Три войны Бенито Хуареса - Яков Гордин

А ты, Хуарес, мальчишка из Гелатао, понимаешь ли, чем рискуешь ты? Не только своей честью и головой, не только жизнью Маргариты и детей… Понимаю… Но время пришло. Не для меня — для Мексики. Я должен рискнуть. В этой игре уже нельзя играть по правилам. Я, законник Хуарес, юрист по преимуществу, я, закованный в черный сюртук и белый крахмал, я должен разорвать этот круг. Прости, Игнасио, ты идешь к пропасти, ты взялся не за свое дело. Я не могу спасти тебя. Я не пойду с тобой. Я останусь и начну истинную революцию… Простите меня все, кто еще погибнет… Быть может, я — первый… Так не должно продолжаться. Иначе взрыв уничтожит Мексику… Я должен рискнуть! Для того я пришел из Гелатао, для того я не погиб от укуса змеи, не умер от голода, все для того!

Министр внутренних дел лисенсиат дон Бенито Хуарес дернул шнурок. Вошел бледный Ромеро. Хуарес раскуривал сигару. Он бросил спичку и левой рукой протянул секретарю листы.

— Возьмите, мой друг, — спокойно сказал он. — Странного много. Но все еще неясно. Посмотрим…

Ромеро с изумлением, столь редким у него, смотрел на неподвижное смуглое лицо. Вежливое и сочувственное внимание выражали глаза Хуареса. Больше ничего.

— Позаботьтесь, чтоб эти заметки не попали в чужие руки. Они могут быть слишком вольно истолкованы. В приемной есть кто-нибудь?

— Да, дон Бенито. Капитан Национальной гвардии из Оахаки.

— Я готов принять его.

Ромеро, не спуская глаз с Хуареса, сделал шаг назад.

СМЫКАЮЩИЕСЯ КРАЙНОСТИ

Сеньор Хуан Хосе Бас был отчаянным радикалом. Нельзя сказать, чтобы он считался крупной фигурой. Но некоторую роль играл. Многим импонировали его энергия, его очевидная решительность, определенность его мнений.

Альварес назначил его губернатором федерального округа, куда входила столица республики. В октябре пятьдесят седьмого его избрали в конгресс. Конституция запрещала депутатам занимать правительственные должности. Басу смерть как не хотелось расставаться со столь важным постом. Но Комонфорт настоял на соблюдении закона. И отношения Баса с Комонфортом с этого момента испортились.

Бас не был вульгарным честолюбцем или карьеристом. Нет, он был человеком идеи. А идея эта вмещала все крайние мнения, провозглашенные депутатами-пурос. Он был таким же антиклерикалом, как Рамирес, и таким же фанатиком аграрной реформы, как Арриага, он ненавидел фуэрос и церковную десятину, черное духовенство и церковное землевладение, долговое рабство и народное бесправие. Эта взрывчатая смесь была снабжена весьма эффективным запалом — дон Хуан считал, что в деле достижения социальной справедливости надо идти напрямик и напролом. Его нервная и страстная натура требовала немедленного и постоянного действия, немедленного утоления жажды справедливости.

Он был уверен, что совершить социальный переворот может только сильная и свободная от ограничений исполнительная власть. Конституция разочаровала его, как и Комонфорта, именно тем, что связывала руки президенту. Президент, который должен постоянно оглядываться на конгресс, не способен к быстрым и радикальным реформам.

Дон Хуан был уверен, что в этой ситуации Комонфорт, недовольный нажимом радикалов, не решится даже на попытку дальнейших реформ. А чем дольше откладывались реформы, тем прочнее становились позиции церкви. Комонфорт уже обещал неприкосновенность церковного имущества, сохранение монастырей и намекал, что готов возвратить духовенству избирательные права.

Бас был в отчаянии. Но когда он узнал, что в Мехико приехал Хуарес и что президент назначил его министром внутренних дел, в мятущемся уме дона Хуана составилась гениальная, как ему казалось, комбинация…

16 ноября 1857 года президент Комонфорт получил письмо от генерала Лемберга, командовавшего бригадой в Толуке. Лемберг писал, что исповедник его жены передал ей для него, Лемберга, послание от министра финансов Пайно. И что в этом послании Пайно предлагал генералу подумать о способах изменить конституцию при помощи армии. «Боюсь, что я был чересчур резок с моей бедной женой, — писал Лемберг, — которая приняла эту записку, не зная ее содержания, но подобные предложения всегда приводят меня в бешенство».

Полгода назад Комонфорт без колебаний швырнул бы записку в камин. Но последние месяцы сделали его подозрительным. Он не боялся консерваторов, которые притихли, дважды испытав под Пуэблой его тяжелую руку. Он не боялся радикалов, зная, что они не предадут его, во-первых, из благородства, а во-вторых, из благоразумия.

Он боялся конгресса, который мешал ему и против которого он был бессилен, и он боялся армии, которая, разочаровавшись не столько в идеалах республики, сколько в ее кредитоспособности, могла захотеть новых законов.

Денег в казне не было. Санта-Анна в таких случаях продавал северному соседу кусок мексиканской территории. Он, Комонфорт, так поступить не мог. Деньги, вырученные от распродажи церковных земель по «закону Лердо», мгновенно растаяли. Портовых таможенных сборов было слишком мало для покрытия расходов. Увеличивать налоги с разоренного войной населения конгресс не хотел.

Деньгами — и огромными — располагала только церковь.

Церковь могла дать деньги только в обмен на принципиальные уступки. Но любой законопроект, клонящийся в эту сторону, был бы заблокирован конгрессом.

Можно было прибегнуть к конфискации. Но это вызвало бы ярость консерваторов и спровоцировало бы мятеж. Тогда пришлось бы ввести чрезвычайное положение. А это — опять-таки — зависело от конгресса.

Платить армии было нечем.

Тупик.

Для того чтобы вывести страну из тупика, нужна была диктаторская власть. Получить диктаторскую власть можно было только путем переворота. Переворот означал нарушение равновесия и новую войну. Тупик…

Помощи ждать было неоткуда. Его мудрая и добрая мать молчала и молилась. Он знал, что она ему посоветует, но с болью сознавал, что последовать ее совету не сможет.

Хуарес весь ушел в повседневные дела — мелкие и крупные беспорядки вспыхивали по всей стране, бандиты наводнили дороги.

Никогда еще Комонфорт не чувствовал себя таким одиноким и беспомощным. Он знал, что необходимо что-то предпринять, что-то изменить. Но что и как?

Он все чаще вспоминал свой последний разговор с Альваресом, горечь и обиду, которые тот пытался сдержать, выражение бессильного негодования, с которым старый инсургент выслушал его, Комонфорта, слова о необходимости перемен…

Ничего не получалось. Он хотел дать стране твердую и справедливую власть. Ему мешали. И кто? Конгресс, который собрался под его защитой.