Роль, заметная на экране - Серафима Полоцкая

Валя с Васей натянуто улыбнулись. Роза кружилась возле них, выкрикивая:

— Их, ух, ох!

Фатыма, не выдержав, вскочила и начала выбивать чечетку, грациозно и кокетливо подражая мюзик-холльной танцовщице, дирижирующей джазом.

Анна Николаевна уже улыбалась. А хор пел во весь голос:

День окончен — съемки нет.Мы вернулись на обед.Денег нет, на «запиши»Лопаем от всей души.

Смеялись все: и Евгений Данилович, и Вадим, и Анна Николаевна, и киногруппа, и старухи возле курятников, вряд ли понявшие, о чем пелось.

Потом Анна Николаевна как ни в чем не бывало встала и захлопала в ладоши:

— Хватит, хватит, девочки! Нельзя столько времени тратить попусту. Давайте работать по-настоящему!

Над деревней Старый Куштиряк разлилась прекрасная, полная драматизма музыка «страданий» невесты пастуха. Лица у всех стали серьезными. Началась работа.

На пароходе во время обеда непрерывно обсуждались события дня то на русском, то на башкирском языках. И на том, и на другом одинаково часто слышались слова: «балет», «балетмейстер», «директор». Они были непереводимы на башкирский.

Анвер, сидящий за одним столом со мной, говоря по-башкирски, повторял еще одно слово, не нуждающееся в переводе: «комсомол». Вдруг он обернулся к своему соседу — крановщику Гоше.

— Скажи, пожалуйста, каким должен быть комсомолец в творческом коллективе?

— Обыкновенным, по уставу… — растерянно ответил краснощекий, как девушка, Гоша.

— А ты давно работаешь в киностудии?

— Скоро уже год.

— А почему не на завод пошел, а в студию?

— Ну, так… Интересно… Заинтересовался…

— А как, по-твоему, что такое искусство?

— Да ну… — смутился Гоша. — Для крановщика это неважно.

— Так что же тебе интересно в киностудии, когда ты считаешь, что знать о задачах искусства для тебя неважно…

— Не придирайтесь к нему, Анвер, — вступилась за Гошу его сестра, костюмерша Галя. Они были близнецами, но она всегда его опекала, как старшая. — Мы ведь не творческие работники.

— Ах так? А скажи: когда какой-нибудь машине на заводе или в колхозе грозит повреждение, должен ли комсомолец предотвратить это, если ему под силу?

— Что значит — под силу? Обязан! — категорически отрезала румяная пухленькая Галя.

— А если заболеет и выйдет из строя балерина Искандарова и весь наш коллектив будет в простое, то это кажется комсомолке неважным. Считается, что костюмерша не обязана принести теплую одежду, если ее просит ее же товарищ — комсомолка, исполняющая главную роль…

— У нее своя голова есть, — обиженно метнула на меня взгляд Галя.

— А ведь и машины тоже людьми с мозгом построены, а комсомольцы все равно за машинами во все глаза следят… Спроси-ка любого тракториста в Куштиряке. А Искандарова нам сейчас нужна не меньше, чем трактор в колхозе.

— Нажаловалась? — с упреком сказала мне Галя.

— Нет, — строго объяснил Анвер. — Мне Фатыма рассказала, и я очень удивился, что ты поленилась для общего дела два километра пройти: обратно уж довезли бы тебя, раз такое дело…

— Я не сообразила! — виновато улыбнулась Галя. — Да и Гошка вот тоже… Позвали помидоры есть, он и расселся… Не сообразил…

Гоша болтал ложкой в пустой тарелке и что-то бормотал себе под нос.

Из-за соседнего стола поднялся бригадир осветителей Виктор и подошел к нам.

— А что вы тут теряетесь с Гошкой? — тряхнув пышной шевелюрой, сказал он Гале. — У нас в киностудии свои начальники, и нечего нами командовать!

Галя вскинула на него глаза, и я увидела, как один взгляд может быть многоречивее длинных признаний. Галя любила этого самодовольного здоровяка. И каждое его слово казалось ей верхом ума.

Неужели любящий может быть так слеп, что ничего не видит за внешностью? Я невольно оглянулась. Там, в очереди около буфета, стоял Вадим. Разве это важно, что он некрасивый? Отзывчивость, ум, скромность — разве это не прекраснее красоты? Или, может быть, я так считаю, потому что для балерины красивое лицо не имеет особенного значения? Никто из вошедших в историю прославленных балерин не отличался выдающейся красотой, но они были больше чем красавицами… Мне казалось, что и для других людей красота лишь приятный подарок природы, не больше…

Мне стало жалко Галю, когда Виктор, снисходительно улыбаясь, как хозяин, положил руку на ее шею у затылка, словно держал за холку собственноручно откормленное животное. Эта манера, вошедшая в моду у парней, насмотревшихся заграничных кинофильмов и вообразивших себя парижанами, всегда была мне противна. Теперь же, когда я научилась понимать связь каждого движения с чувством, этот собственнический жест показался мне возмутительным. Открывать Гале глаза я не собиралась и все же не могла удержаться:

— Виктор, разве сегодня Евгений Данилович не был прав?

— Вы не встревайте, — скользнул по мне равнодушным взглядом Виктор. — Ваше дело танцы танцевать!

— Что ты хочешь этим сказать? — закричал на него Анвер, вскочив из-за стола.

— Он хочет сказать, что у меня ноги более дельный предмет, чем голова, — сказала я холодно и еще холоднее, почти как Евгений Данилович, обратилась к Виктору: — Хорошо, пусть моя голова безмозглая! А умно ли бригадиру ставить всех осветителей в такое положение, что их считают лодырями? И я так подумала, и Евгений Данилович, и даже…

Осветители, вскочив из-за соседнего стола, оказались около своего бригадира. Они так раскричались, что я ничего не могла разобрать. Только услышав: «Ты дурак!» — поняла, что они ругают его, а не меня.

Вдруг я почувствовала, как чьи-то руки, обняв, поднимают меня со стула.

— Раечка, идемте, — послышался встревоженный голос Вадима. — Зачем вы связались с ними?

Я обернулась, моя щека оказалась у его щеки. Почувствовав ее шершавую небритость, я чего-то испугалась. Мне показалось, что мое сердце остановилось. Я замерла, не понимая, что делать. Нет, сердце было на месте, оно стукнуло раз, другой… Я отстранилась от Вадима.

— Ничего, ничего, — пробормотали мои губы не то про осветителей, не то о своем. Переведя дыхание, я добавила: — Идите, а то ваша очередь пройдет.

Он, ничего не ответив, так и остался позади меня, только выпрямился.

Вокруг все еще шумели. Крановщик Гоша, ударяя черенком своей ложки по столу, в конце каждой фразы повторял:

— А мы поднимем вопрос! А мы поднимем вопрос!

— Меня дирекция бригадиром поставила! — отбивался Виктор.

— А мы поднимем вопрос! — кричал свое Гоша, выпятив губы и стукая ложкой по столу. Видимо, он не одобрял выбора сестры, и сейчас его прорвало…

— Еще как турнем из бригадиров! — крикнул маленький белобрысый Сережа.

Я увидела, как пухлые руки Гали, державшие хлеб и вилку, слегка задрожали, но все же не раскаивалась, что затеяла этот спор. Лучше ей было узнать правду о своем красавце от людей, чем на собственном опыте. Я-то знала, как трудно отказаться от человека, который вошел в душу… Кажется, что сердце выламывают из груди… Да… И без всякого там наркоза…

— Вам известно, что обозначает слово «вежливость»? — громко спросил Вадим Виктора и, оглядев осветителей, которые усаживались за свой стол, добавил: — Все распустились!

Он ласково коснулся моего плеча и отошел.

Осветители, переругиваясь, принялись за еду, а у меня жиденький кисель стал комком в горле. Я не смогла даже поблагодарить Вадима за участие.

Капитан, показавшийся из своей каюты, стоял, покачивая головой. К нему подошла Лена.

— Простите, Иван Агеевич, за шум!.. — И, обернувшись к нам, она с упреком сказала: — Называется работники искусства! Стыдно перед командой парохода.

Она подошла ближе к нам и огорченно обвела всех взглядом:

— Вот что, товарищи. Давайте-ка соберем и наших и ваших комсомольцев вместе. Пора поговорить по душам! А то стали слишком интересоваться собственной персоной. Всюду стремимся занять местечко помягче, урвать кусочек повкусней… Как будто пароход только для того и наняли, чтобы проводить приятно времечко, поудить рыбку, вроде многих балетных…

— Правильно, Лена! — воскликнул Анвер. — А то выходит, Евгений Данилович прав, говоря, что никак мы не похожи на комсомольцев!

— А кто из комсомольцев хотел со съемки убежать из-за Анны Николаевны? — срывающимся голосом спросила Галя. — О тех комсомольцах тоже будем говорить?

Анвер, покраснев, засмеялся!

— Поговорим! Хотя я за это уже получил свое от нашего парторга Хабира.

Я обратила внимание, как просто сказала Галя: «Хотел убежать из-за Анны Николаевны…»

И никто не возразил. Я и сама с этим молчаливо согласилась.

Обещание, которое я дала, становилось для меня с каждым днем все тяжелее.