О вере, неверии и сомнении - Митрополит Вениамин (Федченков)

Мы или не хотели спорить, даже не любили таких болтунов, или же не сумели возразить ему – и молчали. Здесь же присутствовал помощник эконома, почему-то называвшийся “комиссаром”, по имени Василий. Видя наше молчание, он обратился к Мише с вопросом:

– Барин! (так называли почему-то нас тогда служители).

– Что?

– Так вы говорите, что коли Бога не видели, так уж и нет Его.

– Ну да!

А вы мою бабку видели?

– Нне-е-т, – робея, ответил Троицкий, чувствуя западню какую-то.

– Ну вот! А она и по сию пору жива!

Общий довольный смех был ответом молодцу Василию. А Миша конфузливо так и не мог сказать больше ни слова.

Случай этот слишком прост и, вероятно, покажется слишком вульгарным, элементарным. Это – верно. Но могу уверять, что тысячи таких Мишей – маленьких и больших – путаются в подобных детских недоумениях, не зная, как справиться с ними. А рабочий Василий справился. Хороший и разумный был человек!

Впрочем, этот конкретный случай нужно обобщить в одну отвлеченную формулу, и тогда она покажется более серьезною на вид, хотя такой же детски-наивной по сути; именно от незнания нельзя никогда делать вывода о небытии.

Эта формула и выглядит уже будто и серьезнее и умнее. Но ведь всякие формулы являются лишь выводами из самых простых случаев. И хотя разумному человеку совершенно очевидно высказанное положение о том, что незнание еще не есть небытие того, чего мы не знаем, однако остановлюсь и на нем немного подробнее, чтобы устранить с пути веры и этот камень. И приведу еще несколько примеров из жизни: может быть, они кому-нибудь пригодятся.

Что такое “не знаю”?

“Не знаю” есть не только не знаю. Или иначе: может быть, это есть, а может быть, и нет; может быть, так, а может быть, и не так. Мне, допустим, неизвестно ни то, ни другое; и я говорю: не знаю.

А что такое “отрицаю”? Что такое “нет”, если я говорю это слово? Если уж я говорю о чем-либо, то я уже знаю об этом достоверно, несомненно, что его нет на самом деле. Иначе: если я что-либо отрицаю, признаю не существующим, то я уже знаю об этом точно.

А если бы я не знал о чем-нибудь – есть оно или нет, – то как бы я мог отрицать его или говорить “нет”?!

Все это – очень просто и очевидно. И следовательно, если я о чем-нибудь думаю и говорю, что не знаю этого, то совершенно невозможно говорить о том, что его нет.

Возьму еще простые сравнения. Я не знаю, например: что думает сейчас мой читатель? И потому не могу сказать: он ничего не думает. Я не знаю, например, есть ли при вас деньги, и потому не имею права сказать: их нет. Я не знаю, есть ли у вас в России родственники или нет; и никак не буду говорить: их нет. Я не видел Австрии, а она есть. Я не слышал какой-нибудь певчей птицы, а она есть. Я не вкушал (а читатель мой, вероятно, и не слышал об этом) пекмеса, а он есть: это густо вываренный сок из арбузов.

Пусть все это очень простые примеры, как и вопрос о бабке; но воистину все на свете очень просто в конце концов; а кажется оно лишь мудреным оттого, что люди интеллигентные формулируют простые вещи в кратких “отвлеченных” общих понятиях. “Незнание не есть небытие”. И иному это покажется чем-то философским, “ученым”, “умным” и трудным для понимания, и нелегким для доказательства. А скажи: бабку мою не видел? – и все будет крайне просто; и справедливо, по-моему, переиначить слова проф. Погодина совершенно наоборот: не “Простые речи о мудреных вещах” – а “Мудреные (умные) речи о простых вещах”. И я намеренно припомнил именно этот случай о бабушке: его уж не забудешь: а вопрос станет ясным: из незнания не делай вывода – “нет”. “Не знаю” есть только – не знаю. Ничуть не больше.

А если кто смеет сказать “нет”, тот проявит лишь собственное неразумие, очевидную глупость… И теперь становится совершенно понятным изречение Псалмопевца: “Безумный сказал: нет Бога”. Да, именно лишь отказавшийся от ума, от очевидной логики, может сказать это. Если человек не знает ничего о Боге и Его существовании, каковы неверующие, то он только это и имеет право сказать: “не знаю”. И конец! А если он дерзнул сказать: “Нет Его!” – то уже пошел против ума; он по всей справедливости оказывается без ума, “безумным”. И мое детское недоверие к словам Псалмопевца теперь бы успокоилось: он совершенно прав, называя неверующего безумным, без ума.

Скажу даже больше. Если человек говорит о Боге и сверхъестественном мире лишь – “не знаю”, то одним этим он становится ближе не к неверию, а именно к вере. Каким образом? Просто. Если я говорю о чем бы то ни было “не знаю”, то тем самым я уже допускаю, что, может быть, оно и есть…

Правда, я в то же время допускаю и обратное: может быть, того и нет. Но во всяком случае уже совершенно очевидно, что я никак не могу сказать: этого НЕТ. А если я не могу отрицать, то допускаю “есть” – хотя и не знаю о том доподлинно. Таким образом “незнающий” близок к вере. Он близок и к неверию, но чтобы ему стать неверующим, нужно сначала убедиться в небытии Бога; а это невозможно никак! Но и для веры нужно как-то убедиться в бытии Божием: однако если я еще и не убедился в этом, то для моей веры путь всегда открыт: ибо в “не знаю” всегда есть предполагающееся “может быть, есть”, “отрицать не смею”.

И когда человек объявляет себя агностиком, он всегда ближе в душе к вере, чем к неверию. Я это знаю по известным мне “агностикам”. И вполне понимаю советских переписчиков, когда они про агностиков говорили: “пиши его в верующие!” Это – логичнее. Я уже не говорю о настроении сердца: именующий себя агностиком, “незнайкой” честнее и умнее мнимого безбожника, ибо он не дерзает говорить глупости о небытии того, чего не знает. А раз он честнее душою и глубже сердцем, то с ним несравненно легче продолжать обсуждение вопросов о вере; и можно надеяться, что он скорее придет к вере, чем упорствующий безумный отрицатель. Про таких “незнаек” можно сказать словами Господа Иисуса Христа ученикам: “кто не против вас, тот за вас”. Я это знаю и на личных примерах. А из прошлой жизни мне вспоминается весьма характерный случай, рассказанный в книге Погодина. Припомню его, как он запечатлелся в моей памяти; если детали неверны, это неважно.

Как-то, еще в крепостное время, крестьянин вывез на базар продавать возик сенца. Было ли сено его плоховато или покупателей оказалось мало, но только воз его остался непроданным. А в это время один барин (Погодин написал и фамилию его: да я забыл) от нечего делать вышел погулять по Москве и забрел на сенной рынок. От скуки подошел к мужичку с сеном и, попусту болтая, спросил его, почему он не продал своего воза? – Не дал Бог счастья! – смиренно ответил крестьянин. Услышав слово о Боге, барин, человек неверующий, с усмешкой стал трунить над простодушным мужичком: да при чем тут Бог? Да кто видел Его? Да никакого Бога и нет! – И прочие глупые слова.

Выслушал крестьянин барские пустые глумления и говорит – а они оба были уже старички:

– Эх, барин, барин! Нам уж с тобой и помирать – скоро! А ты – такие слова! Негоже!

– Да кто же знает, что есть Бог?! – продолжал отшучиваться барин.

Мужичок, оказавшийся умнее господина, скромно задает ему вопрос:

– Барин! А ну-ка да Он есть?

Барин хотел что-то возразить, но не смог придумать ничего серьезного. А может быть, и сболтнул еще что-нибудь несерьезное. И отошел от мужичка. Пошел домой: а слова крестьянина врезались в память ему: “А ну-ка есть?” И что барин ни делал, они из ума не выходили. Никакие возражения не помогали. Начал барин мучиться: а ну-ка есть? Ведь тогда и суд есть, и отвечать придется… А у него была тетушка, княгиня, лично знакомая Московскому митрополиту Филарету Мудрому. Он поделился с ней своими думами. Та, что могла, объяснила ему, но не в силах была убедить племянника до конца. И посоветовала ему побеседовать с м. Филаретом – предварительно лично ознакомив его с делом… Боюсь теперь сказать, чем кончились беседы бывшего безбожника с митрополитом: кажется, он воротился к вере. Но не в этом теперь соль этого рассказа, а в другом: незнающий – близок к вере. У него всегда может встать этот вопрос мужичка: “А ну-ка Бог есть?”

Пришлось мне слышать откуда-то подобный, но еще более странный случай. Один священник, не то переживший неверие, не то лишь притворявшийся им (неверующим), сдружился с местным помещиком села, открытым безбожником. Они проводили время в картах и ночных попойках: а потом священник, как ни в чем не бывало, шел служить литургию в храм. Так продолжалось долгое время. Но как-то священник, за картами, говорит партнеру по-приятельски:

– А какие мне стали приходить мысли! Все чаще приходит в голову вопрос: а что, если Бог и на самом деле есть? Ведь тогда страшно… Что же мне будет за мое лицемерие и обман людей! Помещик со смешком стал что-то говорить, но успокоить священника не мог. Наоборот, доводы последнего стали действовать и на помещика. И они оба никак не могли устранить страшного вопроса… Кончилось, кажется, тем, что оба стали верующими: или этим путем умный батюшка “догадливо” (Лк. 16, 8) привел заблудшую овцу к вере – уж не помню. Но смысл рассказа все тот же: не знающий близок к вере, ибо никак не может доказать ни себе, ни другим, что Бога нет.