Игла Стёжки-Дорожки - Яна Тарьянова

пленника. Теперь он пожалел, что прошел сквозь поселение, не выяснив, кто его обитатели. Обычному человеку посадить единорога на цепь не по силам. Значит, здесь живут колдуны. Хотя бы один колдун или колдунья, но достаточно сильный, чтобы замкнуть ошейник на единороге и препятствовать его побегу.

Он отошел на дорожку, очистил дряхлую скамейку от мусора и листьев, уложил Маруша, шепнув: «Поспи», пристроил рядом рюкзак и черепашку. Убедившись, что сын задремал, он приник к щели в зарослях. Как выяснилось, вовремя. По пастбищу, прихрамывая и негромко ругаясь, шла престарелая жрица Тимаса, покровителя ядовитых растений.

«Можно было сразу догадаться, кто возьмет такой грех на душу, — укорил себя Димитос, глядя на храмовую пигментацию, напоминавшую растительные татуировки. — Одиночка бы не справился. А если ошейник у храма выпросить, отравой или чем-то еще отработать, то выгода несомненная — вари по самым сложным рецептам, золото само в карман потечет».

Бабка разомкнула замок, намотала цепь на руку и потащила единорога в сторону домов. Тот всхрапнул и уперся. Димитос притих, опасаясь привлечь к себе внимание неловким движением. Бабка не должна была его учуять — варка зелий отбивала нюх. А вот зрение у нее могло остаться острым.

«Странно, почему меня единорог не унюхал и не разозлился. Они оборотней не любят. Мог, конечно, привыкнуть — если в поселении еще кто-то живет».

Борьба продолжалась около получаса. Единорог дважды сбивал престарелую жрицу с ног и тянул в сторону заброшенного склада, к Димитосу. То ли хотел предупредить об опасности, то ли пытался сбежать, призывая льва на подмогу. В итоге бабка снова защелкнула замок, прикрепляя цепь к колышку — наверняка заговоренному — и поковыляла домой, цветисто ругаясь.

Сумерки, укрывшие пастбище за время борьбы, быстро превратились в густую ночь. Димитос долго прислушивался к звукам — лай собак, гомон домашней птицы, неразборчивые голоса — и рискнул выйти за ограду, когда поселение утихло. Единорог приветствовал его фырканьем — как будто ждал и укорял за задержку. Зрение оборотня позволяло рассмотреть оковы, цепь и замки, а тренировки в магической школе помогли понять, что колышек отравлен и заговорен на отсохновение рук.

— Дай-ка, пощупаю, — попросил Димитос, прикасаясь к ошейнику.

Единорог переступил с ноги на ногу, разрешая ему осмотреть второй замок, скреплявший цепь и скобы.

— Лев, — больше себе, чем единорогу, сообщил Димитос. — Лев на рельефе, делал мастер-лев. Делал не для зла, жрица потом замок в зельях вываривала. Сейчас. Я попробую вымыть его соком волхоягодника и дозваться к памяти металла. Это не камень, но лев льва всегда услышит. Подожди.

Единорог фыркнул с заметной укоризной — «куда я, мол, уйду?». Димитос добежал до склада, обнаружил, что Маруш уже проснулся и играет с черепашкой, строго-настрого велел ему не спускаться со скамейки, нашел в рюкзаке пустой пакет, сделал шаг к ограде и задумался. Склад с одной дорогой. Где-то рядом должен быть проход на Кромку — не шальная лестница, а стабильный путь для отправки товара со складов. Там мог остаться желтый волхоягодник, дар Живинки. Жрицы Тимаса ни за что бы не выпололи кустарник, дающий ценный сок.

«Если тут росла хоть одна лозинка, они ее всем городишком должны были холить и лелеять».

Он нырнул в лабиринт из складских помещений, цехов, дорожек и густого подлеска, упрямо подкапывавшегося под фундаменты строений. Вторые ворота — выезд на небольшую асфальтированную площадку — нашлись довольно быстро. Догадка оказалась верной — решетчатые створки, ржавую арку и символы Свечана обвивала лоза. Похожая и не похожая на обычный волхоягодник. Листья были крупнее и светлее, ягоды — маленькие желтые шарики — висели на стеблях редкими гроздьями.

Димитос еще раз прислушался — понимал, что жрицы вызовут подмогу и убьют его за воровство — и начал собирать ягоды в пакет, стараясь не уронить ни одну желтую драгоценность. Наполняя пакет, он перебирал в памяти все отмыкающие наговоры и прогонял страх перед работой с истинным волхоягодником. А ну как выкинет на Кромку без возврата? Что тогда будет с Марушем?

Но и оставить единорога на цепи Димитос не мог. Он сам долгое время прожил в ошейнике — да, подставил шею добровольно, чтобы исправить проступки собратьев-заклинателей — и лучше многих понимал, что такое чувствовать себя почти рабом. Бесправным существом, от которого время от времени бывает толк для хозяев.

Он вернулся на пастбище, вынул из пакета несколько ягод, раздавил в ладонях, омыл их соком, прежде чем прикоснуться к замку. Металл был пропитан наносным ядом и родным наговором, замочная скважина таилась в открытой львиной пасти. Собрат-рельеф пощекотал руку, сомневаясь: «друг или враг?». Димитос поспешно раздавил еще пяток ягод, капая соком в скважину и на дужку, и зашептал:

— Брат, прости! Жну, где не сеял, собираю, где не рассыпал. Ради правды и воли хочу единорогу облегчить долю. Пусть мои слова будут кинжалом, змеиным жалом, вскроют тайну, позовут хозяина. Помоги, отомкни, и вослед не прокляни.

Желтый сок смывал черные потеки, Димитос осторожно тер металл ягодами, бросая шкурки на выжженную траву. Руки пекло, подушечки пальцев быстро покрылись язвами, единорог дергался и хрипел — капли смеси попадали на кремовую шкуру. Рельефная львиная голова начала греться. Где-то далеко, в одном из миров, примыкающих к Кромке, нахмурился мастер замков, читавший толстую книгу. Тряхнул головой, всмотрелся в бревенчатую стену.

Димитос приободрился, забормотал чуть громче:

— Вот тебе хлеб, вот тебе соль, полноте зверя мучить, не свершай грех большой. Тебе и мне тут не быть, тебе и мне тут не жить, как в решете вода не держится, так пусть наговор отверзится. Отпусти нас из дома дверями, из дверей воротами, из ворот в чисто поле и на кромку.

Седой лев потер лоб, махнул рукой, словно отгонял назойливого просителя. «Не поверил», — подумал Димитос, но расстроиться и повторить попытку дозваться не успел. Наговор овеществился. От замка потянуло горелым, облачко дыма повисело над спиной единорога, приникло к земле, потянулось огромной черной кошкой со сверкающими зелеными глазами.

— На просушке посиди, в землю не уходи, свечой не гори! — приказал Димитос, крепко берясь за дужку.

Кошка настороженно мяукнула, замахнулась на него лапой с железными когтями. Он ждал нападения и успел ударить первым — наотмашь, ладонью, перепачканной соком и ядом. Соприкосновение было ощутимым, словно кисть в кипяток погрузили. Замыкающее заклинание взвыло и неохотно развеялось.

«Обманула, все-таки, поганка! — проворчал мастер замков. — А говорила — на ларь, в захоронку! Ишь!..»

Дужка со щелчком выскользнула из замка. Димитос отбросил цепь, еще раз вымыл руки соком и разогнул ошейник. Символ рабства