Крест. Иван II Красный. Том 2 - Ольга Гладышева

Семён смотрел холодно, в упор, не мигая. Иван выдержал взгляд, ответил миролюбиво:

   — Может, Сёма, не будем распаляться в гневе, а то ведь не ровен час опять к нелюбию придём?

   — Не будем. Но в Докончание я это внесу и Андрюхе строго-настрого накажу: отрублен Хвост, нет его и не будет! Баню-то пойдём поглядим, готова ли?

Вышли во двор. Из туч веялся мелкий сухой снег.

От прясел, к которым слуги привязывали лошадей, шёл только что спешившийся князь Андрей.

3

Над шеломчиком церкви вились чем-то обеспокоенные галки, издавая резкие надтреснутые звуки — словно сухие лучины на растопку щепали. С жнивья, начинавшегося сразу за крепостной стеной, снялись сбившиеся в стаю для совместного отлёта в тёплые края грачи, заходили кругами над церковью, смешиваясь с галками в одном чёрном месиве. Их крики и потрескивание маховых перьев создавали оглушительный шум, и невозможно расслышать было, что сказал подошедший к братьям Андрей, лишь по движению губ угадали:

   — Буде здравы, братовья!

Семён с досадой задрал голову, словно надеялся утихомирить птиц взглядом, усилился голосом, перекричал их:

   — По рукам да в баню! — И первым выступил на покрытую свежей порошей, но легко угадываемую тропинку, глубоко протоптанную в пожухлой траве.

Первым поднялся на крыльцо, отчинил тяжёлую, из толстых сосновых пластин дверь. Она протяжно скрипнула на подпятках. Семён пропустил братьев вперёд, затем вошёл сам, с наслаждением вдыхая банное тепло. Андрей остановился возле волокового, затянутого сухим бычьим пузырём оконца, смотрел на старшего брата вопрошающе.

   — Сейчас всё поймёшь, — успокоил его Семён. — А покуда отгани загадку (ты, Иван, молчи, ты знаешь): «Пузатенькие, рябенькие, зелёные, ходят босиком»?

   — Нешто мы станем такими, если разнагишимся?

   — Не угадал. Это камни в банной печке, верно, Ваня?

   — Да, они у меня тут такие отчего-то.

   — Я в прошлый раз ещё приметил: откуда, думаю, такие чудные дикари Ваня приволок?

   — Не я, Святогон мой. Со дна озера достал.

   — Из Рузы нешто? Повели мне таких привезть, дозволишь, чай, Ваня? — Семён был непривычно многоречив и раскидист, зорко подкашивал глазом на Андрея. — А чего это ты трубу не поставишь, всё по-чёрному топишь?

   — Собрался было, а Шура говорит: когда по-чёрному баня топится, вся нечисть и зараза с дымом улетают.

   — Это так, это она у тебя умница. Да и духовитости такой в белой бане не бывает. Ишь, жар-то какой — раскалённый, как огонь, а ласковый! — Семён уже разоблачился, сбросил одежду комом на лавку и вошёл в парную.

Братья переглянулись и тоже начали раздеваться.

Стены, потолок, даже полок с приступками и подголовьем были прокопчены, черны от дыма, но начисто отмыты от копоти и сажи. Семён опрокинул на пузатенькие, рябенькие, зелёненькие дикари ушат воды, разбавленной квасом, — пар со свистом ударил в потолок.

   — Опарил, — объяснил, возвращаясь в предбанник, Семён. За дверью слышалось глухое ворчание и рокот раскалённых и облитых дикарей. — Пусть выстоится баня, а покуда медку хватим да потолкуем, умом пораскинем... Верно, Андрюха?

   — Отчего же не верно... Ума — два гумна да баня без верху...

Семён пристально посмотрел на брата, решил, что нет в его словах непокорства или вызова, простая присказка.

   — Посчитали мы с Иваном, что пора кончать нам нелюбье... Братья ведь родные.

   — Значит, посчитали и за меня тоже? — сразу взъерошился Андрей.

   — Что ты! Упаси Бог! Мы за тобой послали, чтобы вместе посчитать.

   — Ну, что же, поживём как братья, посчитаемся, как жиды. — Андрей нырнул в парную. Слышно было, что и он плеснул ушат воды, зашипели, всхлипывая, камни. Уж и шелест берёзового веника можно было уловить.

Иван с Семёном переглянулись: да, крутенек у них братец! Но тот, видно, одумался, вышел с видом несколько пристыженным:

   — Верно ты, Сёма, сказал: баня опрела, но не выстоялась.

   — Я завсегда верно говорю! — Семён протянул братину, всклень наполненную мёдом.

   — Не хочу прежде парной пьяного пития, опосля. — Андрей отстранил братину, зачерпнул деревянным ковшом из ушата ядрёного кваса. — А говоришь ты, Сёма, не завсегда верно. И сейчас вот всё стучишь словами впустую, так что я в толк не умею взять глаголы твои.

Гнетущая тишина повисла в предбаннике, все сидели на разных пристенных лавках потупившись.

   — Тогда так я скажу. — Семён строго оглядел братьев, голос его слегка подрагивал, видно, непросто ему было сохранить невозмутимость. — Давайте, братья, поделим грех пополам, поделим помеху поровну...

Иван ухмыльнулся.

   — Ну, чё ты, Вань? Не согласный?

   — Мы же не на сарайском базаре, чтобы искать серёдку на половинку между посулом и запросом.

Андрей тут же поддакнул:

   — Да, да, Семён, либо тебе помеха, либо нам с Иваном, половинить нельзя.

Семён поднялся, потоптался на тёплых досках пола, произнёс вздымчиво:

   — Эдак, эдак!

Ушёл в парную, с пристуком закрыв за собой дверь. Снова раздалось шипение каменки. Вернулся с берёзовым веником в руках.

   — Вы не забыли, братцы, что в бане — веник набольший, а в княжестве — великий князь?

   — Как можно забыть!

   — Вестимо: ты, как веник, всем начальник!

Семён опять озадачился: и на какой козе к ним подъехать?

   — Помните ли вы, братья, какого отца мы дети? Проницаете ли, как, благодаря чему смог он сделать Московское княжество первым и установить на Руси тишину?

   — Не потому, что хану угождал, а своих гноил, — с вызовом ответил Андрей.

   — А ты, Ваня, тоже считаешь, что я перед Джанибеком раболепствую?

Иван подыскивал нужные слова, но Семён нетерпеливо продолжил:

   — Ну, ладно, я знаю, что считаешь так же. И то знаю, что это всем вам крамольник Хвост в уши надул. Я поделом покарал его за это. Про отца я потому речь завёл, что он мудро сдерживал власть бояр, умерял их притязания. И я так делаю. И вам советую. А кто были у отца самые первые и самые послушные ломанные? Мы, дети его.

Иван взял веник и, стараясь не шлёпать босыми ногами по мокрому полу, прошёл в парную.

   — Чего уходишь? Не хочешь слушать?

   — Я и оттуда услышу. — Иван плеснул квасу на камни, присел к полу, чтобы уберечься от хлынувшего жара. Но париться раздумал, отбросил веник и вернулся: — Я понял, куда ты клонишь. Ты хочешь сказать, что раз после отца ты нам в отца место, то мы не должны думать наинак, а только по-твоему.

   — Мы на гробе отца клялись, крест целовали, что всегда будем заодин.

Андрей резко поднялся, губы его насмешливо и горько покривились:

   — А что, разве мы нарушили крестоцелование? Может, это ты с нами не заодно? — спросил и уставился застывшими глазами.

Иван чувствовал, что разговор опять принимает опасный поворот, раздумчиво гонял лёгкий, резанный из липы ковш по ушату, то зачерпывая квас и притопляя ковш, то давая ему вынырнуть.

Семён, видно, опасался сорваться и вконец испортить отношения с братьями, снова нырнул в парную, начал в сердцах плескать на камни воду без меры.

   — Сёма, поди-ка, что скажу! — позвал Иван.

Брат отозвался в тот же миг:

   — Иду-иду!

Отбросив веник, вернулся, но Иван начал говорить, обращаясь не к нему, а к одному лишь Андрею:

   — Наш отец умел наказывать, даже жестоко карать, но ещё лучше он умел прощать.

   — Кто же кому прощать должен? — не понял Андрей, однако можно было уловить в его голосе готовность к согласию и прощению.

   — Все трое мы должны примириться сердцем, не питать больше вражды за обиды. Вспомним, братья: Бывайте же друг другу благи, прощающе друг другу, якоже и Бог во Христе простил есть вам.

Андрей повернулся к старшему брату, впервые на его лице обозначилась добрая улыбка:

   — Дураку и Бог простит.

   — Простит, Андрюха, простит! И тебе простит, и Ванюшке, и мне — всем нам, дуракам! Пошли, я вас вениками отхлестаю.

Все трое резво поскакали через высокий порог, захлопнули дверь плотнее, чтобы не упустить драгоценный пар. Семён поднял ушат, опрокинул его на пузатенькие, рябенькие, зелёненькие, ждал, что они сейчас ответят обезумевшим рёвом пара, но камни лишь тихо охнули, холодная влага просачивалась через них вниз с затухающим всхлипыванием.

   — Залили каменку! Черти зелёные, полосатые! — Семён, ещё на что-то надеясь, зачерпнул ковшом липкого, тягучего кваса, пролил его на камни, но даже и шипения не вызвал. — Вот так попарились, вот так задали вы мне нынче баню!