Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

— Нет, мы должны скорей переезжать отсюда, мы должны переезжать! — твердила она.

Я вышел на улицу, там собрались чуть ли не все наши беженцы и горячо обсуждали происшествие. Доминировал, как всегда, часовщик из Харькова.

— Что это за страна?! — кричал он. — Это же какие-то дикие люди! Преступники, сплошные преступники! Каждый день грабежи и убийства, убийства и грабежи.

— А что, у вас в России не было преступности, а? — иронически спросил Берл.

— Была, конечно. Но не столько же! Вот — убили женщину. А завтра в газетах будет и про другие убийства тоже. Это же с ума сойти — читать про это каждый день.

— А про что там писали в газетах в вашей России, а?

— Ну, там такое писали, что никто читать не хотел, — усмехнулся часовщик.

— Ну, например, про что?

— Про социалистическое соревнование писали, про перевыполнение планов, про производственные успехи — всё как страна процветает… Враньё одно писали.

— А про лагеря ГУЛАГа в газетах писали?

— Нет, про это, конечно, не писали.

— А представьте себе, если бы в ваших русских газетах писали про каждого арестованного КГБ, что тогда было бы, а?

— Ну, тогда бы им не хватило страниц.

— А что, государственная преступность лучше частной?

— Я не говорю — лучше. Это разные вещи. Здесь страшно выйти на улицу.

— Ну, а там людям страшно было оставаться дома: приходили кагэбэшники, забирали людей по ночам, выволакивали их из постелей. И потом они пропадали навсегда.

— Ну, это было давно — при Сталине.

— А потом стало лучше?

— Во всяком случае, так уже не сажали.

— Тогда почему вы уехали из Союза?

— Дурак был, вот почему! — обозлился собеседник. — Все евреи стали говорить: надо ехать, надо ехать! И мои дети тоже: евреям надо уезжать, евреям надо уезжать… Ну вот — они поехали, а я за ними, из-за жены. Она стала плакать, — он плаксиво передразнил, — «не буду жить без детей». Ну, вот и уехали. А знали бы, какие вещи мы там оставили, какой серьвиз! А что меня здесь ожидает? Где я куплю такой сервиз, я вас спрашиваю?

— Получите работу, начнёте зарабатывать, помалу, помалу всё будет о’кей. Купите себе дом, купите мебель и сервиз купите. Это Америка.

— Америка, шмамерика!.. Если бы знал, ни за что не поехал бы сюда. Что это за страна?! Что это за люди?! Это какие-то дикие люди здесь!

Берл отошёл от него и махнул рукой.

— Он же совсем больной человек, — сказал он мне и показал на голову. — Но поверьте, как только он станет зарабатывать, так заговорит совсем по-другому: ему всё будет нравиться. Я уже видел таких. Надо помалу, помалу.

Я обратился к Берлу за советом:

— Как вы думаете, реально ли найти приличную и недорогую квартиру где-нибудь в этом районе?

— В этом районе — а почему нет? Всё можно, это Америка. Надо только знать подходящих людей. Какие у вас отношения с мистером Лупшицем?

— Кажется, хорошие. Если ему верить, он говорит, что может всё для меня сделать.

— А, конечно, знаете, он кое-что может… но надо быть осторожным. Поговорите с ним. Я слышал, что в доме неподалёку освобождается квартира. Он может помочь — он знает владельца того дома.

В ближайшую субботу я пошёл в синагогу, чтобы повидать мистера Лупшица. Он был на своём обычном месте и молился, слегка покачиваясь. Я накинул талес и встал рядом. Он кончил молиться, и я сказал ему тихо:

— У меня есть к вам деловой разговор.

— Говорите, я слушаю.

— Но в синагоге… лучше выйдем.

— Вы ничего не понимаете, синагога — лучшее место для любых дел.

Я осторожно оглянулся, все молились и не обращали на нас внимания.

— Мне нужна квартира где-нибудь в этом районе.

— Нужна, так будет. У вас есть деньги?

— У меня есть кое-какие драгоценности.

Он сразу закрыл свой молитвенник:

— Какие?

— Часы с брильянтами, старинные. Хорошая работа.

— Вы их принесли? — покажите.

— Нет, зачем я стану носить их в кармане?

— Правильно. Я вижу, вы деловой человек. Ой-ой, какой деловой. А что ещё у вас есть?

— Это всё.

— Всё?

— Ну, да — всё.

— Послушайте, я же знаю, что у вас должно быть что-нибудь ещё. Не хотите говорить — не надо, ваше дело. Все евреи приезжают сюда из России такие бедные. А потом выясняется, что почти каждый что-нибудь да привёз. Сколько вы хотите за ваш браслет?

— Я не знаю здешних цен.

— Покажите мне, я дам настоящую цену. Больше меня никто не даст.

— Я хотел бы оценить это у профессионала.

— Я знаю людей на 47-й улице.

Я посмотрел на него с удивлением, он тоже удивился:

— Вы что, не знаете 47-ю улицу?

— Нет.

— Ой-ой, какой вы ещё зелёный! Это же улица, где все брильянтовые бизнесы. Я там знаю народ, и меня все знают. Мы пойдём туда вместе, я попрошу, чтобы они поглядели и дали настоящую цену. И я тут же дам вам наличные деньги, прямо сразу. Только не делайте глупости и не продавайте никому другому. Кроме меня, никто не даст вам настоящую цену. Можете мне верить.

— Я верю. А как насчёт квартиры?

— Какой квартиры?

— Мне нужна квартира где-нибудь в этом районе.

— Нужна, так будет.

— Но мне она нужна срочно, как можно скорей.

— Послушайте, вы деловой человек? Если нужна квартира — нужны деньги, если нужны деньги — вы продадите мне ваши брильянты. Будут деньги — будет квартира.

— Я слышал, что в доме рядом освобождается одна квартира.

— Конечно, я знаю. Хозяин дома — мой хороший знакомый. Я ему скажу — и квартира будет ваша. Только не продавайте брильянты никому другому.

Наша не очень молитвенная беседа в синагоге затянулась, и я поглядывал по сторонам, — мы вызывали взгляды неодобрения. Пора было убираться из храма.

Ирина уставала за день на работе. Больше всего её утомляла необходимость целыми днями говорить на английском, это ей стоило больших усилий. Как ни хорошо она знала язык, имея довольно большой словарный запас и правильное произношение, но разговорной практики у неё не было. А когда разговариваешь на работе, некогда задумываться над каждым словом, нужен автоматизм речи. Артикуляция непривычного языка требует физических усилий. И необходимость вслушиваться в чужое непривычное произношение, боязнь не понять, что ей говорят, боязнь, что и её могут не понять, — всё это держало Ирину в постоянном напряжении. К тому же ей приходилось отвечать по телефону, а разговаривать, не видя артикуляции собеседника, ещё трудней. Да и сама работа тоже была для неё непривычна, она всегда работала в лабораториях, но никогда до этого — в кабинетах практической медицины.