Алеф - Пауло Коэльо

Инквизитор встает и велит мне следовать за ним.

– Я должен идти. Если ваша дочь невиновна, она будет дома еще до рассвета.

Женщина бросается к его ногам.

– Ради бога! Вы баюкали ее, когда она была младенцем!

Ее муж прибегает к последнему аргументу:

– Я прямо сейчас отпишу церкви все свои земли и состояние, дайте мне перо и бумагу. Только верните мою дочь, я хочу выйти отсюда вместе с ней.

Инквизитор отталкивает женщину, и она остается распростертой на полу, спрятав лицо в ладонях и содрогаясь от рыданий.

– Орден доминиканцев для того и создан, чтобы не допускать подобных вещей. Прежних инквизиторов ничего не стоило подкупить, но мы, доминиканцы, живем подаянием и будем жить так и впредь. Деньгами нас не соблазнить; напротив, своим мерзким предложением вы лишь усугубляете положение вашей дочери.

Отец хватает меня за плечи:

– Ты был нам как сын! Когда твои родители умерли, мы взяли тебя в свою семью, защитили от дяди, который над тобой издевался!

– Не убивайтесь так! – шепчу я ему на ухо, боясь, как бы не услышал инквизитор. – Не надо!

Мы оба знаем, что он взял меня к себе лишь для того, чтобы я трудился на него, словно раб. И жестоко бил и бранил за малейшую провинность.

Я резко высвобождаюсь из его объятий и бросаюсь к дверям. Инквизитор в последний раз обращается к просителям:

– Вы еще будете благодарить меня за спасение вашей дочери от вечного проклятия.

– Раздеть ее.

Инквизитор сидит за огромным столом один, в окружении пустых стульев.

Двое стражников собираются выполнить приказ, но девушка вскидывает руку.

– Не надо, я сама! Пожалуйста, не трогайте меня!

Она медленно снимает расшитую золотом бархатную юбку, такую же элегантную, как у матери. Двадцать мужчин, присутствующих в зале, делают вид, будто им совершенно все равно, но я отлично представляю, какие мысли их одолевают: мерзкие, похотливые, порочные.

– Теперь рубаху.

Девушка снимает рубаху, которая еще вчера, несомненно, была белоснежной, но теперь грязна и измята. Ее движения нарочито медленны и старательны, и я догадываюсь, о чем она думает: «Он спасет меня. Он сумеет все это остановить». Я молчу, а про себя вопрошаю Господа, верно ли мы поступаем. Я вновь и вновь творю Иисусову молитву, прошу Господа вразумить и инквизитора, и девушку. Я догадываюсь, что инквизитор видит причину происходящего не только в чужой ревности и злобе, но и в ее удивительной красоте. Она – живое воплощение Люцифера, самого прекрасного и порочного из небесных ангелов.

Все здесь знают ее влиятельного отца, знают, что он сделает с теми, кто посмеет обидеть его дочь. Она смотрит на меня, и я не отвожу глаз. Остальные прячутся в тени, будто опасаясь, что она выйдет из переделки живой и невредимой и сможет со всеми поквитаться. Трусы! И эти люди призваны служить высокой цели, избавить мир от зла! Что же они прячутся от беззащитной юной девушки?

– Остальное тоже.

Продолжая пристально смотреть на меня, девушка развязывает ленты голубой нижней сорочки и позволяет ей соскользнуть на пол. Взгляд ее полон мольбы и страха, и я едва заметно киваю, призывая ее не бояться, обещая, что все будет хорошо.

– Ищи метку Сатаны, – приказывает мне инквизитор.

Я беру свечу и подхожу к девушке. Соски маленьких грудей отвердели, то ли от холода, то ли оттого, что она стоит голая перед всеми этими людьми; тело покрылось мурашками. Узкие окна с толстыми стеклами пропускают совсем мало света, но его достаточно, чтобы видеть ослепительную белизну ее кожи. Долго искать не приходится. На лобке – который столько раз в минуты томления я мысленно целовал, – слева, наполовину скрытая под курчавыми волосами, проступает сатанинская метка. Мне делается жутко. Получается, инквизитор прав, ведь такая отметина – неопровержимое доказательство ее сношений с дьяволом. Меня охватывают отвращение, тоска и ярость.

Надо удостовериться. Я опускаюсь на колени перед обнаженной девушкой и внимательно рассматриваю метку: родинку в форме полумесяца.

– Она у меня с рождения.

Так же, как и ее родители, она полагает, что сумеет убедить всех в своей невиновности. Я не перестаю молиться с тех пор, как переступил порог этого зала, и прошу Господа дать мне сил. Будет больно, но через полчаса все кончится. Пускай метка – неопровержимое доказательство вины, но я любил эту девушку до того, как решил посвятить себя служению Богу, осознав, что дочь идальго никогда не отдадут за простолюдина.

И эта любовь еще очень сильна. Я не хочу видеть ее мучений.

– Я никогда не призывала дьявола. Ты знаешь меня и моих подруг. Скажи ему, – указывает она на инквизитора, – что я ни в чем не виновата.

Инквизитор обращается к обвиняемой неожиданно мягко, словно проявляя божескую милость:

– Я тоже знаю тебя и твою семью. Однако дьявол выбирает жертву, невзирая на происхождение. Он ищет тех, кто способен обольщать словом или обманчивой красотой. Иисус заповедал, что зло исходит из человеческих уст. Если в тебе есть зло, его можно изгнать с помощью криков и признаний, на что мы и уповаем. Если же ты свободна от зла, тебе не составит труда выдержать любую боль.

– Здесь так холодно, нельзя ли...

– Не надо говорить, пока тебя не спросят, – мягко, но решительно прерывает ее инквизитор. – Достаточно кивнуть или покачать головой. Твои подруги рассказали тебе о том, что здесь происходит?

Девушка кивает.

– Господа, займите свои места.

Теперь этим трусам придется явить свои лица. Судья, писцы и вельможи подходят к своим местам за большим столом, за которым инквизитор сидел до этого в полном одиночестве. Стражники, я и девушка стоим теперь перед ними.

Как бы я хотел, чтобы этого сброда здесь не было! Останься мы в зале втроем, все решилось бы иначе. Доносчики редко называют свои имена, потому что боятся гнева соседей; не будь это обвинение сделано прилюдно, ему, вполне возможно, вовсе не дали бы хода. Но так распорядилась судьба, а Церкви понадобился громкий процесс. Чтобы пресечь разговоры об имевшей место неоправданной жестокости при допросах, было решено сделать все этапы следствия гласными и тщательно их документировать. Так что и в далеком будущем все смогут удостовериться: церковные власти действовали достойно, защищая веру. Приговор выносит светская власть; инквизиторы лишь решают, виновен ли подсудимый.

– Не бойся. Я только что говорил с твоими родителями и обещал им сделать все, что от меня зависит, чтобы доказать твою непричастность к богомерзким ритуалам. Доказать, что ты не вызывала духов мертвых, не пыталась узнать будущее или перенестись в прошлое, не поклонялась природе, что слуги сатаны не касались твоего тела, несмотря на оставленную на нем метку.

– Но ты ведь знаешь...

Все присутствующие, лица которых теперь хорошо видны узнице, обращают взоры к инквизитору, ожидая суровой отповеди за подобную дерзость. Но тот лишь подносит палец к губам, вновь призывая ее уважать суд.

Мои молитвы услышаны. Я просил Господа наполнить сердце инквизитора милосердием и терпением и чтобы он не отправлял ее на колесо. Никто еще не смог выдержать пытки на колесе, применяемой лишь в тех случаях, когда вина преступника не вызывает сомнений. Пока ни одну из четырех девушек, представших перед судом, не подвергли этому испытанию, во время которого жертву привязывают к раме колеса, утыканного гвоздями и с раскаленными угольями. Когда колесо поворачивают, человеческая плоть превращается в обожженное, изодранное месиво.

– Принесите ложе.

Да, мои молитвы услышаны. Один из стражников бросается выполнять приказ.

Девушка пытается бежать, хоть и понимает, что это невозможно. Она мечется по комнате, бросается на каменные стены, бьется в запертую дверь. Несмотря на холод, на теле ее сверкают бисеринки пота. Она не вопит, как другие, и лишь пытается вырваться. Наконец стражники хватают ее и тащат на место, беззастенчиво касаясь маленьких грудей и поросшего курчавым волосом лона.

В комнату вносят деревянное ложе, сработанное в Голландии по заказу святой инквизиции и рекомендованное к применению уже в нескольких странах. Ложе устанавливают прямо перед столом и укладывают на него молчаливо сопротивляющуюся девушку. Ей раздвигают ноги и зажимают специальным креплением лодыжки, а руки закидывают за голову и привязывают к рычагу.

– Позвольте мне повернуть рычаг, – вырывается у меня.

Инквизитора моя просьба не удивляет. Обычно это делают солдаты, но эти варвары могут порвать ей мышцы, и потом, мне уже доверяли рычаг, когда пытали других девушек.

– Хорошо.

Я подхожу к ложу и берусь за деревянную рукоять. Зрители за столом невольно подаются вперед. Распятая на ложе нагая девушка чиста, как ангел, и прекрасна, словно дьявольское наваждение. Сатана искушает меня. Нынче же вечером я изгоню его из своего тела кнутом, но сейчас я должен быть здесь, чтобы защитить ее, закрыть собой от скользких взглядов и похотливых ухмылок.