Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826) - Александр Слонимский

Уединенная жизнь Матвея разнообразилась только поездками в Обуховку. Там многое изменилось: умер старый поэт Капнист, умер и monsieur Асселен. Алеша Капнист служил в Киеве адъютантом при генерале Раевском, командире четвертого корпуса. Семен Капнист был в Полтаве.

Когда коляска Матвея показывалась на пригорке, навстречу ему на крыльцо с веселым криком выбегала Соня — теперь взрослая, располневшая девушка со свежим деревенским румянцем на щеках.

Не одна Соня привлекала Матвея в Обуховку. У Сони была подруга, которая часто гостила у нее, — княжна Полина Хилкова, внучка Троилинского, хорошенькая, кокетливая барышня с большими серыми глазами, которые то блестели задорно, то скромно опускались вниз.

В присутствии Полины Матвей испытывал странное оживление. Он то шутил, то пускался в красноречивые рассуждения, то читал с воодушевлением стихи. Она звонко смеялась его шуткам и слушала Матвея со вниманием, когда он начинал говорить серьезно, хотя не всегда понимала его. Он казался ей «умником», и она немножко боялась его.

Возвращаясь потом в Хомутец, Матвей подолгу отдыхал на перекрестке двух дорог, у источника, над которым стоял крест. В эти минуты уединенных размышлений ему казалось, что он покоен и счастлив.

Летом 1825 года приехал в Хомутец Иван Матвеевич с женой

Прасковьей Васильевной, с тремя детьми, с неизменным дворецким Фернандо и многочисленной прислугой.

Хомутецкий «дворец» ожил; были отперты все пятьдесят комнат, лакеи и горничные сновали туда и сюда по двору, гостиная по вечерам блистала огнями, и у круглого стола возле камина раздавались шутки и смех.

В конце августа в Хомутец приехал на побывку Сергей.

На другое утро после его приезда, когда в доме все еще спали, Матвей, в сером просторном сюртуке, спустился в сад с наполненной лейкой. Он осматривал свои цветники и осторожно обрывал увядшие лепестки на цветах. Потом, оставив лейку на террасе, направился к фруктовым деревьям.

Навстречу по дороге, проложенной среди фруктового сада, легкой рысью ехал верхом Сергей, возвращаясь с прогулки. Он был оживлен. Завидев Матвея, он спрыгнул с седла, подхватил брата под руку и сказал с ласковой улыбкой:

— Мы с тобой не поговорили как следует. Погоди, я отведу лошадь.

Он отвел лошадь в конюшню, находившуюся во дворе за домом, и вернулся к брату.

— Как здесь хорошо! — заговорил он, жадно глядя на синюю зыбь Хорола, мелькавшую за фруктовыми деревьями. — Если бы остаться здесь навсегда! Независимость, скромная безвестность — вот истинное счастье. Смогу ли я когда-нибудь им насладиться?

— Выбор жребия в руках самого человека, — значительно произнес Матвей.

— Не всегда, — отвечал Сергей, и лицо его на минуту стало задумчивым и печальным.

Как бы удаляя неприятные мысли, он спросил другим тоном:

— Что Аннета, как ее отношения с папа?

Сестра Аннета была замужем за помещиком Хрущовым, отставным губернатором. В приданое она получила Бакумовку. У зятя с тестем происходили недоразумения по поводу запутанных денежных счетов между двумя экономиями: хомутецкой и бакумовской.

— Я стараюсь держаться подальше от господ Хрущовых, — сказал Матвей с неприятной миной.

Сергей с упреком покачал головой. Матвей продолжал с раздражением:

— Аннета во всем покоряется мужу. А этот господин ведет список неудовольствий против папа. Он смеет его судить!

— Что же папа? — спросил Сергей.

— Папа? — отозвался Матвей с легкой усмешкой. — Капризничает, как ребенок, и поет свой романс: «Да свершится воля неба!»

Братья пошли на берег реки. Прогуливаясь взад и вперед они говорили о делах тайного общества. Сергей сообщил что положено начать восстание через год.

— Но это безумие! — воскликнул Матвей. — Каким рычагом мы сдвинем косные массы народа? Посмотри на этих будущих республиканцев: мне рассказывали, что при проезде царя они толпами бросались под колеса его коляски, не зная чем еще выразить свой рабский восторг.

— Мы начнем — кончат другие, — тихо сказал Сергей, — Что ж нам делать: покоряться и ждать?

— Все лучше, чем тешиться праздными фантазиями, — раздраженно заметил Матвей.

— Матюша, я не узнаю тебя! — продолжал Сергей с грустью. — Где твое пламенное стремление к свободе?

— Вот здесь моя свобода, — ответил Матвей, показывая рукой кругом себя. — Здесь мой мир, здесь я свободен.

— А за стеной этого мира пусть свищут шпицрутены, не так ли? — спросил Сергей.

Матвей вместо ответа сорвал с ближнего дерева спелую грушу и подал Сергею.

— Когда я работаю в саду или копаю землю в огороде, — сказал он, — то я знаю, что делаю: я потом вижу и осязаю плоды своих трудов. А переделывать людей не в моих силах. Я предпочитаю просто уйти от них.

Разговор прервал «бедный Замбони», разыскивавший братьев по всему саду.

— Эччеленца[41],— произнес он, — папа поджидает на утренний завтрак.

«Бедный Замбони» удалился, грациозно раскланявшись.

Матвей взял тогда Сергея за плечо и поспешно сказал:

— Ты, впрочем, не думай, что я возненавидел людей и добродетель. Я тебя очень люблю, Сережа, и рад тебя видеть.

— Я это знаю, — прошептал Сергей, покраснев.

Завтрак состоял из английского бифштекса, риса по-валенсиански, масла, сыра, меда, варенья, булочек, сухариков разных сортов и черного густого шоколада. Иван Матвеевич привык завтракать по-заграничному. За столом он сидел одетый с небрежным изяществом. На нем был желтый сюртук с оторочкой из красного бархата. Шея была открыта, и вокруг нее свободными складками ложился мягкий ворот белоснежной рубахи. Иван Матвеевич нисколько не постарел — только еще заметнее проступало во всем сходство с балованным, капризным ребенком. Выбирая сухарик в серебряной корзинке, Иван Матвеевич ворчал:

— Как обманчива надежда на любовь детей и на их благодарность. Аннете прекрасно известно, что мы здесь второй месяц, однако она не удостоила нас навестить.

Принимая от почтительно склонившегося над ним и приятно осклабившегося дворецкого Фернандо чашку шоколада, Иван Матвеевич закончил со вздохом:

— Впрочем, да свершится воля неба!

С видом обиженного ребенка он отпил глоток шоколада и откусил сухарик.

После завтрака Матвей отправился к себе. Сергей остановил его.

— Я еду в Бакумовку, — сказал он. — Это надо устроить. Я уверен, что сердце подскажет Хрущову, с кем он имеет дело.

— Ты слишком романически смотришь на людей, Сережа, — ответил Матвей. — Ничего не выйдет.

Матвей сидел у открытого окна в первой комнатке (другая была его спальня). Окно выходило прямо во фруктовый сад, за которым синела река. На полке стояли изящные томики его любимых книг: «Сентиментальное путешествие» Стерна, стихи Жуковского и французского поэта Андре Шенье, погибшего на гильотине. Полка книг, диван, стол, два кресла составляли все убранство комнатки.

Матвей размышлял. Его покой был нарушен разговором с Сергеем.

Он считал свои отношения к тайному обществу поконченными. Но теперь он чувствовал, что, пока Сергей среди заговорщиков, его связь с тайным обществом не может быть порвана.

Матвей раскрыл наудачу томик Жуковского. Он читал:

Ах, в безвестном океанеОчутился мой челнок,Даль по-прежнему в тумане,Брег невидим и далек…

Откинувшись в кресле, он глядел на сад, на деревья, на небо и на расстилавшиеся на том берегу Хорола поля, по которым ходили зеленые волны, и задумчиво повторял:

Брег невидим и далек…

Из дальних комнат донесся шум радостных возгласов. Вслед за тем на террасе послышался громкий разговор. Матвей узнал среди других голосов голос Ипполита и, бросив книгу, поспешил на террасу.

Ипполит приехал в отпуск из Москвы, где он учился в училище колонновожатых[42]. Он был тонок и строен. В его порывистых, скорых движениях проявлялась еще мальчишеская неровность и резвость. Он шалил, как мальчишка: прыгал через ступеньки вниз с террасы в сад, поднимал одной рукой стулья на воздух. Но взгляд черных глаз из-под прямой черты бровей был по-новому строг и серьезен. В твердых очертаниях рта и подбородка, покрытого темным пушком, выражались упрямство и смелость.

Ипполит весело болтал о преподавателях, об экзаменах и о предстоящем нынешней осенью выпуске в офицеры, а между тем с какой-то странной улыбкой посматривал на Матвея, как бы имея про запас какой-то забавный секрет. Улучив время, когда они остались вдвоем, он подхватил Матвея под руку (это был жест Сережи) и шаловливо потащил его в сад.

— Я должен тебе кое-что сообщить, — шепнул он, сжимая на ходу локоть Матвея.

Остановившись в тенистой аллее каштанов, он торжественно отступил на шаг и сказал важным тоном: