Нейропат - Р. Скотт Бэккер

Это здорово напугало его — настолько, что он дал зарок три месяца не прикасаться к наркоте.

— Сознание — это конечный пользователь, — продолжал Томас, — и в качестве такового не преуспело. От всего объема получаемой информации наш мозг отщипывает каждую секунду, крошит ее, и лишь крохотным, обрывочным частицам суждено стать сознательным переживанием. По оценкам некоторых — одной миллионной.

Сэм, глядя на дорогу, покачала головой.

— Но… чувствуешь это совсем по-другому. То есть я имею в виду, что вот она я, нахожусь в реальном мире, вижу все, что мне нужно видеть, еду на встречу с Маккензи и слушаю ваш бред…

— Вы когда-нибудь слышали о так называемом «слепо-зрении»?

Она коротко усмехнулась: что, совсем меня за идиотку считаешь?

— Да, кажется, видела в каком-то фильме про кун-фу. Слепые, которые могут видеть… что-то в этом роде, да?

— Это вполне реальное явление, которому подвержены люди с травмами первичной зрительной коры. Некоторые могут прекрасно ориентироваться в различных помещениях, несмотря на полное отсутствие зрительных восприятий, или пригнуться, когда в них бросают подушку. Отмечены даже случаи, когда люди рисуют картины того, чего не могут видеть.

— Значит, вы хотите сказать, что их мозг может видеть, хотя сами они — нет? Так же, как мозг Гайджа узнал Нейла, хотя сам Гайдж не смог этого сделать?

— Именно.

— Слишком получается мудрено.

— Есть и другие формы. Люди, которые слегка притопывают в такт музыке, хотя считают ее непонятной. Люди, которые корчатся, как в агонии, хотя не испытывают ни малейшей боли.

Выглянув в окно, Томас мельком заметил нескольких детишек, исчезнувших под сенью деревьев, окружавших дорогу, как склоны каньона. Он повернулся, чтобы заглянуть за стволы, но тропинка, по которой они, по всей видимости, шли, слишком быстро скрылась из виду.

— В действительности нигде в мозге нет такого места, где могло бы концентрироваться сознание, — продолжал Томас, — но в том, что касается доступной ему информации, оно строго локализовано. Нам, североамериканцам, воспитанным на доктрине ложной вседоступности, особенно тяжело проглотить такое, но если вы повнимательнее присмотритесь к решениям, которые принимаете, даже таким нехитрым, как оторвать задницу от дивана, то ясно увидите, насколько сознательное переживание посещает нас постфактум. Вам хочется встать с дивана — и вот вы уже стоите и доверяете себе только после свершившегося факта. Очень многое из того, что мы делаем — фактически, — просто принимает личину сознательного переживания, которому мы верим.

— И все-таки все это не может быть так ужасно, — сказала Сэм. — Просто не может. Я мыслю, стало быть, я существую. Я чувствую, как глупо это звучит, но ведь это правда, разве нет?

— Допускаю, что это тот самый случай. Но одно дело философское утверждение и совсем другое — противоречащие ему результаты научных исследований. Пожалуй, было бы несколько точнее выразиться так: «Оно мыслит, следовательно, я существовал».

Сэм медленно сдвинула брови.

— Итак, мы опять вернулись к личности?

Вопрос прозвучал довольно резко.

Какое-то время они ехали молча.

— А теперь подумайте об этом серьезно, — сказал Томас — Вся ваша жизнь, все, что вы видите, осязаете, слышите и пробуете на вкус, все, что вы думаете, управляется этим комочком слизи, вклинившимся в ваш мозг, так называемой таламокортикальной системой. Для вас дорога широка настолько, насколько вообще может быть широкой такая дорога, небосвод высок настолько, насколько это возможно. Но, по сути, ваша визуальная связь с этими вещами меньше ногтя на вашем мизинце. Когда я хватаю вашу руку, вы переживаете это на полсекунды позже свершившегося факта. И вся обработка, которую производит нервная система, обработка, делающая это переживание возможным, — мы говорим о наисложнейшем механизме во всей изученной Вселенной, — абсолютно незрима. Все мы — звенья Великой Цепи, сковывающей нас: мы десинхронизированы, обмануты, так же непрочны, как паутина, загнаны и запрограммированы — бессильны. Ваше экспансивное, далеко идущее переживание не более чем пылинка, тусклое необъяснимое свечение, пробивающееся сквозь невозможную тьму. Вы прокладываете себе путь сквозь мечты, Сэм, сквозь дым и…

Внезапно машина замедлила ход и съехала на обочину. Под колесами захрустел невидимый гравий. Высокая летняя трава прошелестела по крыльям и дверцам.

— Во-о-о-т так, — сказала Сэм, остановив авто. — И все-таки чудно́ это как-то.

— Вы сказали, что хотите знать, что думает Нейл.

— А может, это мой мозг сказал. — Она взглянула на него исподлобья. — Сомневаюсь, что хотя бы заикнулась об этом.

Томас рассмеялся.

Сэм откинулась на сиденье, поднесла руку ко лбу. Прозрачный лак, покрывавший ее ногти, сверкнул на солнце.

— Выходит, все это — и шоссе, и деревья, и сердце, которое так колотится в груди… все это существует только у меня в голове?

— Боюсь, что так.

— Но… Но разве это не значит, что моя голова тоже существует только у меня в мыслях?

— Да.

Взгляд Сэм стал растерянным.

— Все это бессмыслица какая-то.

— Почему вы так решили? Почему мы переживаем переживание как таковое? Учитывая его сложность и эволюционную молодость сознания, мы были бы вправе ожидать обратного. Как я уже говорил, мы были бы вправе ожидать, что переживание по сути своей обманчиво. Покуда речь идет о природе, сгодится всякий старый хлам, до тех пор, пока срабатывают поведенческие результирующие.

— Значит, под «хламом» вы подразумеваете такие вещи, как смысл, цель, нравственность… Знаете, профессор, хлам и есть хлам.

Томас заметил, что непроизвольно любуется рукой Сэм на рулевом колесе, она так и вела, придерживая его двумя пальцами. Возможно, этих крох было достаточно.

— Что ж, это явно объясняет, почему для нас, людей, это от рождения — сплошные загадки. Только подумайте. Тысячи лет мы напрягаем извилины, стараясь представить себе наши души, будь то общественная душа или душа каждого в отдельности, и, как всегда, бьемся лбом об стену.

Томасу не верилось, что он снова ввязался в этот спор столько лет спустя. Вот они — старые пересуды в мужской компании. Он даже чувствовал ту ауру неуверенности, тот идущий изнутри зуд, которые делали память о тех далеких днях такой резкой… такой молодой.

И каким-то образом он понимал, что именно этого и добивается Нейл.

Сэм качала головой, поджав губы, обратившиеся в холодную ниточку. Казалось сюрреальным, каким образом она остается крахмально свежей и устойчивой, когда расплывчатый мир за окнами машины рушится.

— Разве не вы сказали, что такой вещи, как сознание, не существует?

Томас пожал плечами.

— Кто знает? Уж во всяком случае, не в таком виде, как оно интуитивно представляет себе самого себя.

Мотор все еще работал, чуть слышно пыхтя. В эфир вышло Национальное государственное радио, трещавшее обо всем на свете. Часы тикали, как взрывной механизм.

— Все — сон, — произнесла Сэм, обращаясь скорее к себе, чем к Томасу. — Все — от пирамид до Шекспира, от…

Томас не знал, что сказать.

На губах Сэм появилась какая-то неподдельно печальная улыбка.

— А как насчет вас, профессор?.. Вы — за реальность?

Она не спускала с него своих широко раскрытых увлажнившихся глаз.

— Только если этого хотите вы, Сэм.

Еще один дружелюбный, но скептический взгляд исподлобья. Сэм стала выруливать обратно на шоссе. Грузовик вдали казался игрушечным.

«И больше никакой лжи», — дал себе слово Томас.

Несколько минут они ехали молча.

— Значит, Нейл… — начала Сэм и запнулась.

— Не похож ни на кого из тех, на кого вам приходилось охотиться, Сэм.

«Кому вы это говорите?» — ясно читалось в ее взгляде.

— Именно это вы имели в виду в баре? Когда сказали, что Нейл мыслит себя скорее как мозг, чем как личность.

— Наверное… Хотя до сих пор я всерьез об этом не думал.

— Значит, мы говорим о человеке без мотивов? Правильно?

— Нет. Мотивы, цели, причины — все это способы, с помощью которых мы осознаем себя и друг друга. Даже если они обманчивы, они все еще функционируют, а следовательно, по всей вероятности, применимы и к нему. Разница в том, что он уже не мыслит в таких понятиях.

— А как же он мыслит?

— Мне кажется, что он видит в себе делателя… Возможно, он страдает каким-то видом крайней деперсонализации.

— Деперсонализации, — повторила Сэм. — Вы сказали, что это вроде заболевания, но это ведь не так? Уж скорее это… откровение или типа того.

— Полагаю, да.

— И что? Значит, мне следует думать о нем как о машине, исполняющей неправильную программу?

— Возможно…

— Помогите мне разобраться, Том. Всякий раз, стоит мне начать думать, что я держу на поводке этого чокнутого ублюдка, вы подбрасываете мне новую бомбу.