О чём речь - Ирина Левонтина

Кстати, интересно, что русский глагол тыкать указывает на несколько неуместное поведение – как, впрочем, и выкать. Естественно: «Не надо мне тыкать!», но странно: «Могу я вам тыкать?» Этим он отличается от аналогичного немецкого глагола duzen (от du – «ты»), который вполне возможен в такой фразе.

Так вот. Асимметричное обращение, когда из двоих взрослых людей первый называет второго на вы, а второй первого – на ты, нейтрально в основном, если один человек знал другого еще ребенком, сам будучи уже при этом взрослым. Обращаться к ребенку на ты было для взрослого естественно, а потом так и повелось, даже когда ребенок вырос. Переход на вы – вообще странная процедура, ничего обратного брудершафту в нашей культуре вроде бы нет. А чтобы и второй перешел на ты, тоже не всегда есть основания. Мы обращаемся на ты к повзрослевшим друзь ям детей, которые с нами на вы. Ну а нам по-прежнему тыкают бывшие учителя, с которыми мы, естественно, обычно по-прежнему на вы, даже если со временем разница в возрасте стала пренебрежимо малой. Ну, может, еще священники и врачи бывают склонны к одностороннему тыканью. Если же начальник тыкает подчиненным, хотя узнал их уже взрослыми, притом никоим образом не ожидая от них ответного панибратства, – то это типичное начальственное хамство.

Так о чем же нам хотел сообщить премьер своим рассказом, в котором как бы невзначай шесть раз упомянул, как они с Медведевым друг к другу обращаются? Ну, наверно, о том, что знал президента чуть не с пеленок. Что это для других он Президент, а для него, Путина, – по-прежнему меньшой брат. И уж конечно, об «обмолвясь» тут не может быть и речи. Ну, в смысле пушкинского «Пустое „вы“ сердечным „ты“ / Она, обмолвясь, заменила…».

История слов

Да скроется тьма

Принято восхищаться языкотворческим талантом Черномырдина. А между прочим, Грызлов был в чем-то не хуже. Только Черномырдин – яркий представитель, так сказать, гоголевского направления, а Грызлов – тот скорее продолжает линию Салтыкова-Щедрина. Как-то раз, например, он (не писатель Салтыков-Щедрин, а тогдашний спикер Грызлов) посетовал, что, мол, непростая судьба у инноваций в нашем обществе:

Есть конкретные предложения, которые встречают преграды на пути либо нерадивых чиновников, которых мы называем бюрократами, либо даже на пути обсуждения в наших научных структурах, таких как Академия наук. Сегодня вот было сказано одним из выступающих, что у нас в Академии наук даже есть Комиссия по борьбе с лженаукой. Интересно, как они, эти представители Комиссии, взяли на себя право судить тех, кто предлагает новые идеи. Я не думаю, что нам нужно возвращаться в Средние века и создавать инквизицию. Это просто мракобесие.

Точно. Желание академических кругов провести научную экспертизу проекта, прежде чем направить на его реализацию прорву бюджетных денег, – это не просто инквизиция, это фашизм какой-то.

Но мне понравилось здесь употребление слова мракобесие. У этого слова, кстати, весьма интересная история, о которой писал более полувека назад В. В. Виноградов (уж извините – академик).

Словом мракобесие в русской литературе, и особенно в публицистике, с середины XIX века клеймят слепую вражду к прогрессу, к просвещению, ко всяким передовым идеям – обскурантизм. Типичный обскурант в русской литературе – Фамусов:

Уж коли зло пресечь:Забрать все книги бы да сжечь.

Может показаться, что слова мракобесие, мракобес – церковнославянского происхождения: они напоминают мрак бесовский. Однако, пишет Виноградов, это не так. Эти слова не встречаются в древнерусских и южнославянских памятниках XI–XVI веков, не указываются и в лексикографических трудах XVI–XVII веков, не фигурируют в русском литературном языке XVIII века. Они не были зарегистрированы ни словарями Академии Российской (1789–1794 и 1806–1822), ни словарем 1847 года. Их не поместил в свой словарь даже В. И. Даль. Слово мракобесие возникло раньше, чем мракобес, и вошло в русский литературный обиход только в первой четверти XIX века. Однако в старых текстах встречается компонент -бесие для перевода греческого -μανια (-мания): чревобесие («обжорство»), гортанобесие (в разных значениях, в том числе тоже «обжорство»), женобесие («похотливость, болезненное женолюбие»).

До начала XIX века этот тип образования сложных слов был непродуктивным. Но с 10–20-х годов XIX века компонент -бесие активизировался: появляются стихобесие (metromanie), чинобесие, книгобесие, итальянобесие, славянобесие, москвобесие, кнутобесие, плясобесие. В 1845 году В. А. Соллогуб написал водевиль «Букеты, или Петербургское цветобесие», который был поставлен на сцене Александринского театра. Толчок к этому движению был дан распространением интернациональных терминов, содержащих во второй части -manie.

На этом историко-языковом фоне возникло и слово мракобесие («маниакальная любовь к мраку»). Зародилось оно, по словам В. В. Виноградова, «в кругах передовой, революционно настроенной интеллигенции конца 10-х годов XIX в.». В журнале «Сын Отечества» было напечатано письмо под псевдонимом Петр Светолюбов, в котором обсуждается возможность перевода французской комедии La manie ténèbres – «Мракобесие». Забавно, что автор письма предлагает четыре варианта имени для главного героя: Гасильников, Гасителев, Погашенко и Щипцов (по ассоциации со щипцами, которыми гасят свечи), издатель же в ответ предлагает свои четыре варианта: Барщин, Рабовский, Поклоненко и Погасилиус – тоже весьма показательные.

Кто из русских писателей начала XIX века скрывался за говорящим псевдонимом Петр Светолюбов, неизвестно. Виноградов предположил, что это был Бестужев-Марлинский. Во всяком случае, слово, начиная с 20-х годов XIX века, распространяется в передовых кругах; особенно же возросло его употребление в 30–40-е годы. Широкому распространению слова мракобесие в русском публицистическом стиле сильно способствовало следующее место из знаменитого письма В. Г. Белинского к Гоголю (1847) по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»:

Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною.

Вслед за Белинским словом начал пользоваться в своих литературных произведениях весь кружок Белинского, а затем и вся передовая русская критика 50–60-х годов XIX века. К 60-м годам оно вошло в литературную норму. У И. С. Тургенева в статье «По поводу „Отцов и детей“» (1869) читаем:

…В то время, как одни обвиняют меня в оскорблении молодого поколения, в отсталости, в мракобесии… – другие, напротив, с негодованием упрекают меня в низкопоклонстве перед самым этим молодым поколением.

Замечательно, сколько всего сошлось в слове мракобесие: и греческий субстрат, и французский прототип, и лингвистическая активность Белинского. И главное – как ясно видно в этом слове его время, как дышит оно верой в разум, в просвещение и прогресс. Тут нельзя не вспомнить Пушкина:

Как эта лампада бледнеетПред ясным восходом зари,Так ложная мудрость мерцает и тлеетПред солнцем бессмертным ума.Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Так что напрасно журналисты хихикают по поводу спикерского словоупотребления. И вовсе не случайно он ляпнул про мракобесие. Тут все дело в том, что считать светом, а что – тьмой. Почему бы не решить, что Комиссия по лженауке, созданная, кстати, по инициативе нобелевского лауреата В. Л. Гинзбурга, – это гнездо врагов просвещения и поборников невежества, а изобретатель вечного двигателя Петрик – светоч передовой научной мысли. Он практически Прометей, а академики – злобные обскуранты и гасители. Коперника, Галилея, Джордано Бруно тоже ведь в свое время не признавали.

А впрочем… Как говорят, Грызлов и Петрик – соавторы суперпатента на суперинновационный суперфильтр… Может быть, дело было вообще не в каком-то особом светолюбии спикера? Тут напрашивается слово в духе передовой публицистики XIX века – скажем, сребробесие.

Урбанистическое