Людовик и Елизавета - Евгений Маурин

— Но ведь мне говорили, что вы отлично фехтуете!

Как ни казалось странным и непоследовательным это восклицание, но Суврэ с благодарностью взглянул на Жанну. Он понял ту скрытую логическую нить, которая привела ее к этому, и ответил, потупляя взор:

— Вчера вечером по возвращении из Шуази я получил записку от своего секунданта д'Айена, что его, тоже бывшего со мной в Шуази, уже поджидал секундант противника. Д'Айен просил меня никуда не уходить, чтобы он мог сегодня же (то есть вчера) сообщить мне условия дуэли, так как последняя по всем признакам состоится на следующее утро. Поджидая графа, я прилег на кушетку. Не знаю, долго ли я спал, да и спал ли на самом деле, но только вдруг я увидел, что ко мне подходит покойник-отец, которого я очень любил. Отец положил мне руку на голову и сказал: "Мы скоро опять будем вместе, сынок!" И я понял, что смерть стережет меня… Напрасно старался д'Айен высмеять меня, внушить мне бодрость… При иных обстоятельствах я не обратил бы внимание на сонное видение, но теперь я с радостью приветствую избавительницу-смерть и заранее покоряюсь…

— Но почему? — со слезами в голосе спросила Жанна.

Суврэ поднял свои усталые, грустные глаза и ответил:

"Quand on a tout perdu, quand on n'a plus d'espoir,La vie est un opprobre, et la mort un devoire!"[29][30]

— Нет! — с силой крикнула Жанна, обвивая руками шею маркиза. — Нет, Анри! Ты не умрешь, ты не смеешь умереть! Ты должен жить для меня!

— Жанна! — радостным, изумленным стоном вырвалось из наболевшей груди Суврэ. — Жанна, ты любишь меня, божество мое!

Вместо ответа Жанна склонилась на его плечо и тихо заплакала.

— Не плачь, богиня моя! — радостно воскликнул Суврэ, покрывая заплаканное личико возлюбленной бесчисленными поцелуями. — Не плачь, моя Жанна! Теперь пусть хоть весь свет восстанет против меня! Я слишком дорожу своим счастьем, чтобы навеки лишиться его в тот самый момент, когда оно наконец-то блеснуло мне! Пусть все мертвецы выходят из гробов, пусть они грозят и предсказывают мне дурной конец — на зависть им я все-таки буду жить, буду жить для тебя и тобой, Жанна!

Снова послышалось призывное ржанье Электры.

— Пора! — сказал маркиз, нежно вырываясь из конвульсивных объятий Жанны. — Не бойся за меня, любимая!..

— Я хотела бы умереть, чтобы не знать этой тревоги, этих сомнений… Анри, умоляю тебя, когда все будет кончено, сейчас же лети сюда, чтобы успокоить меня. И поклянись мне, если ты будешь ранен или… Но я не хочу и думать о таком ужасе! Словом, если ты не будешь сам в состоянии успокоить меня, то пусть тебя принесут сюда, чтобы я сама могла ухаживать за тобой!

— Клянусь, дорогая! — торжественно сказал Суврэ и, мягко освободившись от цеплявшихся за него рук Жанны, поцеловал ее и хотел выбежать из комнаты.

— Бога ради, подожди минутку! — раздирающим голосом крикнула Жанна. — Вот, — сказала она, расстегивая воротник утренней блузки и снимая с белоснежной шеи довольно массивный, старинный крест. — Надень это, Анри! Не смейся надо мной! Это — святыня, большая святыня! Этот крест спасал в бою и моего деда, и отца!

— Я не смеюсь, дорогая, — ответил Анри, благоговейно целуя крест. — Для меня это — во всяком случае — святыня, раз он висел на твоей груди!

Он надел крест, в последний раз прижал к своему сердцу Жанну и бросился вон из комнаты.

Жанна с рыданиями упала в кресло.

Вскочив на лошадь, маркиз что есть силы погнал ее по направлению к Сэн-Клу. Его глаза горели, лицо было полно самой дикой, решительной энергией, и все его существо радостно трепетало. Он останется победителем в этом поединке! Иначе быть не может, иначе жизнь — просто злая насмешка!

Так домчался он до Сэн-Клу, на одной из лужаек которого, около старой, заброшенной мызы, его уже ждал д'Айен.

— Наших противников еще нет? — спросил его Суврэ, осаживая лошадь.

— Нет, но до срока осталось еще минуты две. Однако, Анри, я рад, что сегодня у тебя совсем другой вид и настроение, чем вчера!

— Э, милый мой, мало ли что ни вообразишь себе под влиянием дурной минуты? — смеясь ответил Суврэ, соскакивая на землю и подходя к графу с протянутой рукой. — Вчера я поддался непростительной слабости, но неужели ты мог думать, что я действительно жажду чести быть убитым бесславной рукой гасконца, ласкающей за деньги увядшие прелести маркизы де-Бледекур?

— Значит, папаша… — начал д'Айен, пожимая руку маркиза.

— Может провалиться обратно в преисподнюю, — беззаботно подхватил Суврэ. — Ведь не из рая же явился он призывать любимого сынка к такому бесчестию? Впрочем, откуда бы он ни приходил, но удовольствия сегодня же соединиться с ним в лоне авраамовом я ему не доставлю; это, что называется, "себе дороже стоит"! Однако их все нет и нет! А скажи, кстати, что за чудак согласился быть секундантом этого рыжего чудовища?

— Поручик Декамп, знаешь — этот скромный, застенчивый, голубоглазый юноша!

— Но ведь это, кажется, в высшей степени приличный человек! Как же он согласился?

— Я высказал ему это. Но Декамп очень мило ответил мне, что в таких делах никому отказывать нельзя, тем более человеку сомнительному, которому трудно найти секунданта.

— Что же, он, пожалуй, прав! Ну, а условия дуэли? Вчера ты не сказал мне ничего определенного.

— Да условия самые обычные: драться до того, пока один из противников не упадет и не будет в состоянии встать. Секунданты будут только наблюдать за правильностью поединка, но сами оружия не скрестят. Как очень мило сказал Декамп, раз их не увлекает партийность или особые счеты, то сам бой делается скучным и теряет свою привлекательность. Однако вот и они! — сказал д'Айен, указывая на прогалину, откуда показались два всадника.

— Извините, господа, что мы немного опоздали, — приветливо сказал Декамп. — Но лошадь шевалье де ла Хот-Гаронна оступилась и захромала…

— Что я отнюдь не считаю дурным предзнаменованием! — вызывающе кинул гасконец, соскакивая с лошади и привязывая ее к дереву.

Секунданты обменялись установленными приветствиями, осмотрели плошадь поединка, смерили шпаги.

— В позицию, господа! — крикнули они, когда все формальности были кончены.

— Одно слово, Шарль! — сказал Суврэ, взяв под руку графа д'Айена и отводя его в сторону. — Если я буду ранен, ты должен отвезти меня к Жанне, она заставила меня поклясться в этом!

— Так вот в чем причина счастливой перемены в твоем настроении! — смеясь ответил граф. — Ну, Анри, теперь уж я окончательно спокоен за тебя! Не захочешь же ты умереть, так сказать, на пороге своего блаженства! Да благословит тебя Бог, милый Анри!

— Однако скоро вы решитесь приступить к делу? — ворчливо окрикнул их ла Хот-Гаронн.

— К вашим услугам, шевалье, к вашим услугам! — ответил Суврэ, подходя к противнику и делая ему изысканный, установленный поклон.

Шевалье неуклюже ответил на приветствие, противники встали в позицию и скрестили шпаги.

С первого же момента ла Хот-Гаронн повел бешеную атаку. Он был очень силен, от его ударов жалобно звенела парирующая шпага противника, у него были верный глаз и твердая рука, но, как это сразу заметил д'Айен, в фехтовании гасконца не было той легкости, изящества, мастерства, которое замечалось в каждом движении маркиза де Суврэ. Гасконец нападал грубо, тяжело, маркиз же, словно шутя, парировал все его атаки.

Тем не менее д'Айену пришлось со стесненным сердцем констатировать, что вескость ударов противника заставила маркиза начать отступление. Он успокоился только тогда, когда увидел, что голова Анри несколько втянулась в плечи, а спина слегка выгнулась, в то время как его горящий взор с особенной пытливостью впился в противника.

Граф не раз фехтовал ради упражнения с маркизом, не один раз присутствовал и при его дуэлях, а потому знал, что эта поза Суврэ предвещает один из блестящих, неотразимых выпадов.

Действительно, отразив терцией удар противника, Суврэ ловким финтом заставил гасконца слегка приподнять шпагу. В тот же момент он перенес тяжесть своего тела с левой ноги на правую и уже хотел из-под руки поразить ла Хот-Гаронна, но в этот момент его нога, зацепившись за камешек, подвернулась. Этим воспользовался противник и изо всех сил ткнул Суврэ прямым ударом в грудь.

Маркиз, словно сноп, рухнул на землю. Из груди д'Айена вырвался крик отчаяния, но Суврэ в тот же момент, как ни в чем не бывало, вскочил с земли и, становясь снова в позицию, весело крикнул:

— "Et quel temps fut jamais si fertile en miracles!"[31]

Шпага противника попала в крест Жанны и не причинила таким образом ни малейшего вреда маркизу.

Эта неудача в момент преждевременного торжества смутила гасконца и окончательно лишила его хладнокровия. Он все чаще и чаще пускался на неосторожные выпады, оставляя неприкрытой грудь. Только каким-то чудом пока еще не пролилось ни капли крови!