Три года - Владимир Андреевич Мастеренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вещи соседа Виктора выдавали в нём человека, ездившего на своём веку много и привыкшего в любом месте устраиваться, как дома. Компактный бритвенный прибор и дорожное зеркальце с подставкой, стеклянная банка с прикручивающейся металлической пробкой, в которой содержалась, судя по внешнему виду, соль, большая эмалированная кружка и видавший многое чайник, крышка которого была прикреплена к корпусу медной цепочкой, наконец, целлулоидовый цилиндрик, где лежали крохотные косточки домино, — всё это, конечно, было заведено не для оседлой жизни…
Виктор стал устраиваться на ночлег, Ковалёв поболтал ещё немного и уже собрался уходить, как в коридоре послышались тяжёлые шаги и дверь распахнулась. В комнату, чуть не стукнувшись головою о дверную притолоку, ввалился человек в сером плаще из толстой резины, на котором блестели капли воды.
— Добрый вечер, — приветствовал он Ковалёва и Виктора не вяжущимся с его рослой фигурой высоким голосом. — То есть доброго утра скоро можно будет сказать…
Он скинул плащ и, повесив его на гвоздь, заметил:
— Ну, разыгралась погодушка… А в Сухуми у нас сейчас рай, знали бы вы. Пальмы у моря, сядешь на берегу, пивка закажешь…
Он спохватился:
— Разрешите представиться — механик-экскаваторщик Кругляков…
— Э, — заинтересовался Ковалёв. — Это не ваша ли машина у дороги стоит?
— Моё хозяйство, — кивнул Кругляков, присаживаясь на койку. Тело его гнулось неподатливо, как ржавый складной метр. — А это не вы, разрешите поинтересоваться, давеча шли со станции, окликали меня?
— Мы, — сознался Леонид.
— Извините, не ответил вам тогда сгоряча. Сержусь я — сколько народу за ночь прошло мимо, каждый спросит: «К нам, что ли?», а почему мы с «Эком» — экскаватор я так называю — под дождём оказались, ни один не полюбопытствовал. На вас я, конечно, зря так — вы-то мне не поможете.
— А в чём дело? — насторожился Леонид. — Может, и придумаем что-нибудь…
— Какое там! Из МТС трактора шестой час жду. Застрял спаситель «Эк» — самого спасать надо. И не знаю уже, как резина моя не промокла, пока я под дождём торчал. Вот на минутку забежал обогреться да снова пойду…
— Понятно, — поиграл Ковалёв желваками. — Поможем вам, товарищ Кругляков, постараемся помочь.
Неподатливое тело механика вдруг стремительно взлетело с кровати:
— Вы — правду? Окажите нам с «Эком» такую милость…
Он говорил об экскаваторе, как об одушевлённом существе.
Ковалёв, выйдя в коридор, долго крутил ручку телефона, дул в трубку и, наконец, сердито промолвил:
— Станция? Заснула, что ли?.. МТС мне нужно… Да не контору, прямо квартиру директора…
Разговор был коротким, но выразительным.
— Согласен, что безобразие? — закончил Ковалёв. — Ну, ждём… Прости, что с постели поднял.
И, выслушав что-то, улыбнулся:
— Когда ездили?.. На займище? С Толоконниковым? Вон оно что… Ну, это ты заливаешь, — на займище шилохвости сроду не было… Так жду!
Он вернулся в комнату:
— Через час трактор будет…
— Вот выручили, не знаю, как благодарить, — растроганно говорил Кругляков. — А вы сами кто будете, не успел узнать?
Ковалёв объяснил, и Кругляков понимающе кивнул:
— Пишете, значит… Был тоже у нас в Одессе кочегар, стихи писал, что твой Сергей Есенин.
Он сдвинул брови, припоминая:
— Что-то вроде: «Ты запой, моя гармоника, душою пламенной запой…» Нет, у него складнее получалось…
— В Одессе? — не удержался от вопроса Виктор.
— В Одессе, в красавице-городе. Вся Молдаванка знала этого кочегара.
— Так вы откуда — из Сухуми или из Одессы?
— О, дорогие товарищи, — широко развёл руками Кругляков. — Мой дом родной — весь Советский Союз. От Владивостока до Мурманска, от Камчатки до Чёрного моря. Характер у меня такой беспокойный — не могу долго усидеть на одном месте. Езжу всю жизнь по белу свету. Кем я ни был только — сварщиком, кузнецом, слесарем, клепальщиком, плотником… Экскаваторщик — какая моя по счёту профессия, один господь бог ведает да отдел кадров. И как езжу, товарищи, тоже надо понимать. Прочитал в газете — на Севере начали строить, сунул трусики с майкой в чемодан, достал шубу и — на Север. Поработал там полгода, читаю — в Средней Азии закладывают медеплавильный комбинат, — шубу обратно, трусики на себя и — в Среднюю Азию…
— И туда тоже на полгода? — спросил Ковалёв.
— Зачем, не обязательно, — может, и весь год просижу. Пока в новые места душа не запросится.
Ковалёв пристально взглянул на механика и сказал:
— Так вы просто летун, товарищ Кругляков.
Виктор уже заметил за Леонидом эту особенность: послушать, послушать человека и без церемоний выложить в глаза своё мнение о нём.
— Летун? — задумчиво переспросил Кругляков и без всякой обиды покачал головой. — Нет, я не летун. Летун — это кто за длинными рублями гонится, кому на дело начхать. А я что же — разве так вот уеду, захотел — и всё? Я ребят обучу, дождусь, пока всё на лад не пойдёт, ну, а там и двинусь. Я почему езжу, — интересно мне начинать большие дела, пни корчевать, тайгу прорубать, а на готовенькое и без меня охотников много найдётся. Трудно, скажете, — лёгкой жизни только лодырь ищет. А для меня лучшего не надо…
Кругляков присел на койку, скрипнувшую пружинами.
— Из-за моего беспокойного характера нет у меня ни ордена, ни медали, хотя у друзей моих — по три-четыре их уже. Только вот что я сейчас думаю. Осяду-ка здесь, в Чёмской степи…
— Стареете? — спросил Ковалёв.
Кругляков взмахнул рукой, чуть не задев лампочку над головой:
— Какое — старею. Меня ещё на пять пятилеток хватит, — будьте уверены. Больно много строек началось, не разгонишься на все сразу, — вот в чём дело. Осяду тут, осушу ваши болота, тогда и орден получу. Ну, не орден — медаль хотя бы. «Зачем мне орден, я согласен на медаль», — как у нас в Челябинске артист декламировал…
Кругляков вдруг взлетел и торопливо стал натягивать плащ:
