Сломанный мир (СИ) - Мори Анна

Гэрэл не смог сдержать горький смешок:

— Я с радостью был бы кем-нибудь другим. Да и вы, как мне показалось, тоже не очень-то радуетесь своей судьбе.

— Нет, — твердо сказал Юкинари. — Я рад, что я — это я, что у меня есть власть изменить что-то к лучшему... Вы правы, жизнь — это страдание, но ведь именно благодаря горестям и испытаниям мы становимся теми, кто мы есть; и нас любят именно за то, какими мы стали, а не за то, какими могли бы быть. Я верю, что жизнь — одновременно и счастье, если у тебя есть любимые люди, которые разделят с тобой твою судьбу. Тогда возложенное на тебя богами бремя будет радостью.

Гэрэл решил не спорить — не ступать на шаткую, чужую для него почву: у него не было близких людей, и сближаться с кем-то он не собирался, а если бы и захотел, вряд ли это получилось бы у такого, как он; единственная женщина, которая была ему дорога, умерла так давно, что он почти не помнил ее лица.

А были ли близкие люди у самого Юкинари?

Гэрэл вдруг подумал, что это, может быть, последняя их беседа, и эта мысль его испугала.

— Прошу меня простить, если что-то из сказанного мной за время этого разговора обидело вас, — сказал он. — У нас с вами очень разные представления о жизни.

— По крайней мере, вы не сказали «нет»...

— Я пока не знаю, что ответить, — честно сказал Гэрэл. — Но вы ведь придете завтра?

— Приду. Я хочу поговорить с вами о чудесах.

Юкинари улыбался, как улыбаются перед тем, как сделать удачный ход.

Глава 9. Чудеса и драконы

9. Чудеса и драконы

Этот разговор озадачил Гэрэла.

Ему открылся недостаток Юкинари, который одним махом перечёркивал все его достоинства. Юкинари был мечтателем. Такую наивность обычно можно встретить лишь у очень юного существа — щенка там или птенца, — который ещё не уяснил, что в мире есть зло. И это было удивительно, потому что Юкинари как раз успел продемонстрировать глубокий ум и проницательность, и то, что он привык играть в основном на хороших струнах человеческой натуры, вовсе не означало, что он не знал о плохих. Более того, из того, что Гэрэл знал о жизни Юкинари, выходило, что горя и ненависти тот хлебнул вдоволь, не меньше, чем сам Гэрэл. Так что, видимо, он все-таки признавал умом существование зла, но всё равно был непоколебимо уверен в том, что зло это можно одолеть с помощью благородства и доброты. Он был похож на героя одного из старых романов, которые они оба любили. Но вокруг-то был не роман; вокруг была настоящая жизнь…

Он не понимал, как такой блестящий ум может сочетаться с верой в какие-то совершенно невозможные, нелепые вещи.

Не понимал, как вообще можно во что-то верить в этом сломанном мире.

В вечер их последней беседы чувствовалось, что в Синдзю наконец пришла осень — вечер был темным, сырым, одиноким.

Они, как обычно, сыграли партию в «Туман и облака». Гэрэл выиграл. Император, казалось, думал о чем-то другом и нервничал.

— Вы хотели поговорить о... хм... чудесах, — напомнил Гэрэл.

Юкинари кивнул.

— О чудесах и о драконах. Да.

— В которых я не верю, — полувопросительно сказал Гэрэл.

— Поэтому я хочу кое-что вам показать.

Император встал, на его лице отражалась непонятная тревога, глаза взволнованно блестели.

— Так значит, вы не верите, что драконы существуют?..

Юкинари пошёл в глубину сада. Среди резких теней и пятен света от бумажных фонарей его светлый наряд выглядел зловеще. В этот вечер на нем было простое, без рисунка белое платье — как у мертвеца, которого готовят к погребению. Театральность во всем. Что он хотел этим сказать?

Гэрэла снова посетила неприятная мысль, что император не только каждый свой наряд, но и каждый свой жест, каждую свою улыбку продумывает заранее, как ходы в игре «Туман и облака».

На другом конце сада кто-то наигрывал на эрху — подбирая ноты, снова и снова повторял одну и то же мелодию и никак не мог довести ее до конца; эрху звучала низко и тревожно, предчувствием беды.

Гэрэл последовал за тонкой фигуркой в длинном платье, гадая, что же такое Юкинари хочет ему показать.

Императорский дворец занимал весьма значительную часть города, и сад оказался гораздо больше, чем ему представлялось раньше, хоть он и бывал тут уже не раз. И глубинная часть сада была совсем не похожа на ту, что открывалась взглядам тех, кто гулял между беседок и вдоль дорожек. Из окон дворца сад казался светлым и красивым, но стоило углубиться в него, как он превратился в мрачный лес. Ухоженные цветники и изящные мостики куда-то подевались. Гэрэл увидел совсем другой сад — заброшенный, почти дикий. Здесь никто не подстригал ветки и не обрывал вовремя увядшие лепестки с цветов. Деревья росли очень густо, закрывая обзор. Тропа была узкой, и им то и дело приходилось пробираться через колючий кустарник. Кривые старые стволы и переплетения чёрных ветвей выглядели довольно угрюмо.

Тропинка привела к небольшому, метров десять в диаметре, водоёму, подёрнутому ряской. Кое-где сквозь зелень просматривалась вода, гладкая, как чёрное стекло.

— На берегу этого пруда очень хорошо размышлять в одиночестве, — сказал Юкинари. — Можете даже как-нибудь попробовать искупаться, если вас не пугает соседство змей. Вода здесь всегда холодная, это им по нраву. Впрочем, это всего лишь безобидные ужи.

Гэрэл видел, что император хочет поговорить о чем-то важном, но почему-то не знает, как начать, поэтому и говорит все, что приходит в голову.

— Вы хотели показать мне змей?..

Вместо ответа Юкинари присел на корточки у самой воды. И легко коснулся воды кончиками пальцев.

Гэрэл вздрогнул: ему показалось, что прикосновение пальцев императора к зеркальной водной глади родило низкий мелодичный звук, который поплыл над водоёмом, как колокольный звон. Померещилось, конечно.

Черная поверхность пруда пошла рябью.

А затем... Из воды что-то показалось. Вернее — кто-то.

Гэрэл увидел очень странное существо. Гибкое змеиное тело, чёрная с прозеленью блестящая чешуя; по бокам головы — перепончатые уши, похожие на хрупкие пальчики водяного, а за ними — трогательные разветвлённые рожки. В движениях неведомого создания была медленная, ленивая красота. Оно плавно выскользнуло из воды и обвило руку Юкинари широким чёрно-серебряным браслетом, а изящную удлинённую голову доверчиво положило на императорскую ладонь.

Юкинари тревожно взглянул на Гэрэл и непонятно спросил:

— Вы... видите его?

Простого «да» тут явно было недостаточно, но все слова куда-то делись, и Гэрэл только молча кивнул. Но, должно быть, все и так было написано у него на лице.

В глазах императора вспыхнула внезапная странная радость.

— Я так рад... нет, неважно... — пробормотал он. Затем громче сказал, обращаясь к животному: — Здравствуй. Завтра я почитаю тебе, обещаю. Сегодня у меня нет при себе книг, и ничего вкусненького я для тебя не припас. Извини, дружок. Зато я привёл к тебе гостя.

Существо глянуло на Гэрэла (в глазах животного сиял серебристый свет луны, а глаза были как у лошадей — печальные и будто бы всё-всё понимающие) — с любопытством и словно бы усмешливо.

— Это, дружок, чхонджусский генерал Гэрэл. Он необыкновенный человек. — И, обращаясь к Гэрэлу: — Ну что? Вы по-прежнему не верите в драконов? — Юкинари смотрел на него, улыбаясь, и вместе с ним улыбалось глазами и неуклюжей пастью неведомое чешуйчатое создание в его руке.

— Что это? — спросил Гэрэл.

— Дракон. Правда, ещё очень маленький.

Гэрэл не нашёлся, что сказать.

Так ведь не бывает. Просто не бывает, и всё.

Он даже незаметно ущипнул себя на руку. Однако император никуда не делся — вот он, стоит перед ним во плоти: одна из прядей выбилась из причёски и падает на бледное лицо; спокойная, полная достоинства улыбка. И вокруг его рук обвивается существо, похожее на украшение из чернёного серебра, — существо из легенд и сказок. Тех самых, в которые, по словам самого Гэрэла, верят лишь неграмотные крестьяне и замшелые даосы.