Анна и Черный Pыцарь - Финн

— Не то чтобы я думал, будто она права. Просто она так говорит, молодой Финн. Всего лишь ее мнение, ничего больше, но все же…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, Джон. С ней всегда есть какое-нибудь «но все же»…

— Она умудряется сплести столько разных вещей в одну концепцию, что, с моей точки зрения, получается форменная неразбериха.

— И c моей тоже. Никогда заранее не знаешь, чем все закончится.

— При том, что она всегда каким-то образом умудряется вывернуться из этой путаницы.

— Да, именно так она и поступает.

— А я с нетерпением жду следующего откровения. К величайшему собственному удивлению — жду, затаив дыхание, чего со мной уже много лет не случалось.

Как часто, говоря об Анне, я замечал, что у меня заканчиваются слова. Я стою и не знаю, что сказать дальше. Единственное, что мне удалось из себя выдавить, — это:

— Она просто видит вещи по-другому, Джон, вот и все.

— Может быть, может быть, но, по крайней мере, у нее есть дар делать так, что они выглядят красивыми. Даже ее собственные запутанные путаницы. Она меня удивляет и озадачивает, Финн, и я не стесняюсь об этом говорить. Более того, самое замечательное в нашей юной леди — то, что она заставляет меня остановиться и подумать еще. Она пишет рассказы, Финн?

— Да, довольно часто.

— Быть может, она бы согласилась писать что-нибудь для меня время от времени?

— Почему бы вам не спросить ее саму? А еще лучше попросите ее — пусть сама расскажет что-нибудь.

— Возможно, я так и сделаю.

Та зима оказалась сурова к Джону. Слишком часто ему приходилось сидеть дома то с одним вирусом, то с другим, а это означало, что наши визиты стали куда реже и короче, чем раньше. Когда нам все-таки удавалось пообщаться, он выглядел гораздо более задумчивым. Острота и резкость куда-то исчезли. Теперь ему больше нравилось слушать, чем пускаться в сложные рассуждения о природе вещей. Даже не знаю, как он воспринял бы комментарий Анны по поводу своего преображения.

— Он стал таким хорошим, — сказала она.

Не уверен, что использовал бы те же самые слова, но перемены были и в самом деле очевидны. Куда-то подевалась его непоколебимая уверенность. Теперь он с большим вниманием прислушивался к мнению других и даже, что меня несказанно удивляло, сам задавал вопросы, чего я от него никогда раньше не слышал. Когда же мне случалось задать ему вопрос, ответ нередко был: «Я не уверен, Финн» или «Я не знаю». И очень часто, говоря со мной о чем-то, он вдруг поворачивался к Анне и спрашивал: «А ты что думаешь по этому поводу, моя милая?» У меня было стойкое ощущение, что он пытается завладеть хотя бы искоркой Анниного огня, частицей ее открытости и восторга перед ликом природы. Может быть, все это было не более чем игрой воображения, но мне так действительно казалось. Я чувствовал, что на самом деле он хочет поговорить с ней, а вовсе не со мной. Во многом мы с ним были слишком похожи, чтобы сейчас я мог оказаться хоть чем-то ему полезен. Моя роль в этой триаде сводилась к исполнению функций переводчика.

Большую часть времени они, видимо, совершенно не осознавали, что я тоже присутствую в комнате. Старый Джон даже временами принимался хихикать. Не так, как хихикают украдкой, прикрыв рот ладошкой, а таким полновесным, жизнерадостным хихиком. Поначалу он все время пытался извиняться, но потом привык и, когда подходил приступ, просто брал Анну и давал себе волю. Было очень здорово видеть, как эти двое радостно хохочут на пару. У них были секреты, в которые меня не посвящали. Они разгадали друг в друге нечто такое, чем я не обладал. Несмотря на все их веселье, я чувствовал, что Джон переживает не лучшие дни своей жизни. Он все время боролся с чем-то внутри себя, и я не мог понять с чем, а ни он, ни Анна не хотели мне говорить. Меня не только частенько отсылали заняться чем-нибудь полезным (а на самом деле абсолютно бесполезным… или мне так только казалось), но и делали это в не терпящей возражений форме.

— Финн, пойди и купи в лавке пончиков. Уверен, Анна не стала бы возражать против парочки пончиков к чаю.

Естественно, я шел. Я был совершенно не в состоянии популярно объяснить ему, что на кухне в буфете ждет своего часа целый пакет этих самых пончиков. Я уходил и оставлял их вдвоем. На самом деле мне не влом было делать все эти пустяки. Что меня действительно заставало врасплох, так это когда после беготни по магазинам я водружал на стол в гостиной поднос с чайным сервизом, он оборачивался ко мне и изрекал:

— Пончики, Финн? Ты же знаешь, я их никогда не ем. Неужели на кухне нет бисквитов с джемом? Или простых булочек?

Мне стоило большого труда не рассказать ему, что на кухне имелись не только бисквиты с джемом и простые булочки без всего, но и фруктовый пирог и еще по меньшей мере шесть пышек. Так что я молчал. На самом деле оно того не стоило.

Ма отличалась от всех прочих вовсе не тем, что она была такой ужасно хорошей. Ей было не чуждо крепкое словцо, и, когда ей случалось выйти из себя, на это действительно стоило посмотреть. Умри все живое! Нет, она действительно была не такой, как все, — гораздо проще.

С ее точки зрения, причиной тому, что этот старый добрый мир так запутался, было отнюдь не то, что люди верили или, наоборот, не верили в бога. На самом деле вся штука была в том, что все хотели сделать больше, чем бог. Она формулировала это так: «Вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, что вы обязаны сделать больше, чем бог, да или нет?» Лично я не припомню, чтобы мне такое говорили. Все вышесказанное отнюдь не означало, что мама не особенно напрягалась с работой. Однако у нее всегда находилось время для себя самой, время, когда она просто жила — со всеми сопутствующими тому, чтобы просто жить, сумасшедшинками. Она умела выключаться. Анна тоже в совершенстве владела этим искусством. Она, кажется, умела выключаться от природы, а для меня оно всегда было тяжкой работой, и, чтобы научиться этому, мне пришлось потратить массу времени и сил. Как говаривала Ма: «Как можно было бы читать книгу, если бы между словами не было промежутков? И представь себе, на что была бы похожа музыка, если бы не паузы!»

Новый год прошел для меня почти незамеченным — не считая разве того, что все мы стали на год старше. Анна быстро росла — как в размерах, так и в неустанной погоне за красотой. В этом году ей должно было исполниться семь. Я купил себе тандем. Так стало куда безопаснее, чем когда она сидела у меня на руле, поскольку наша юная леди имела обыкновение все время вертеться и ерзать и это представляло определенный риск, чтобы не сказать большего. Мы решили поехать повидать Джона и похвастаться перед ним нашим приобретением. Я без труда отрегулировал второй руль и заднее сиденье, и вскоре мы уже были готовы стартовать. Не уверен, что Анна обратила хоть какое-то внимание на педали, равно как и на то, что они, по идее, должны помогать велосипеду двигаться вперед. Я отнюдь не возражал крутить педали за двоих, тем более что Анна, вертящаяся и глазеющая по сторонам на заднем сиденье, устраивала меня куда больше, чем Анна, делающая все то же самое у меня на руле.

Джон самым тщательным образом изучил драндулет, обойдя его несколько раз по кругу.

— Возможно, вы мне не поверите, молодой Финн, — заявил он наконец, — но когда-то я был недурным велосипедистом. Когда погода будет потеплее, вы должны позволить мне совершить на нем небольшую прогулку.

— Я сама сяду за руль, мистер Джон, — успокоила его Анна.

— Полагаю, — произнес он с некоторым сомнением в голосе, — было бы лучше подождать, пока ты немного подрастешь.

— Мне уже почти семь, — возразила она. — Я достаточно взрослая.

— Подумать только — семь! — воскликнул он. — Почтенный возраст, не правда ли? Ну-ну. Мне почти… — Он совсем было уже сообщил нам свой возраст, но почему-то передумал и просто сказал:

— В таком случае я уже очень взрослый.

Я пошел с Джоном в дом, чтобы пропустить пинту чего-нибудь освежающего, а Анну оставил бродить в саду. Мы подняли кружки и пожелали друг другу счастливого нового года, а потом Джон сказал:

— Эта малышка помогла мне понять нечто такое, что мне давно следовало осознать. Ошибка, за которую я при всем желании уже не смогу ответить.

— Что же это, Джон? — спросил я, теряясь в догадках, что за ужасная ошибка это может быть.

Прежде чем ответить, ему пришлось основательно прочистить горло.

— Мне всегда казалось, что человеческий разум — это такой ряд шкафчиков, на каждом из которых четко и ясно надписано, что находится внутри: «Математика», «Английский», «Точные науки», «География»… может быть, и «Религия» тоже.

Не думаю, чтобы ему требовался с моей стороны какой-нибудь ответ на эту тираду, поэтому я промолчал и просто ждал, что последует дальше.