Россия и большевизм - Дмитрий Мережковский

Дьявол служит Богу, наперекор себе, как однажды признался Фаусту Мефистофель, очень умный дьявол:

…Я часть той Силы, что вечноделает добро, желая зла.

В главном все же не признался, — что для него невольное служение Богу — ад.

Русские коммунисты, маленькие дьяволы, «антихристы», служат сейчас Христу, как давно никто не служил. Снять с Евангелия пыль, — привычку, сделать его новым, как будто вчера написанным, таким ужасным — удивительным, каким не было оно с первых дней христианства, — дело это, самое нужное сейчас для христианства, делают русские коммунисты так, что лучше нельзя, отлучая людей от Евангелия, пряча его, ругаясь над ним, запрещая, истребляя. Если бы знали они, что делают! — но не узнают до конца. Только такие маленькие глупые дьяволы, как эти (умны — хитры во всем, кроме этого), могут надеяться истребить Евангелие так, чтобы оно исчезло из мира и памяти людской навсегда. Тот, настоящий, большой Антихрист будет поумнее: «Христу подобен во всем».

Нет, люди не забудут Евангелия. Вспомнят, прочтут, — мы себе и представить не можем, какими глазами, с каким удивлением и ужасом, и какой будет взрыв любви ко Христу. Был ли такой с тех дней, когда Он жил на земле?

Но если даже все это будет не так, или не так скоро, как мы думаем, — может ли быть христианству хуже, чем сейчас, не в его глазах, конечно (в его — «чем хуже, тем лучше»), а в глазах «мира»? Может быть, и может, но что из того?

Ах, бедный друг мой, ночной мотылек, обжигающийся о пламя свечи, вы только подумайте: если нам суждено увидеть новую победу над христианством человеческой подлости и глупости, а самого Христа в еще более «ужасном одиночестве», то каким надо быть подлецом и глупцом, чтобы покинуть Его в такую минуту, не понять, что ребенку понятно: все Его покинули, предали, — Он один, тут-то Его и любить и верить в Него; кинуться к Нему навстречу, к Царю Сиона, кроткому, ветви с дерев и одежды свои постлать перед Ним по дороге и, если люди молчат, то с камнями вопить: Осанна! Благословен Грядущий во имя Господне!

НОВОГОДНЯЯ АНКЕТА[32]

Дм. С. Мережковский думает об одном:

«Чего я желаю себе и России в наступающем году? — Освобождения.

Как разовьются события в России в будущем году? — Приблизят освобождение.

Когда мы вернемся в Россию? — Скоро!»

ЧТО ТАКОЕ ГУМАНИЗМ[33]

Мудро поставила себя Латинская Академия под знак гуманизма. Следует, однако, помнить, что слово «гуманизм», благодаря своему историческому происхождению и образованию от XV века до XX, получило двойной смысл, один — для Академии выгодный, другой — опасный.

Весь вопрос в том, какой из этих двух смыслов должно иметь слово «гуманизм», чтобы творящие духовные силы Европейского Запада, от Орфея и Виргилия до Данте и Гете, могли быть объединены в борьбе с разрушительными силами, идущими уже не только с Востока, но и из подземных глубин самого Запада, — с «западно-восточным» нашествием варваров; чтобы новый всемирный «Интернационал Человечности» мог быть противопоставлен уже действующему «Интернационалу Бесчеловечности».

«…Я не мог заснуть. Переворачиваясь с боку на бок, я протянул руку. Палец мой ударился об одно из бревен стены. Раздался слабый, но гулкий, как бы протяжный, звук. Я, должно быть, попал на пустое место… Трудно было понять, откуда шел звук… он словно облетал комнату; словно скользил вдоль стен. Я случайно попал на акустическую жилку» («Стук-стук-стук», Тургенев).

Будем надеяться, что Латинская Академия в слове «гуманизм» не случайно попала на такую «акустическую жилку» — «пустое место» в старых-старых стенах нашего европейского дома. Если только сумеет она ударить по ней верно, то гулкий, остерегающий звук облетит весь дом, пробуждая спящих.

Кажется, не нужно доказывать, — это слишком ясно чувствуют все, кто еще может чувствовать, что после войны общий уровень человечности снизился и продолжает снижаться с угрожающей быстротой во всех областях человеческого духа; что совершилась и продолжает совершаться страшная убыль в человеке Человека. Слишком тонкою пленкою, легко спадающей, на звериной шкуре позолотой, оказалось во время войны и после нее то, что люди считают непроницаемой броней против зверя в себе и что вторая половина последнего христианского тысячелетия обозначала словом «гуманизм».

Что такое «репарации» в материально-разрушенных войною областях, знают все; но знает ли, помнит ли еще кто-нибудь, что такое «репарации» в драгоценнейшей области духа — человечности?

Все материальные и духовные вещи, после войны, похужели, — в продажной цене своей подорожали, а в непродажной подешевели. Больше же всех вещей похужела и подешевела бывшая некогда для человека «вещь в себе» (das Ding an sich), мера всех для него ценностей, — он сам, — абсолютное, внутреннее Лицо его, Личность. В страшном опыте войны оказалось, что Лицо человеческое вовсе не так прочно держится на человеке, как он предполагал; что оно снимается, с неожиданной и безболезненной легкостью, само спадает, как маска после маскарада — «цивилизации», «прогресса», «прав человека», «христианства» и проч. и проч. Вдруг появились и размножились бесчисленно мнимые люди, оголенные, скинувшие с себя человеческое лицо, как ненужную маску, — Человекообразные Антропоиды.

Как бы ни были различны и даже противоположны друг другу, в исходных точках своих, коммунисты, фашисты, гитлеровцы, — все они объединяются в последнем выводе: человеку, как «вещи в себе», грош цена; лицо человеческое, личность, есть нечто условное, в классе, в государстве, в нации; человек в обществе, муравей в муравейнике, клетка в организме, атом в материи, почти ничто сегодня, а завтра ничто совсем.

Хуже всего, что это нашествие Человекообразных происходит, может быть, не только после первой, вчерашней войны, но и перед второй, завтрашней; судя по опыту первой, более чем вероятно, что, если не минует нас вторая, то Антропоид восторжествует над Человеком окончательно, и род человеческий заменится новым родом нечеловеческим. Надо быть убаюканным признаками, чтобы все еще считать опасность эту призрачной.

Вот на какую «акустическую жилку» попала, вот по какому «пустому месту» в старых бревнах европейского дома ударила Латинская Академия в слове «гуманизм». В нашу глухую ночь, среди общего сна и беспамятства, раздался или мог бы раздаться в этом слове спасительно-остерегающий звук — зов, обращенный ко всем, еще сохранившим лицо человеческое, объединиться во всемирный союз для борьбы с «западно-восточным» нашествием варваров.

Внятность для всех, кто еще может внимать, — такова выгода слова «гуманизм». В чем же его опасность?

Первородный грех гуманизма — атеизм. При первом возникновении своем в эпоху Итальянского Возрождения гуманизм есть бунт освобождаемого, будто бы человеческого духа сначала только против внешних церковных форм, а потом и против внутреннего существа христианства. В бунте этом человек утверждается, как нечто абсолютное, против Бога: он сам себе Бог; все под ним, а над ним ничего. Первых гуманистов XV века соединяет с энциклопедистами XVIII века непрерывная линия духовного родства. В легком вольнодумстве Лоренцо Валла и Гвидо Кавальканти уже заключено вольтеровское, самое тяжелое из тяжелых, и скажем правду, вопреки авторитету умнейшего из людей, — самое глупое из глупых человеческих слов: écrasez l’Infâme!

Горький опыт двух последних веков показал нам, что союз гуманизма с атеизмом — роковой, убийственный для первого. С каждым днем все ясней осязается нами нерасторжимая связь истинного гуманизма — утверждения абсолютной человеческой личности с религией вообще и с христианством в частности; с каждым днем мы все яснее убеждаемся бесчисленными «доказательствами от противного», что лицо человеческое, если оно не «образ и подобие Божие», есть пустая маска, слишком легко спадающая с человекоподобного зверя, или, не будем обижать зверей, — с дьявола, что человек — самое неустойчивое из всех равновесий между Богом и дьяволом: если не восходит он бесконечно к Богу, то так же бесконечно — скажем на языке «детски мифологическом», но и детски понятном для всех — нисходит в «ад».

Пусть еще не все антихристиане скинули с себя лицо человеческое, но уже все «человекообразные» явно, на словах и на деле, как русские коммунисты, или тайно, только на деле, без слов, как фашисты и гитлеровцы, скинули с себя маску христианства. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что мир сейчас разделился на два воюющих стана: за и против Человека, за и против Христа.

Перед угрожающим нашествием варваров — бесчеловечных, пора, наконец, вспомнить, что единственно — непреложная мера человечности — совершеннейший Человек, какой когда-либо был и будет на земле, — Сын человеческий, Сын Божий. Только Он — действительный основатель гуманизма, в новом синтетическом смысле, том самом, в котором, будем надеяться, употребляет это слово Латинская Академия. Великое дело совершит она, если обратит в христианство, крестит гуманизм; если будет способствовать тому, чтобы поднят был над западноевропейским человечеством в борьбе его за Человека древний и новый, вечный Лабарум (labarum), знамение Христово: in hoc signo vincis.