Мастерица провокаций, или Одной ночью перечеркнуть все в жизни мужчины - Юлия Шилова

— Мы из Москвы, — не слишком уверенно ответила я. От невыносимой вони к горлу подступила тошнота.

— Послушайте, я вас очень прошу, мне уже не жить. Вы лучше убегайте побыстрее отсюда, пока с вами не сделали то же, что и со мной. Я вас умоляю, помогите мне, пожалуйста. Помогите…

— Мы и так тебе помогаем.

— Нет, не так.

— А как?

— Убейте меня, пожалуйста. Родненькие мои, убейте!

— Ты что такое несешь? Ты еще молодая. Тебе жить да жить. Тебе еще детей рожать и воспитывать…

— Никого мне уже не рожать и не воспитывать. Мне уже никто не поможет. Убейте меня, пожалуйста. Я вас умоляю. Меня зовут Ника. Вернее, это меня мама так всегда называла, а вообще мое полное имя Вероника. Вероника Темнова. Я из Воронежа. Мой адрес легко запомнить. Я в самом центре живу: улица Ленинского комсомола, дом пятнадцать, квартира семь. Там живут мои мама и папа. Я у них одна-единственная. Они меня очень любят и очень сильно переживают. Просто мы очень бедно живем, вот я и хотела им хоть как-то помочь. Денег привезти, чтобы они гордились, какую дочь вырастили. Вы когда до родины доберетесь, вы, пожалуйста, как будет свободное время, наведайтесь в Воронеж, обнимите моих родителей и скажите, что я их очень люблю. Они у меня очень хорошие. Мама в библиотеке работает, а папа на стоянке машины сторожит. Они дружно живут и по мне скучают. А рядом со мной на лестничной площадке, в восьмой квартире, мой парень живет, Гришка. Он очень хороший. Из армии недавно пришел, а я честно его дождалась. Каждый день ему письма писала. Он не хотел, чтобы я сюда ехала, но я его сама уговорила. Сказала, как только по контракту отработаю и вернусь, мы сразу поженимся. Гришка обещал сюда приехать, меня навестить. Девочки, скажите ему, что я его очень люблю, что мне никто, кроме него, не нужен, что те два года, когда он был в армии, я ни на одного парня даже не посмотрела. Он у меня один-единственный и неповторимый. Скажите ему, что я даже на том свете любить его буду. Потому что люди умирают, а настоящая любовь жива всегда.

— Господи, не говори ничего. Ты будешь жить.

Взяв девушку за руки и за ноги, мы поволокли ее вверх по ступенькам. Конечно же, в глубине души мы понимали, что, даже вытащив ее на улицу и напоив водой, вряд ли сможем ей чем-то помочь, потому что сейчас сами нуждались в помощи. Девушка стонала и постоянно повторяла одну и ту же фразу.

— Девочки, родненькие, ну прекратите вы меня мучить. Убейте меня, умоляю. Очень вас прошу…

— Ну что ж ты такое говоришь! — смахнула слезу Ленка. — Как же мы можем своих-то добивать? Мы же соотечественницы… Обязаны друг другу помогать.

Положив девушку у входа в дом, я устало посмотрела на Ленку и еле слышно произнесла:

— Лен, а куда мы с ней?

— Не знаю, — пожала плечами та. — Если мы возьмем ее в горы, то загнемся в горах вместе с ней. Нет гарантий, что мы сами выживем.

Я склонилась над девушкой:

— Ника, ты на свободе. Мы вытащили тебя из подвала. Уже начинает светать. Надо что-то делать. В любой момент сюда могут приехать друзья Экрама. Скажи, что ты сейчас хочешь?

— Я хочу, чтобы вы меня убили, — глухо ответила девушка.

— Ты пить хочешь?

— Очень.

— А может, чего-нибудь покрепче? Может, водки? Она очень хорошо идет как болеутоляющее.

— Я хочу, чтобы вы меня убили.

Я посмотрела на подругу.

— Ленка, принеси воды и водки. И собери, пожалуйста, нам что-нибудь поесть. Там, на кухне, стоит корзина. Главное, не умереть с голода.

Я попыталась приподнять голову девушки, но та громко застонала.

— Тебе больно?

— Да. Голова болит.

— Может, тебе там еще что-нибудь, кроме носа, сломали?

— Не знаю.

— Господи, на тебе есть хоть одно живое место?

— Не знаю, — словно в бреду повторила девушка.

Положив голову Ники себе на колени, я стала гладить ее по грязным, мокрым, слипшимся волосам и медленно заговорила:

— Ника, понимаешь, я совершенно не знаю, что делать. Если бы мы сейчас были в России, то я бы вызвала «скорую помощь» и тебя бы увезли в реанимацию. Но мы находимся в чужой стране, да еще нелегально, на правах проституток. А ты сама знаешь, что у проституток вообще нет никаких прав. Тебе нужна срочная медицинская помощь, и я не знаю, где ее взять. Идти ты тоже не можешь. Да и далеко мы тебя не унесем. Машины у нас тоже нет. Если бы у нас была машина и мы бы знали, где находится российское консульство, мы бы положили тебя прямо возле него. Российский консул бы выглянул в окно, спустился, услышал, что ты говоришь по-русски, понял, что ты русская, и обязательно бы оказал тебе помощь. Не сам, конечно, а отправил бы тебя в больницу. Но у нас нет ни адреса консульства, ни машины, чтобы тебя до него довезти. У нас вообще ничего нет. Я чувствую себя виноватой в том, что мы ничем не можем тебе помочь. Это страшно, когда рядом с тобой находится еще живой человек, который может умереть в любую минуту, а ты ничего не в силах для него сделать. Я ненавижу себя за свою беспомощность. Ненавижу. Мы не можем взять тебя с собой в горы и не можем оставить тебя здесь умирать, потому что в любой момент сюда могут вернуться турки. Они наверняка начнут издеваться над уже почти бездыханным телом. Ты так настрадалась, что мне даже страшно подумать о том, что у тебя могут быть новые страдания.

— Вы должны меня убить, — простонала девушка и закрыла глаза. — Пожалуйста….

Появилась Ленка, держа в руках бутылку турецкой водки и несколько бутербродов.

— А где корзина с провизией?

— Я не могу все за один раз унести.

Ленка была заметно напугана и даже не пыталась этого скрыть.

— Лен, ты что, покойников боишься? У тебя такое лицо…

— Посмотрела бы я, какое у тебя лицо было…

Ленка открыла бутылку и принялась пить прямо из горлышка. При этом она ужасно морщилась и было видно, что вливает в себя заморское зелье с отвращением, «через не могу».

— Эй, ты поосторожней…

— Светка, скажи, когда мы уходили, Экрам лицом вверх лежал?

— Да. Мы же у него по карманам шарили и нашли двести долларов. Мы ж его сами перевернули.

— Это я помню.

— А зачем ты тогда спрашиваешь, если ты все помнишь? — почувствовала неладное я.

— А руки у него как лежали?

— Как? Обыкновенно… — По моей спине пробежали мурашки. — А что?

— Он руки на груди скрестил.

— Как это «скрестил»? Он же мертвый, а это значит, двигаться не может.

— Я тебе говорю, он руки скрестил. Ну, так, как настоящий покойник. Как будто молится.

— Лен, ты чего несешь-то? Ты, наверное, водки перебрала?

— Водка тут ни при чем. Так он еще и пледом накрылся.

— Как накрылся? — Я похолодела.