересует, то мне не обещал, да я и сама не пошла бы. С Антоном дружили, не больше. Иногда он просил какой-нибудь своей пассии, которую туфельками ублажал, сшить в ателье платьице или костюмчик вне очереди. Не отказывала…»

Дмитрий Иванович знал, что это не так, что портниха долгое время была любовницей Журавля, но уточнять не стал.

«Его дом, маленькая квартирка, привлекал меня тем, что в нем встречались интересные люди, — продолжала Килина Сергеевна. — Подумать только, одна комната, теснота, а весело… Какая там непринужденная была обстановка, откровенная, дружеская! Кто бы ни зашел! И это прекрасно! Теперь ведь люди в основном по своим норам сидят. Как кроты. А тут общение. Не будет уже этого больше, бедный Антон! — Женщина приготовилась плакать и вынула из сумочки надушенный батистовый платочек. — Бедный, бедный Антоша!» — И приложила его к сухим глазам.