София - венецианская заложница - Энн Чемберлен

Я не был очень хорошо знаком с Марией, чтобы ответить, была ли хоть треть из сказанного правдой, или если это было так, спросить, откуда он все это узнал. Мои познания турецкого языка остановили меня на: «Я искал…»

К счастью, Хусаин понял мое затруднительное положение и поспешил на помощь.

— В действительности, — сказал он, — мы были на том же корабле, на котором везли эту женщину, и…

— Хвала Аллаху! Что за совпадение! — всплеснул руками торговец.

— …и мы хотели бы узнать про другую женщину — помоложе этой — с золотыми волосами. Мы интересуемся ею.

Молодой мужчина сжал губы и задумчиво покачал головой, Затем он сказал «звените» и исчез в магазине. Через мгновение он вернулся в сопровождении грязного низенького купца, которого я уже видел на причале. Молодой человек наклонился к нему и начал что-то живо говорить ему на ухо.

— Меня зовут Кемаль Абу Иса, — представился низенький купец, — а это мой сын. Добро пожаловать к нам.

Хусаин тоже поприветствовал их и представился, делая ударение на том, как нам приятно находиться в их магазине.

XVII

— Пожалуйста, присаживайтесь, — сказал торговец. — Мой сын принесет вам сладости и кальян.

Эта гнетущая вежливость продолжалась для меня, наверное, целый век. Торговец поглаживал свой грязный подбородок, Хусаин мужественно пробовал предложенные сладости и рассыпался в таких любезностях, о существовании которых я даже не подозревал. Я же занимался тем, что нервно дергал ногами под низким столиком.

Наконец купец перешел к интересующей нас теме.

— Мой сын сказал мне, что вы заинтересованы в покупке одной прекрасной молодой рабыни, которую я недавно приобрел. Эта рабыня предназначена для вас или вы просто чьи-то агенты?

— Мы не агенты, — сказал Хусаин.

— Простите меня за мою откровенность, — ответил старый купец на это, — но это дело, не так ли? Человек зарабатывает на жизнь таким образом, с помощью Аллаха, конечно. Так что скажите, сколько вы готовы заплатить?

Хусаин медлил в нерешительности, но я выпалил:

— У меня есть двести грашей.

— Двести грашей, — повторил купец. — Еще раз простите мою откровенность. Но за такой подарок, как белокурая девушка, — подарок, который, может, Аллах не пошлет мне и в тысячу лет, — я ожидал получить триста или даже больше. Нет, не пытайтесь торговаться со мной, мои друзья. Я откровенно с вами говорю. Если бы я хотел торговаться с вами, то назначил бы цену вдвое больше. Я не хочу вас обидеть, но такой подарок — бриллиант — не для простых торговцев, как вы и я. В действительности я запрашиваю четверть вашей суммы с любого клиента, который хочет просто посмотреть на нее.

Сейчас за двести грашей я с радостью продам ее компаньонку. Она тоже европейка и тоже белокожая. Нет, для вас, мои друзья, сто пятьдесят грашей. Нет? Вас не заинтересовало это предложение? Нет, не держите обиду, мои друзья. Я все же только человек. Человек, который должен с помощью Аллаха зарабатывать себе на жизнь. Белокурая девушка — девственница, мои друзья. У меня есть подтверждение повивальной бабки. У меня не будет такого подарка и в тысячу лет — нет, и Аллах мой свидетель, — закончил он.

Я был готов вскочить и надавать этому старику по его грязной шее, но Хусаин остановил меня.

— Мы понимаем ваше беспокойство, сэр, — сказал Хусаин. — Она действительно подарок судьбы. Но скажите мне, можем ли мы хотя бы взглянуть на нее?

— Пятьдесят грашей, — ответил торговец, поглаживая подбородок. — Это моя цена. Обычно я привожу такой товар секретно в ваш собственный дом. Это незаконно.

Законно или нет, но Хусаин теперь нашел, с чего он может начать торговаться. Я отказался потратить на простое свидание четверть наших денег, которые в течение следующих дней должны были каким-то образом увеличиться до четырехсот. Но я недооценил силу золотой улыбки моего друга. Он настаивал и в итоге, при помощи лжи, убедил купца, что, во-первых, мы не были заинтересованы в покупке девушки, и во-вторых, что я был ее братом, и это будет актом милосердия, который вознаградится Аллахом, если он проведет нас к ней бесплатно.

— Хорошо. Только для вас. Потому что вы мои друзья, — наконец заключил торговец.

Старик провел нас через маленькую комнату, которая использовалась для смешивания шербета и хранения других сладостей. В конце комнаты находился колокольчик, в который он позвонил, затем мы подождали некоторое время, чтобы у женщин за дверью было время исчезнуть до того, как мы войдем. Когда он наконец-то отдернул штору, мы очутились в длинном коридоре с огромным количеством тяжелых дверей, многие из которых были закрыты. Открытые двери вели в маленькие, но, я должен заметить, уютные комнатки. Те же, которые были закрыты, я предполагаю, были комнатами для гаремов, для работы рабынь и их отдыха.

Дверь в самом конце коридора было плотно закрыта. Торговец открыл ее ключом, который он носил на шее, и затем отступил назад, чтобы пропустить нас.

Мы очутились в огромной комнате, в которой было достаточно и воздуха, и света благодаря ряду окон рядом с потолком. Окна, я заметил, были достаточно большими (мужчина спокойно мог в них пролезть), и нежные голоса женщин, болтавших о своих ежедневных делах, доносились из них. Комната была украшена и обставлена так же приятно, как и любая другая турецкая гостиная, которую я когда-либо видел. Ковры и подушки на диване были яркими, сделанными со вкусом и, возможно, даже более роскошными, чем в доме Хусаина.

И на этих подушках лежала она. Дочь Баффо расположилась на диване: она лежала на животе и болтала ногами в воздухе — как будто бы плакала. Но она не плакала. Перед ней стоял серебряный поднос с лакомствами, и она наслаждалась поздним завтраком.

София не встала и не спряталась при звуке открывающейся двери, как сделала бы это девушка, боящаяся своего жестокого господина. Она продолжала наслаждаться своим завтраком и оторвалась от него только тогда, когда увидела, что это пришли Хусаин и я. Затем она сделала попытку передвинуться на другую сторону дивана, чтобы лучше нас видеть. Она подложила одну руку под голову, а вторая рука легла на ее бедро, свободно свисая с него. Прямые линии этой руки подчеркивали изгибы тонкой талии и упругих бедер. Я чувствовал, что зарыдаю, если она немедленно не обратит на меня внимание. Но тут раздался ее голос.

— О, Виньеро! — сказала она (не «Джорджо», не «моя любовь»), и ее тон был легким и повседневным, как будто я был обычным посетителем. — Как мило, что ты пришел сегодня.

Мои искренние вопросы: «Как ты? Как к тебе относятся?» растворились где-то посередине той дистанции, которая оказалась между нею и нами с торговцем в качестве охраны.