Том 5. Записки ружейного охотника - Сергей Аксаков

Хотя утки всегда едят очень много, о чем я уже говорил, но никогда они так не обжираются, как в продолжение августа, потому что и молодые и старые, только что перелинявшие, тощи и жадны к еде, как выздоравливающие после болезни. В августе к обыкновенному их корму прибавляется самая питательная и лакомая пища – хлеб. Если хлебное поле близко от пруда или озера, где подрастали молодые и растили новые перья старые утки, то они начнут посещать хлеба сначала по земле и проложат к ним широкие тропы, а потом станут летать стаями. Беда хозяевам близких загонов гречи, проса, гороха и овсов! Утки, так же как и гуси, более любят хлебные зерна без оси, но за неименьем их кушают и с осью, даже растеребливают ржаные снопы; по уборке же их в гумна утиные стаи летают по-прежнему в хлебные поля по утренним и вечерним зорям, подбирая насоренные на земле зерна и колосья, и продолжают свои посещения до отлета, который иногда бывает в ноябре. В это время, кроме всех других способов, можно их стрелять на перелете: отправляющихся в поля и возвращающихся с полей.

В октябре утки сваливаются в большие стаи, и в это время добывать их уже становится трудно. День они проводят на больших прудах и озерах. Нередко вода бывает покрыта ими в настоящем смысле этого слова. Мне пришли на память стихи из послания одного молодого охотника, которые довольно верно изображают эту картину:

Пруды, озера уток полны:Одев живой их пеленой,Они вздымаются, как волны,Под ними скрытою волной.

К такой огромной стае, сидящей всегда на открытой поверхности воды или на голых и пологих берегах, ни подъехать, ни подойти, ни подкрасться невозможно. На небольшую речку утки, по многочисленности своей, уже не садятся, как бывало прежде, и я употреблял с пользою, даже в продолжение всего октября, следующее средство: я сбивал с широких прудов утиные стаи ружейными выстрелами и не давал им садиться, когда они, сделав несколько кругов, опускались опять на середину пруда. Утки улетали вверх или вниз по реке, но по привычке к своему обыкновенному местопребыванию и не желая от него отдалиться, принуждены были разбиваться на мелкие стаи и рассаживаться кое-как по реке. Я оставлял охотника на пруду, который от времени до времени стрелял по возвращающимся станицам уток. Разумеется, выстрелы были безвредны, но они заставляли утиные стайки садиться по речным изгибам. Сам же я отправлялся пешком по берегу реки, шел без всякого шума, выказываясь только в тех местах, где по положению речных извилин должны были сидеть утки. Нередко удавалось мне добывать до десятка крупных и жирных крякуш, по большей части селезней, потому что, имея возможность выбирать, всегда ударишь по селезню; только советую в подобных случаях не горячиться, то есть не стрелять в тех уток, которые поднялись далеко. Разбившиеся утиные стаи расплывутся по всей реке, и потому поднявшиеся утки не улетят очень далеко, а только пересядут к передним, которые находятся от охотника подальше. Дробь надобно употреблять сообразно дальности или близости подъема уток от 3-го до 5-го нумера включительно; чем дальше, тем дробь нужна крупнее. Я всегда употреблял мелкую, утиную нумер 4. Впрочем, успех такой стрельбы зависит от местности. Во-первых, надобно, чтобы поблизости не было больших прудов и озер и чтоб утиным стаям некуда было перемещаться, не разбиваясь; во-вторых, чтобы река текла не в пологих берегах и чтобы по ней росли кусты, без чего охотник будет виден издалека и утки никогда не подпустят его в меру.

Кряковных уток стреляют также на подманку, особенно селезней, когда утки начнут прятаться от них: тут они горячо летят на поддельный крик утки. Стреляют их также с прилета весной на дикую или русскую ученую утку, похожую пером на диких. Для этого надевают на утку хомутик и привязывают ее на снурке к колышку, с кружком для отдыха посреди какой-нибудь лужи, и не в дальнем расстоянии ставят шалаш, в котором сидит охотник. Утка, от скуки по природе своей кричит во все горло без умолку, а дикие селезни и даже утки садятся около нее на воду под самое ружейное дуло охотника. Я такой стрельбы терпеть не могу. При сей верной оказии ловят селезней и сильями, или, лучше сказать, веревочкой с сильями, которую расставляют на колышках около приманной утки. Ловят или по крайней мере ловили прежде уток в Оренбургской губернии перевесами, точно как и гусей, потому что у них также всегда бывает одна и та же воздушная дорога в поля. Травят уток ястребами и соколами: первая охота пустая и даже малодобычливая, но охота с соколами, которая, кажется, совершенно перевелась в России, – великолепнейшая из всех охот. Башкирцы в Оренбургской губернии и теперь еще держат соколов, но дурно выношенных, не приученных брать верх так высоко, чтоб глаз человеческий едва мог их видеть, и падать оттуда с быстротою молнии на добычу. Башкирские соколы поважены почти в угон ловить уток.

Мясо кряковных уток довольно сухо и черство, когда они тощи, что бывает в июне и в июле, но всегда питательно. Мясо молодых утят очень мягко, и многие находят его очень вкусным, особенно зажаренное в сметане на сковороде; но мне оно не нравится. Вот осенние жирные кряквы, преимущественно прошлогодней выводки, имеют отличный вкус: они мягки, сочны, отзываются дичиной, и никогда откормленная, дворовая утка с дикою не сравнится. Должно признаться, что все утиные породы, без исключения, по временам пахнут рыбой: это происходит от изобилия мелкой рыбешки в тех водах, на которых живут утки; рыбешкой этою они принуждены питаться иногда по недостатку другого корма, но мясо кряквы почти никогда не отзывается рыбой.

Я довольно подробно говорил о кряковных утках. Теперь, описывая другие утиные породы, я стану говорить только об их исключительных особенностях. Нравы всех уток-нерыбалок, образ жизни и пища так сходны между собою почти во всем, что мне пришлось бы повторять одно и то же.

б) Шилохвость

Эта утка поменьше кряковной и склад имеет совсем особенный: телом она несколько тонее и продолговатее, шея у ней гораздо длиннее и тоньше, а также и хвост, особенно у селезня. Утка вся светло-серая, покрыта мелкими крапинками; на крыльях, по правильным перьям, лежат сизо-зеленоватые глянцевитые полоски и больше ничего, а брюшко беловатое. Селезень довольно красив; нос небольшой, почти черного цвета; вся голова, даже на палец пониже затылочной кости, кофейного цвета; от головы вниз, по верхней стороне шеи, идет ремень, сначала темный, а потом узорчатый, иссера-сизый, который против крылец соединяется с таким же цветом спины. Все остальные части шеи, зоб и хлупь – чисто-белые; из-под шеи, по обеим щекам, по кофейному полю идут извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на крыльях лежат зеленовато-кофейные, золотистые полосы, сверху обведенные ярко-коричневою, а снизу белою каемочкою; по спинке к хвосту лежат длинные перья, окаймленные по краям беловатою бахромкою, некоторые из них имеют продольные беловатые полоски; вообще оттенки темного и белого цвета очень красивы; верхняя сторона крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние хвостовые перья; два из них потемнее и почти в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила свое имя. Подхвостье почти черное, ноги темного цвета, но светлее носа. Весною шилохвости прилетают позднее кряковных и сначала летят большими стаями. Полет их резвее полета крякуш; они чаще машут крыльями и производят свист в воздухе, что происходит от особенного устройства их крыльев, которые не так широки, но длинны. Когда утки разобьются на пары, то шилохвости встречаются гораздо реже, чем другие утиные породы; гнезда их и выводки молодых также попадаются редко, отчего охотник и дорожит ими более, чем кряковными утками. Осенью я не видывал близко больших стай шилохвостей, но иногда узнавал их по особенному глухому их голосу, похожему на тихое гусиное гоготанье, по полету и по свисту крыльев; стаи всегда летели очень высоко. Еще реже нахаживал я их врассыпную по речкам. Приблизительно можно сказать, что шилохвостей убьешь вдесятеро менее, чем кряковных. Это довольно странно, потому что во время весеннего прилета они летят огромными стаями. Во всем прочем, кроме того, что яйца их несколько уже и длиннее яиц кряковной утки, шилохвости в точности имеют все свойства других утиных пород, следственно и стрельба их одна и та же.

Хотя шилохвостей застрелено мною мало сравнительно с другими породами уток, но вот какой диковинный случай был со мной: шел я однажды вниз по речке Берля,[25] от небольшого пруда к другому, гораздо обширнейшему, находившемуся верстах в трех пониже; кучер с дрожками ехал неподалеку за мной. Семь крупных шилохвостей пронеслись высоко мне навстречу; я выстрелил из обоих стволов, но ни одна утка не обратила, по-видимому, никакого внимания на мои выстрелы. Через несколько минут кучер закричал мне, что те же утки летят назад, и точно: видно, что-нибудь помешало им опуститься на маленький пруд, оставленный мною назади, и они возвращались на большой пруд. Утки летели так высоко, что стрелять было невозможно. Я проводил их глазами и продолжал идти по речке. Вдруг кучер мой снова закричал мне, что те же семь шилохвостей опять летят мне навстречу, прибавя, что «видно, и на большом пруду помешали им сесть». Мы оба устремили глаза на летящих еще выше прежнего прямо над нами уток. Вдруг одна из них перевернулась на воздухе, быстро пошла книзу и упала недалеко от меня: это был селезень шилохвость, с переломленною пополам плечною костью правого крыла… Трудно поверить, а дело было точно так. Со всякою другою раной птица может несколько времени летать, но летать с переломленною костью крыла и летать долго – это просто невозможно. Не было никакого сомнения, что это были те же самые утки, в которых я выстрелил: зоркий кучер мой не выпускал их из глаз. Итак, нельзя иначе объяснить это казусное дело, как предположением, что дробина ударилась в папоротку селезня и надколола плечную кость вдоль, то есть произвела маленькую трещинку в ней, и что, наконец, от усиленного летанья кость переломилась поперек, и птица упала. Я сам понимаю, что многим покажется такое объяснение неудовлетворительным, но другого придумать нельзя. Изумительно также тут стечение обстоятельств: надобно же было сделаться этому перелому в самую ту минуту, когда утки, пролетев несколько верст взад и вперед, в третий раз летели надо мной, так что шилохвость упал почти у моих ног.