Итоги № 18 (2013) - Итоги Итоги

— Каким образом?

— Ельцин очень не любил возражений. И меня как генерала от культуры выпускали на минное поле. Например, Борис Николаевич что-то пишет, а я стою за его спиной. Владимир Шевченко, руководитель службы протокола, Дмитрий Рюриков, помощник президента по международным вопросам, — все они чуть в стороне. Я говорю: «Борис Николаевич, здесь надо глагол вставить». «Шта-а-а?!» — смотрит грозно, все уже трепещут. Молчит, а потом: «Ну... Можно и так». Ельцина портил только алкоголь, он на него действовал отнюдь не расслабляющим образом. Все шарахались в разные стороны.

Хорошо помню эпизод, когда он дирижировал «Калинкой-малинкой» в Германии. Я в этот момент был рядом. Он повернулся и спрашивает: «Ну как, министр культуры? Здорово?» Я говорю: «Замечательно!» И тут Володя Шевченко пихает меня в бок и говорит: «Это же позор! Ты что говоришь?!» Потом Шевченко в каком-то интервью написал, что один наш министр поощрил Ельцина за этот ужас. Интересно, а что я должен был сказать Борису Николаевичу в тот момент?

Другая история. Перед выборами 96-го года приехала в Туву делегация из Москвы: Ельцин, Сергей Шойгу, который сам родом из этих мест, и еще несколько человек. Пили молочный хмельной напиток, черпая его плошкой прямо из чана, который стоял посреди поляны. Тут же, на поляне, давали концерт мастера горлового пения. Выступление повергло Бориса Николаевича в шок. Он встал со стула и подошел к певцам, почтительно заглядывая им в рот, словно отоларинголог. Потом повернулся ко мне: «Всем дать заслуженных!»

Вскоре нам принесли подарки. Мне почему-то досталась одежда для тувинской национальной борьбы. Ельцин удивился: «Почему вам — борцовку? Ее надо отдать Шамилю Тарпищеву!» В юрте за обедом Борис Николаевич расхваливал певцов — мол, только у нас в бескрайней России есть горловое пение. Я бросился поправлять: «Что вы, есть и в Монголии, и не только». Повисла тишина. Президент нахмурился, бросил испепеляющий взор и вынес вердикт: «У нас лучше! — и добавил: — А борцовку отдайте Тарпищеву!»

— Для многих 90-е ассоциируются с «грабительской приватизацией». А у вас?

— Началось все вовсе не с Чубайса. Вначале Геннадий Бурбулис отыскал Егора Гайдара. Потом Гайдар позвал Чубайса и Петра Авена. Гайдар был партийным журналистом, членом редколлегии журнала «Коммунист», хотя в своем дворе считался ревизионистом. России не знал совершенно, думал, что можно приложить один шаблон на всю страну, как будто это Польша и Чехия.

— В Польше и Чехии чековой приватизации не было. Была реституция.

— Конечно. Но и чековая могла бы пройти по-другому, если бы ваучеры были именными, как вначале и предполагалось. Однако они стали предметом купли-продажи, и вся эта затея провалилась. Думали только об одном: успеть перераспределить собственность, чтобы процесс не повернули назад. О людях никто не подумал.

— А вы своим ваучером как распорядились, Евгений Юрьевич?

— Я спросил директора департамента экономики Сорочкина: «Что делать с этими бумажками?» Он говорит: «Я вам дам ценный совет. Есть такой хороший фонд, называется «Эксимер-Инвест». Вот туда их и отнесите». Все семейные ваучеры я туда и отдал. Получил взамен акции, которые у меня все еще хранятся. С тех пор я об этом фонде ничего не слышал. А ведь я был министром, членом правительства.

— Еще один символ лихих 90-х — возвращение Солженицыных...

— Когда они вернулись, мы с Натальей Дмитриевной обсуждали его мемуарную библиотеку. В 1994-м он выступал в Думе, я его встречал, и мы познакомились. Депутаты вели себя с ним по-хамски, шумели, не слушали.

— Ну Александр Исаевич тоже за словом в карман не лез...

— В связи с двухсотлетним юбилеем Пушкина я ему направил письмо еще в Вермонт с просьбой, не согласится ли он участвовать в государственной комиссии. Получил ответ: «Уважаемый Евгений Юрьевич! Сердечно благодарю Вас... но, к сожалению, должен отказаться, потому что не люблю ни в чем пусто участвовать». «Пусто участвовать» — его выражение.

— Много шума было вокруг перемещенных ценностей. Как все происходило?

— Я позвонил Виктору Баранникову, который был тогда министром безопасности и ведал закрытыми материалами. Он спокойно спрашивает: «Какие у вас вопросы?» Мол, дадим всю информацию. Они с радостью отказались от этих дел, хлопнули кипу папок на стол, чтобы их головная боль стала моею. Тут-то я и узнал, где у нас спрятано «золото Шлимана» и другие коллекции. Это же все 50 лет хранилось в наших подвалах!

— И вы отдали золото Шлимана! Вам оно по ночам не снится?

— Есть фильм, снятый Би-би-си, где моя роль в возвращении перемещенных ценностей показана объективно. А наши засранцы кричали, что я все продал жидомасонам и немцам: «Зачем вы отдали?» Во-первых, все решал парламент. Мы лишь создали рекомендательную комиссию. Но я действительно рекомендовал отдать кое-что немцам. Например, остатки библиотеки, которые залежались у нас случайно и гнили в подвале. К тому же немцы взамен давали деньги, на которые восстанавливались церкви в Смоленске и дворцы в Санкт-Петербурге. Но председателем думского комитета был Николай Губенко, и он напугал нашу власть до смерти, крича, что мы распродаем Россию немцам. Я разговаривал с ним: «Коля, вы понимаете, что это демагогия?» — «Понимаю, но так надо, так надо». Я на него не в обиде. Но сколько шума было! Я вновь попал в список врагов России.

— А директора музеев вас анафеме не предали?

— Директор Пушкинского Ирина Антонова — великая женщина. И ее позиция типична для человека, который хочет быть во главе великого дела. Ей, конечно, не нравились рассказы о том, как мы после войны вывозили все это добро. Причем с английской оккупационной зоны, не с нашей. Англичане не успели войти, это был по сути рейдерский захват. Занимался этим полковник КГБ Белокопытов, который потом стал директором МХАТа. История известная. Но Антонова предлагала: давайте поставим все это в экспозицию, но мелким шрифтом напишем: это спорный объект. Изумительно!

— А списком наших утраченных ценностей занимались?

— Он огромен. Но не доведен до конца, хотя я с Михаилом Швыдким этим занимался. Немцы говорят: предъявите свои требования. А у нас ничего нет. У немцев же все как в аптеке — документы, инвентарные номера.

— Короче, занимались бартером...

— Это была долгая и трудная работа. Но основная идея была в том, чтобы ничего не отдавать без компенсации. Так или иначе, мы открыли для мира то, что было в заточении в течение полувека.

— Хорошо, достаточно об успехах! Теперь предъявите список неудач!

— Много их было. Например, мы упустили Большой театр. Я не должен был выпускать ГАБТ из поля зрения. Но когда уехал в отпуск в 1992 году, мне одну подставу устроили. В мое отсутствие давали «Ивана Сусанина» («Жизнь за царя»). Ельцин пришел. Нестеренко, который пел Сусанина, вынес ему на подносе рюмку водки и проект указа о том, что ГАБТ отныне подчиняется в сущности президенту. Ельцин тут же подмахнул указ. А президентский — значит ничей. Они вывели Большой из-под Минкультуры и начали там творить что попало. Атмосфера в ГАБТе еще в 90-е была нездоровой. Юрий Григорович ушел, Владимира Васильева убрали. А сейчас до чего докатились...

— Вы об истории с кислотой?

— Безусловно. Это же распад. Спросите хоть у Алексея Ратманского, он все это прекрасно знает изнутри. Плескать кислотой — это преступление, но это еще и страшная пошлость, дешевый мелодраматизм.

— Хорошо, продолжим перечень неудач...

— Многое, что происходит сейчас, имеет корни в 90-х. Например, в 1992-м Минкультуры решило построить Российский культурный центр на стрелке Краснохолмского моста. Там «культурка» должна была уживаться с гостиницами, офисами, парковками. Подписали контракт с турками. Наконец в Минкультуры прибыл Юрий Лужков посмотреть на макет будущего центра. И своей рукой, словно Сталин, подрисовал к нему остроугольные башенки, увенчав ими отели и офисы. С той поры так и повелось. Башенки стали приметой архитектуры «лужковского барокко».

— Но Дом музыки, он вроде как без башенки...

— Театральный и выставочный залы, кинотеатр, «улица культуры» — это осталось на бумаге. Из культурных объектов построили только Дом музыки, остальное после моего ухода благополучно похоронили. Хорошо, что хоть оркестр Владимира Спивакова получил в ММДМ крышу над головой. Спасибо и на том. А самое обидное, что мы за эти годы так и не приняли нормальный закон о культуре. О чем угодно принимаем — об усыновлении, НКО, только не о культуре. У нас культура, по сути, негосударственное понятие. Потому что шахтеры бастуют, а культура нет. А если забастует, это никого волновать не будет: народ и без культуры перебьется, хватит ему Малахова и Петросяна. Ни музейщикам, ни библиотекарям нормально никогда не платили.