Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

— Если она не станет моей невесткой, я сожгу свои косы и буду ходить лысой.

— Ходи хоть с сегодняшнего дня. Можно подумать, что мир держится на твоих косах. Да хоть бы косы были, а то мышиные хвосты.

Этого уже Умужат не могла вынести.

— Люди, — завизжала она. — Вы слышите, как она меня оскорбляет. А у самой-то шея длиннее аршина (она намекала на длинную шею тети Шумайсат), а ноги такие маленькие, что ни глину смесить, ни в горы слазить…

— Какая ни на есть, а муж меня любит, — гордо выпрямилась Шумайсат.

— Да пусть аллах сбережет меня от такого мужа. Знаем мы, как ты его, бедного, укротила. В одной руке соль, а в другой кнут. Тем и держишь, как бычка.

— Никто не спрашивает женщину, как она «околдовала» парня. А спрашивают, хорошо ли они живут, — ответила Шумайсат и обняла люльку.

— Сколько бы ни обнимала, Фазу не станет твоей невесткой, — и Умужат бросилась отнимать люльку.

— Только попробуй, — сопротивлялась Шумайсат. — Останешься совсем без кос.

— Это тебя вынесут отсюда на бурке, — и Умужат изо всех сил потянула за ручку люльки.

А Шумайсат тянула к себе саму люльку. И не удивительно, что ручка оторвалась, а сама Умужат отлетела в угол комнаты. Говорят, я закричала. Прибежала моя мать.

— Что вы, сестры мои, — сказала она. — Зачем снимать с ног чарыки, если еще не видно речки? Зайца еще не поймали, а котел ваш уже кипит. Ей же всего семь дней. Она пока не ваша, а моя, — и мама взяла меня на руки.

А тетки еще долго ссорились и ушли, осыпая друг друга угрозами.

…Время шло. Я подрастала. Любила обеих теток и долго не подозревала о том, что ими движет не только любовь ко мне, но и постоянное соперничество. Мне даже нравилось, что тети ревнуют меня друг к другу и добиваются моего расположения. Они наперебой задаривали меня подарками, а разговаривали со мной так.

Тетя Умужат:

— Моя доченька, огонь моего очага, солнечный луч среди холодной зимы, журчащий родник в знойной пустыне. Как увижу тебя, словно цветы расцветают на сердце.

Тетя Шумайсат:

— Что же ты забываешь свою тетю? Ты же знаешь, что у меня нет дочки. А сыновья, они такие неласковые. Когда ты приходишь, будто ласточки залетают в мой дом.

В дни Ураза байрама и Курбан байрама[17] тети, щеголяя друг перед другом, задаривали меня подарками. Мои родители не справляли этих праздников, да и я уже носила пионерский галстук и потому не ходила к тетям поздравлять их, хотя это принято в ауле.

Но зато тети не забывали нас. На заре меня будила тетя Умужат. Через весь аул она проносила над головой саргас, покрытый платком или отрезом ослепительной красоты.

Дрожа от нетерпения, я сбрасывала платок, а под ним чего только не было: и душистый медовый натух, и липкая сладкая халва из орехов и меда, и желтая, как солнце, чуду из тыквы, и колотый сахар, словно осколки ледника…

Следом появлялась и тетя Шумайсат. Не помню случая, чтобы она опередила Умужат. Как тете Умужат удавалось всегда приходить первой, не знаю. Но утром, стоило Шумайсат появиться на улице, она с торжественным видом встречала свою соперницу на крыльце нашего дома. Как положено победителю, она гордо молчала, но весь ее вид красноречиво говорил: «Что, опоздала? Так кто из нас больше любит свою племянницу — я или ты? Так чьей невесткой она будет?»

Сначала, еще не понимая этой борьбы, я простодушно передавала тетям, что они говорят друг о друге. Потом я стала хитрее и даже научилась кое-что скрывать.

Когда, предположим, тетя Умужат спрашивала меня: «Ты, мое сердечко, наверное, идешь от Шумайсат?», я отвечала: «Что ты, тетя, я ее уже неделю не видела», хотя на самом деле шла именно от нее.

Но я знала, что такой ответ обрадует тетю. И верно. Угощая меня халвой, тетя Умужат говорила: «Знаю, знаю, ты же только меня любишь. Если бы не мама, ты бы вообще к ней не ходила». Перебирая мои косички, она говорила: «Ну разве можно так туго заплетать косы? Они же расти не будут». Тетя садилась со мной на крыльце: сама на высокий стул, я — на маленькую трехножку — и переплетала мне косы. Потом она обязательно поднималась на крышу и кричала моей матери. «Сарышат, а Сарышат! — летело над аулом. — Ты не волнуйся, Фазу у меня». Моя мама и не думала волноваться, зато, услышав этот крик, начинала волноваться тетя Шумайсат.

На другой день, когда я выходила из школы после уроков, она подкарауливала меня у ворот. Вид у нее был жалкий.

— Если Умужат твоя тетя, то не думай, что я свекруха. Что же ты забываешь обо мне?

— Тетя, не расстраивайся, — просила я. — Ну хочешь я сегодня пойду ночевать к тебе?..

— Зачем ко мне? — все еще обижалась тетя. — Ступай уж к своей Умужат. Я же не умею заливать тебя сладкими словами.

— Нет, я хочу к тебе. Возьми меня, — притворно хныкала я.

Наконец тетя уступала и торжественно вела меня за руку к себе домой. При этом она замедляла шаг, проходя мимо ворот Умужат, и громко говорила:

— Кто это тебя так причесал? Между двумя прядями осел может пройти.

Узнав, что это работа Умужат, тетя кричала еще громче:

— Как же можно браться за то, чего не умеешь? Если бы она умела, разве бы у нее такие косы были?

Тетя намекала на жиденькие косички своей соперницы и как бы нечаянно сбрасывала платок. По спине ее струилось множество гибких, блестящих косичек.

Восхищенная, я говорила:

— Хочу такие косы, как у тебя.

— Я бы тебе даже лучше отрастила, — отвечала тетя, сердито косясь на забор Умужат. — Но делянка, за которой ухаживают двое, погибает от сорняков. Ты уже не маленькая, должна сама разобраться, где сахар, а где соль, хоть и то и другое белого цвета, их нельзя путать, когда делаешь халву.

Дома тетя расплетала мои косы и смачивала их в толченом миндале. А потом повязывала мне голову косынкой туго-натуго.

Она открывала ларь и доставала оттуда разные сладости, чтобы мне не скучно было сидеть и ждать, пока высохнут мои волосы.

А вечером приходил и дядя Зубаир. Издалека были слышны его шаги.

Он так стучал сапогами, как солдаты на марше. И звук этот казался мне самым веселым на свете: ведь он напоминал праздники и демонстрацию. Уже с порога он кричал:

— Шумайсат, ты где? — И голос у него тоже был