Девяностые годы - Катарина Причард

Салли согласилась с ней.

— Mon Dieu, c’est effrayant, un tel sort![5] — воскликнула Мари.

В течение многих дней через город с утра до ночи шли и ехали старатели с дальних приисков — с Хэннана, Белого Пера, Ревущего Бурава, с Кэшнена и Курналпи. В городе они делали передышку, бросались в банк и жадно смотрели на выставленные образцы, потом накупали продовольствия, опрокидывали стаканчик-другой в кабаках, выслушивали последние новости о походе и двигались дальше. Это была бесконечная процессия: люди верхами, экипажи, фургоны, запряженные лошадьми или верблюдами; люди пешком, пропыленные, измученные с грузом старательского инструмента; они неустанно шли вперед в подвязанных бечевкой башмаках или ехали на велосипедах, привязав к ним свои узлы и лагерное снаряжение.

Только и было разговору, что о баснословных ценах, которые предлагались за месторождение в Лондондерри. Был слух, что Биглхол, директор рудника Бейли, уже предложил пятьдесят тысяч фунтов, — Билл Фогарти ринулся в кухню, чтобы тут же сообщить об этом жене. «Но Миллз и его товарищи хотят взять еще дороже».

Из уст в уста передавался рассказ о том, как Джек Миллз напал на первое золото. Он выступил в поход с пятью товарищами тотчас после окончания дождей; все шли тяжело нагруженные, имея при себе всего одну лошадь и повозку, чтобы везти их запасы. Они искали золото несколько месяцев, дошли до Лефрой-Лейк, и было у них всего несколько грошовых находок. И вот, когда они с натертыми ногами и унынием в сердце уже возвращались в Кулгарди, продолжая вести попутно кое-какую разведку, Джек Миллз однажды вечером ввалился в лагерь с целым мешком образцов, и уныние его товарищей сменилось ликованием.

— Рушу это я породу на одном кряже, — рассказывал Джек Миллз Биллу Фогарти. — Весь день пылинки золотой мне не попалось, и уже на закате я присел на минутку отдохнуть; чувствовал я себя прямо идиотом и уже решил было бросить совсем это дело, наняться к какому-нибудь возчику или поступить на рудник. Сижу я себе и пинаю ногой выветрившийся, покрытый мохом валун. И вдруг там, где я отбил кусочек камня, что-то блеснуло. Наклоняюсь, чтобы рассмотреть, что это такое, и, клянусь богом, оно тут как тут! Я вскочил и давай рушить породу вокруг, и в каждой глыбе полно золота.

На другой день они рано утром произвели разведку вдоль всего кряжа, обнаружили богатейшие залежи и принялись за дело. Опасаясь, как бы сюда не набежали люди до того, как они выберут все россыпное золото, Миллз, делая заявку, не открыл размеров найденного ими сокровища. Он надеялся, что эта залежь будет давать пол-унции на тонну, поэтому они установили маленький горн для обжига руды, затем толкли ее пестиком в ступе и таким образом добывали золото. В течение почти двух месяцев им удавалось сохранить свою тайну.

Вначале золотоискатели были очень недовольны таким надувательством, но среди общего возбуждения, когда все бросились столбить участки, оно было забыто. Моррис вернулся в конце недели, крайне раздосадованный тем, что вся земля на много миль вокруг была уже застолблена. Россыпного золота оказалось очень мало, а за пределами участка Миллза не нашлось ничего путного. Весь мед был в его улье. Моррис никогда не видел таких месторождений: вся скала в неглубоких выработках сверкала золотом.

Динни и кое-кто из старателей с Мерчисона сомневались, можно ли наладить добычу золота в такой местности, где нет больших золотоносных пластов, но они держали язык за зубами и говорили об этом только между собою. Они считали Джека Миллза и его товарищей просто безумцами — ходили слухи, что те не отдают Лондондерри за сто тысяч фунтов стерлингов. Тогда лорд Фингал предложил сто восемьдесят тысяч и шестую часть доходов. Его предложение было принято. Если к этому прибавить стоимость уже добытого золота, то Миллз и его товарищи с полным правом могли считать себя самыми богатыми старателями Запада.

Бум в Лондондерри разжег аппетит заокеанских финансистов к приискам Западной Австралии. Агенты компаний предлагали бешеные цены за многообещающие участки.

Едва вернувшись, Моррис стал спешно собираться в Хэннан. Он хотел как можно скорее убедить Фриско, что цену на их участок следует повысить. Кроме того, он занял лошадь и повозку у директора рудника Кассиди-Хилл, а Чарли Хэнт может пожелать самолично приехать из Хэннана, чтобы взглянуть на Лондондерри. Ведь это месторождение прозвали «золотым чудом мира».

Глава XIV

На утро после возвращения из Лондондерри Моррис отправился закупать припасы. Салли не знала, где он провел ночь. Вечером она видела, как он играл в карты в баре, затем слышала, как Билл Фогарти запирает дверь на ночь, и ждала, что Моррис придет к ней в палатку. Но он не появился, а утром вызвал ее во двор, и вид у него был растрепанный, глаза припухшие. Он сказал, что вздремнул на веранде, а сейчас будет запрягать, чтобы выехать как можно раньше.

Не было еще шести часов, когда Салли вышла во двор совсем готовая, в шляпе и дорожном плаще, с коричневым жестяным сундучком, саквояжем и свертками. Но оказалось, что Моррис уехал еще за какими-то покупками. Возвратился он только через несколько часов. Остановив лошадей перед гостиницей, он окликнул Динни Квина, стоявшего с другими мужчинами на улице, и попросил сказать миссис Гауг, что он ждет ее.

Динни отыскал Салли и взвалил ее сундучок себе на плечо. Она подхватила туго набитый саквояж и свертки и вышла вслед за Динни. Моррис взял у нее вещи. Салли влезла в повозку и села рядом с ним. Все вышли на веранду провожать ее.

— Не забывайте нас, Салли, — сказала Лора, — и приезжайте почаще, а я заставлю Олфа свезти меня в Хэннан при первой возможности.

Миссис Фогарти и Билл стояли в дверях.

— Приезжайте к нам, как к себе домой, дорогая, в любое время, — крикнула миссис Фогарти. — Билл вам даже ванну устроит, лишь бы выпала хоть капля дождя.

— И без дождя выкупаю вас, — крикнул Билл, — только приезжайте!

— Вот нахал, — проворчал Моррис и хлестнул тощих лошадей, — еще минута, я брошу вожжи и проучу этого Билла Фогарти.

— До свиданья, до свиданья! — кричала Салли. Ей было немножко грустно и хотелось поплакать, расставаясь с этими милыми людьми, хотя узнала она их совсем недавно. — Они такие славные, Моррис, — сказала она примирительно. — Они просто шутят, чтобы подбодрить меня.

— Я нахожу подобные шутки по адресу моей жены весьма неуместными, — холодно заметил Моррис. — Ты должна держать себя с большим достоинством, Салли. Женщина может здесь быстро погубить свою репутацию, если будет потакать подобного рода фамильярностям.

Вероятно, подумала Салли, он хотел бы прибавить, что ему очень не понравилось, когда вчера, вернувшись с разведки в Лондондерри, он застал ее в столовой, где она болтала и шутила с двумя-тремя мужчинами.

Моррис, конечно, знал, что на приисках женщин мало и у Салли, если б она захотела утешиться в его отсутствие, всегда будет на выбор пять-шесть мужчин, которые изголодались по женской ласке. Продав за наличные богатую находку, они готовы были бы предоставить ей все, чего бы она ни пожелала, за одно только обещание провести с ними ночь. По всей вероятности, подобные предложения ей делались, и от одной этой мысли он приходил в бешенство. Однако заговорить с ней об этом мешало сознание некоторой вины, ведь он сам поставил ее в такое положение, и этой вины Салли ему так легко не простит, он чувствовал это. Моррис убедился, что его «дорогая маленькая Салли» может быть весьма упрямой и самостоятельной.

Бедный Моррис! Давно не приходилось ему ревновать ее, размышляла Салли, — в сущности, с тех самых пор, как они приехали в Перт. Несомненно, во время их медового месяца она из куколки превратилась в бабочку. Она хотела показать Моррису, что ему не придется краснеть за нее в любом обществе. А как приятно было сознавать, что ее находят привлекательной. «Ваша жена, мистер Гауг, такая остроумная, такая обаятельная», — говорила Моррису леди Робинсон, и сэр Вильям был весьма внимателен. Каждое утро присылал за ней лошадь, и они вместе катались верхом.

Даже слишком внимателен, говорил себе Моррис во время одного бала, видя, как сэр Вильям в третий раз танцует с его женой. Моррис дулся: ему не нравилось, что Салли с радостью окунулась в эту новую для нее, веселую жизнь и с удовольствием выслушивает комплименты, расточаемые ей мужчинами.

— Ваш муж ревнует, дорогая, — предостерегла ее леди Робинсон. — Не давайте ему повода.

Ревнует? Салли никогда и в голову не приходило, что в этом причина мрачного настроения, в которое временами впадал Моррис. А она-то делала все, чтобы он гордился ею и был доволен ее успехами в обществе!

Но потом, когда они уехали в деревню и Моррис сознался, что он рад этому — теперь она опять будет принадлежать только ему, — она решила, что, может быть, леди Робинсон была права.