Долгая ночь (сборник) - Ф. Шумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ира, когда ее тронули за плечо, вынырнула из своих дум, отпила пиво, которое в ее стакане, казалось, не кончится никогда, провела тонкой рукой по бороде соседа.
— Правда. И поставь, Костя, поновее что-нибудь, это я у тебя слышала...
Костя перещелкнул тумблеры магнитофона, выскользнул на кухню, загромыхал тарелками.
— Говорим красиво... — Валерий Михайлович пододвинулся вплотную. — Добрыми быть хотим, толстовцы сиволапые. От доброты сопливой весь вред и идет. Знаешь, какая самая полезная сказка для детей?.. Колобок. Его съели, а знать, что съесть могут — полезно, жизни вообще верить нельзя. Есть и бить надо уметь обеими руками, а такому только злой научить может... Ты какую фарцу гонишь?
— В смысле?..
— В смы-ы-ысле... — передразнил Валерий Михайлович, — смысл везде ищете... Чем фарцуешь, спрашиваю, — штанами, дисками?..
— С чего это вы?..
— Испугался. Действительно, как это мы, с нашими чистыми лапками и вдруг фарца? Видишь красоту? — Он кивнул на висящие по стенам японские календари. — Четыре, и все на будущий год. Зачем их столько? Долго им тут висеть?
— Откуда я знаю...
— Все ты знаешь. Неделю повисят, и толкнет их Костя, как найдет нужного человека, так и толкнет. Косте, как и фирмачам из «Чори», не красота нужна, а деньги, капуста, так сказать. Все на продажу... На стене висит просто товар. Ты бы к гостям, конечно, убрал, постеснялся...
— Я-то тут при чем?..
— Именно, ни с какого боку... Тебе чистым остаться надо. Черт те что... Жену толком одеть не могут, а рассуждать... То, чем Костя живет, тебе удобно не замечать, а прислониться не прочь. Самому рогом пошевелить — ни ума, ни духу, а на чужие — будьте любезны. А откуда это все? Послушай, — Валерий Михайлович дохнул в лицо Агафонову. — Ведь вы ничего не умеете. Ни украсть, ни покараулить. Посмотри, какие сейчас ребята цепкие! Если не можете за ними бежать, так хоть под ногами не путайтесь... А что это с нами? — сделал он издевательскую паузу. — Что это с нашим личиком? Вам не больно?
...Правую руку выбросило, как долго сдерживаемую пружину. Туда, между усами и бородой, где шевелились яркие, словно накрашенные, губы. Валерий Михайлович врезался затылком в стену, прямо в календарь с полураздетой японкой. Глаза его широко раскрылись, зрачки отразили полкомнаты: большие катушки «Акай», зажженную люстру, перепуганную Ирину, потом все исчезло, потонуло в темно-синей волне животного страха...
— Что, клопа давишь?
Агафонов вздрогнул — он не слышал, как вернулся Костя.
— Проводил?
— В лучшем виде. Сразу мотор схватили, да им и недалеко, — Костя включил магнитофон, который, пока хозяина не было, отдыхал. — Оценил звук?
— Еще бы...
— Брал не кота в мешке, по каталогам заказывал. Я от низов торчу. Слышишь, как пукают? Упругие такие, круглые, как кольцо резиновое...
Костя продолжал что-то говорить, нахваливая аппаратуру. Нажал какую-то кнопку, и по черной панели усилителя побежали огоньки маленьких красных лампочек... Агафонов, весь еще взвинченный, перебил:
— А ведь он сволота, твой Валерий Михайлович! Он хоть кто есть?
— Руководитель мой научный, кафедрой заведует.
— А Ира?
— Понравилась? Могу телефончик дать. Только она на дому не принимает, ее выводить надо.
Костя отправился мыть посуду.
Плавная, прилизанно-красивая музыка успокаивала, но и она не могла увести от пережитого.
— Слушай, — Агафонов насилу дождался возможности продолжить разговор. — Что тебе перед ним шею гнуть?.. Не защитишься, что ли?
— Не лез бы не в свое, — оборвал Костя. Взяв со стола пачку пластинок, он стал устанавливать их на место, но вдруг повернулся. — Чего боюсь, спрашиваешь?.. Его-то я не боюсь, с ним у нас соглашение вполне джентльменское: я знаю, что мне от него надо, он знает, что может иметь от меня. А бояться, старичок, надо... Шпаны подростковой, например. Если встретят толпой в темноте — изувечат ни за что. Стадо людское; попадись под ноги — задавят. Кричи-не кричи, по живому пройдут. И еще... Сколько тебе лет-то?
— Как это сколько? С тобой вровень — тридцать шесть.
— Ну и что собираешься делать дальше?
— Мало ли... Дочку поднять еще надо...
— Дочку поднять, шкап купить... — Костя подсел на диван, от него пахнуло выпитым, стало заметно, что он захмелел. — Ровесников своих, старичок, бойся. Вот кого. Самые страшные люди те, кому сорок или около. Пацан по дури своей считает, что у него все впереди, старик притерся к тому, что имеет, а у сорокалетнего последний шанс... И мне свое взять надо... Успеть...
— Мало ты успел? Диссертацию заканчиваешь. — Агафонова несколько озадачила Костина откровенность. — А что еще надо?..
— Все! — Костя вскочил. — Все мне надо! Мир наш слоистый, как пирог... В осадок выпасть — раз плюнуть, а карабкаться — ногти пообломаешь. Одному бутылка «Агдама» — праздник, другому в «Жигулях» тесно. В один слой я влез, дальше грести надо... На второй день после свадьбы теща мне заявила: «Ты думай — Лида жить должна соответственно». Квартиру нам соорудила в соседнем подъезде... Ох и баба! Ей бы развернуться! Думать я, конечно, научился... И жить... Ты в ювелирном бывал когда?
— Что мне там делать?
— Тебе, конечно, нечего. Разве только накопишь пару сотен на стекляшку в золоте Катерине к совершеннолетию. Я как-то забрел к открытию, там перстенек выложили. С бриллиантом. Двадцать тысяч. Пока на цену глаза пялил, подошел дядя, положил на прилавок чек и опустил нежно завернутую коробочку в карман. Купил, как банку шпрот... Попробуй такого съешь... В «Жигулях» можно и в драпе ездить, но если парень крутит баранку «Мерседеса», то на нем и кожа японская, и «рэнглер» последний...
Костя сходил на кухню, принес бутылку пива.
— Как там баба моя?
— Лида? Нормально, да я почти у нее не бываю.
— Плохо, что нормально и плохо, что не бываешь. Да ладно. Мне, старик, думать надо, как в Москве зацепиться.
— Защититься, может, по лимиту пропишут.
— Нелюдь пусть ждет лимита... Прописка — не проблема. Сходи под венец и все. Ира и возьмет недорого за услугу...
— Как это — под венец? А Лида, Лешка?
— Пацана я обеспечу. Мне бы его забрать, чтобы без исполнительного. Такие бумаги не в почете...
— Вы
