Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Утром, за кофе, я рассказала Клеопатре Михайловне свои впечатления. Она, как всегда, все поняла. «Этот студент, верно, бедняк, революционер, – сказала она. – Наше студенчество голое, но усиленно тянется к науке». В это время вошла Уля. Она тоже была в пеньюаре, причесанная, напомаженная, слегка подкрашенные губы, что ей очень шло. Она радостно сказала: «Как я рада, что папа приезжает». При этом ее взгляд, испытующий и пронзительный, устремился на меня, а потом на Клеопатру Михайловну. Она еще попыталась вызвать у нас восторг по случаю прибытия отца, но, убедившись, что это безнадежно, замолчала, надолго оставив выражение презрения на своем лице.

Забежав напоследок в «Пассаж», чтобы повидать всю труппу, я столкнулась в коридоре с Михаилом Семеновичем, который мне сказал: «Вот хорошо, что вы пришли; я хотел вам даже звонить, но как-то не решился. Дело в том, что я хотел вам предложить поехать со мной за город, позавтракать на берегу моря и заодно проститься с Одессой-мамой». Я сразу же согласилась, и мы назначили ближайший день, за два дня до нашего отъезда. Это был чудесный солнечный день. Выехали рано утром, я даже Витю не беспокоила: будь что будет, все равно скоро уеду. А там хоть трава не расти.

Заговорили о театре. Михаил Семенович снова мне внушал, что театр – это не шутка. Нужно много и упорно учиться. Нужно избавиться от украинского акцента, вообще это целый ряд испытаний и преград. «Особенно для такого маленького дичонка, как вы». – «Почему же дичонка?» – обиделась я. Он засмеялся, поцеловал мне руку и сказал: «Не знаю, вы такой милый дичок. Глаза у вас монгольские, волосы кудрявые, вообще вы вся как полевой цветок, не похожи на городских девушек». Хотя мне было неприятно, что я «дичок», все же чувство доверия все больше охватывало меня. Мне было так легко и хорошо с этим новым другом, который был гораздо старше меня и, конечно, умнее.

Какой это был чудный осенний день! Шумная нарядная Одесса оставалась позади. Мы ехали за город. Слышался плеск воды, острый, йодистый запах моря доходил до нас, теплый ветер ласкал наши лица. Все люди, попадавшиеся на нашем пути, казались веселыми и счастливыми. На одном повороте улицы стояла красивая, смуглая девочка, босая и растрепанная. Она протягивала свою ручонку с цветами, это были осенние цветы. Я остановила извозчика и махнула ей рукой. Девочка подбежала, протягивая свои цветы. Михаил Семенович их взял и дал ей два рубля. Она вспыхнула от радости и бросилась бежать домой. Я тоже за нее обрадовалась и поцеловала моего соседа. Он засмеялся, ответил мне таким же братским горячим поцелуем, а затем прибавил: «Какое вы хорошее дитя. Мне радостно с вами».

Мы еще долго ехали, наконец очутились у террасы хорошего ресторана и сели поодаль от публики. Михаил Семенович заказал завтрак, мне было решительно все равно, что есть и что пить.

Напротив нас синело море, белели паруса, небо было такое темно-голубое, чистое, необъятное. Я заметила, что подобные краски трудно воспроизвести на полотне. Михаил Семенович сказал: «Я люблю живопись, у меня много хороших картин, целая коллекция. У меня бывают современные художники, вы увидите мои картины, я все объясню вам про каждую из них». Я ему сказала, что часто бываю в Эрмитаже и в Музее Александра Третьего, но, вообще, больше всего люблю литературу, много читаю, особенно увлекаюсь французскими авторами. Он почему-то очень удивился, что я хорошо владею французским языком. Так просто, так быстро мы сделались друзьями.

Когда был назначен день отъезда, началась у меня суета. Надо было со всеми попрощаться. Добровольских было порядочно.

Кроме Вити и Глаши, еще был их брат Аркадий, молодой адвокат, он держался в стороне. Его упрекали в каком-то особенном снобизме, но я думаю, что это была просто нелюдимость и нелюбовь к богеме, столь присущая Вите и Глаше.

Труппа ехала в 1-м классе, я же – во 2-м. Мы условились, что я перейду к ним после отхода поезда. Отец и Клеопатра Михайловна меня провожали. Они очень удивились, увидя всю труппу, суетившуюся на платформе. «Какое совпадение, они тоже едут», – удивилась Клеопатра Михайловна. Я на это никак не реагировала. Когда прозвучали три отчетливых удара, мы быстро попрощались. Я еще долго стояла у открытого окна и издали прощалась с ними.

Надо было пройти целый ряд вагонов, прежде чем очутиться в 1-м классе, где расположились мои новые друзья. Они занимали несколько купе. В том, в котором я очутилась, была Лидарская и две молодые артистки, дебютантки: Лиза Шестова и Оля Малинович. Они обе были красивые и много обещали для сцены, особенно Оля. У нее был горячий темперамент и много изящества в танцах. Голос ее тоже был приятный, но все коллеги уверяли, что у нее полное отсутствие школы. Все собрались вокруг меня. Женя Баженов предложил пойти за моим багажом. Михаил Семенович, видя мое беспокойство, поспешил меня уверить, что он все наладит с контролером. Женя принес мой чемодан и меховое пальто и сразу же водворил их на верхнюю сетку. «Хорошо, что ты захватила шубу с собой, – заметила Мария Ильинична. – Говорят, что в Харькове выпал снег и стоит чертовский мороз». – «Да ведь ноябрь на носу, скорее чудо, что тут затянулось бабье лето», – заметил кто-то. Все угомонились, я забралась наверх, но долго не засыпала и напряженно думала. Мне было очень жаль мою бэль-мэр, обреченную на скуку и одиночество.

Вспомнила последний уютный вечер у Вити. Вся семья Шиманских присутствовала, но были и другие их братья и сестры. Когда я к ним вошла, они все сидели и играли в лото. Сразу же раздались громкие приветствия. «Покидает нас наша столичная птичка», – говорил Шиманский. Все сразу же стали меня расспрашивать: что предполагаю делать, вернусь ли в Одессу? Я давала туманные ответы, так как сама ничего о своей дальнейшей судьбе не знала.

Витя смотрел на меня прищурившись. Когда мы прощались, он мне шепнул: «Смотри, не очень увлекайся артистами, им не следует верить». Я его успокоила, ответив ему также шепотом: «Я не ими увлекаюсь, а театром. Сама хочу поступить на сцену». Сначала Витя вытаращил на меня глаза, но затем сказал: «Ты знаешь, я этому ничуть не удивляюсь, я верю в твой успех».

Вскоре оказалось, что я слишком рано забралась наверх, все еще весело болтали. Юнг, пожилой артист, игравший комиков, много острил, он был в ударе, так как возвращение в столицу его очень радовало. Все его остроты были направлены, главным образом, на нравы и разговоры одесситов. Он их изображал изумительно точно. Вскоре я услышала, что вся труппа собралась в нашем купе. Михаил Семенович посоветовал мне спуститься. Решено было открыть бутылку шампанского и отпраздновать наш отъезд. Появились всевозможные вкусные вещи.