Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

Монахиня проводила отца Деганьона и стала разбирать школьные учебники. Что до Эрмин, то она встретила сестру Викторианну с радостью и нетерпением, которое ей удавалось сдерживать с большим трудом. Девочка решила дождаться удобного случая, чтобы начать свои расспросы.

— Да что с тобой такое? — удивленно спрашивала сестра-хозяйка. — С самого утра все время вокруг меня вертишься! Мне нужно составить список недостающих продуктов. А ты отнесешь его в универсальный магазин.

Эрмин решила дождаться вечера. У них с сестрой Викторианной все еще была одна на двоих спальня, хотя девочке хотелось бы иметь отдельную комнату.

Когда обе улеглись, Эрмин проговорила шепотом:

— Сестра Викторианна… Мне нужно кое-что у вас спросить.

— Спрашивай, дитя мое. А потом и я тебе кое-что скажу.

Монахиня сняла свой покров. На ночь она покрывала свои коротко стриженные седеющие волосы платком. Ей было сорок восемь лет.

— Этим летом, — начала Эрмин, — я узнала, что мои родители оставили меня на крыльце школы завернутой в меха. Это было в праздник Богоявления. Еще я узнала, что они оставили записку. Сестра, я бы очень хотела ее увидеть.

— Господь милостивый! — вздохнула сестра-хозяйка. — Я боялась, что рано или поздно это случится. Наверное, тебе нелегко было узнать такое, но я до сих пор думаю, что родители просто не могли поступить по-другому. Наверное, с ними приключилось что-то плохое. И ты была очень больна. Они понадеялись, что мы тебя вылечим, и так оно в итоге и получилось. У тебя была корь и сильный жар.

— А вы подумали, что это оспа, — добавила Эрмин.

— Ты и об этом знаешь? Что ж, твой рассказчик знает все подробности.

Сестра Викторианна задула свечу, горевшую вместо ночника. Монахиня считала, что от электрического света у нее начинается мигрень, потому что он слишком яркий.

— Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете, сестра! — попросила девочка.

— Я как раз пытаюсь вспомнить… Куда могла подеваться эта записка, оставленная твоими родителями? Хотя я-то знаю ее наизусть. Слушай: «Нашу дочку зовут Мари-Эрмин. В прошлом месяце, перед Рождеством, ей исполнился годик. Отдаем ее в ваши руки, на милость Господню. Шкурки — задаток за ее содержание». Разумеется, подписи под запиской не было.

— Почему вы говорите «разумеется»?

— Потому что люди, когда совершают плохой поступок или поступок, за который им стыдно, не оставляют своего имени.

Сидя в своей постели, Эрмин лихорадочно, слово в слово, повторила текст записки.

— Но в этих словах нет ничего плохого, сестра. Они доверили меня вам и Господу. А что стало с мехами? Вы их сохранили?

— Мари-Эрмин, говори помедленнее! Это невежливо! Я Сама продала их в универсальном магазине, поскольку это был аванс за твое содержание. Мой отец был траппером, и только я одна могла выторговать за них хорошую цену.

— Значит, мой отец тоже траппер! — воскликнула девочка. — Теперь, когда вы пересказали мне текст записки, я уверена, что мои родители вернутся! Да, они вернутся за мной! Может, они не могли взять с собой больного младенца и хотели меня спасти, оставив на ваше попечение. Я знаю, что моя мама любит меня, знаю, потому что в моих снах она часто меня целует… И я вижу ее лицо близко-близко! Она очень красивая!

Сестра Викторианна покачала головой.

— Это очень хорошо, что ты их прощаешь, моя дорогая малышка, но прошу тебя, не верь так безоговорочно своим снам! Это всего лишь игра воображения!

— Я очень часто прошу Господа, чтобы Он помог мне прощать все обиды! Ведь и Он нас всех прощает! Господь нас прощает и любит. Я верю, что само небо посылает мне эти сны!

Монахиня зажгла свечу и встала. Нетвердыми шагами она приблизилась к маленькому комоду под распятием из черного дерева.

— Я сама перестирала тогда твои одежки и белье. Они лежат здесь.

Эрмин бросилась к комоду. Сестра-хозяйка развернула отрез хлопчатобумажной ткани, в котором оказались крошечные вязаные детские одежки из бежевой шерсти. Они пахли нафталином. Еще там была распашонка из плотной хлопчатобумажной ткани и такие же ползунки. Сестра Викторианна взяла в руки крошечный белый фетровый чепчик.

— Этот чепчик был надвинут тебе почти на самые брови, — рассказала она. — Чтобы личико не мерзло. От холода тебя защищали меха куницы и чернобурки.

— А горностаевого среди них не было? — спросила внимательная к деталям девочка. — В словаре я читала, что этот маленький плотоядный зверек на зиму становится белым. А кончик хвоста у него черненький!

— Я и без тебя знаю, что такое горностай, — отрезала сестра-хозяйка. — Нет, горностаевого меха не было. Но твой отец наверняка вспомнил об этом зверьке с красивой белой шубкой, когда выбирал тебе имя[22]. Кстати, о твоем имени я и хотела с тобой поговорить. Когда Элизабет Маруа с сыновьями вчера привела тебя в монастырь, я заметила, что все они зовут тебя Эрмин. Но твое имя — Мари-Эрмин, это значит, что тебе покровительствует Пресвятая Дева, мать Господа нашего Иисуса!

— Мне все равно! — отозвалась девочка.

— Это еще что такое? — возмутилась сестра-хозяйка. — Я запрещаю тебе отвечать в таком тоне!

— Я не имела в виду Пресвятую Деву! — поспешила ответить девочка. — Мне все равно, называют меня люди Мари-Эрмин или просто Эрмин. Вот что бы мне хотелось иметь, так это настоящую фамилию. У каждого человека есть фамилия, так мне объяснил Жозеф. А моя фамилия — Труве![23] Хуже не придумаешь!

Первая директриса монастырской школы, сестра Аполлония, внесла девочку в приходскую книгу под фамилией Труве. Эту идею подал отец Бордеро.

Сестра-хозяйка понимала девочку и сочувствовала ей. Она нежно любила это дитя, выросшее под крышей монастыря.

— Моя бедная крошка, ну откуда мы могли узнать, кто твои родители? Они так ни разу и не появились. Не хочу огорчать тебя, но, может статься, они умерли в эпидемию испанского гриппа. Не питай напрасных надежд: если бы они хотели вернуться, то давно бы сделали это.

Эрмин долго рассматривала детскую одежду, перебирала ее пальцами. На память о родителях ей остались только эти вот старые кусочки ткани, а значит, почти ничего. Она вернулась в кровать, с трудом сдерживая слезы. Сестра Викторианна последовала ее примеру.

— Растить тебя стало для нас большой радостью, — сказала она, пытаясь утешить девочку. — Миленькая годовалая девочка с прекрасными голубыми глазками! Это был настоящий дар небес! Отец Бордеро не мешкая обошел окрестные дома и собрал для тебя целую коллекцию игрушек. Первые дни я кормила тебя протертым супом, и ты морщила носик, потому что он тебе совсем не нравился. Потом я стала варить для тебя мясо, давать тебе молоко и печенье. Поверь, здесь о тебе заботились намного лучше, чем если бы ты попала в приют!

— Сестра Мария Магдалина хотела стать моей опекуншей, — сказала Эрмин. — И если бы не эпидемия гриппа, я бы носила ее фамилию и росла бы в доме в Шикутими…

— Господь распорядился по-другому, — зевнула сестра-хозяйка. — Спи, завтра нам предстоит начистить паркет и натереть воском парты. Тебе нужно отрабатывать плату за уроки.

Эти слова положили конец разговору. Сестра Викторианна задула свечу. Но сон не шел к девочке еще очень долго. Она пыталась представить лица своих родителей. Обычно в конце зимы через поселок проходили трапперы. Они останавливались возле универсального магазина и показывали управляющему свой товар. Жители с любопытством разглядывали лежащие на санях тюки и красивых, похожих на волков собак в упряжи.

«Наверное, мой отец был высоким и сильным. В моем сне он в черной одежде и с бородой, которая закрывает пол-лица. А какой была моя мама?» — думала девочка, глядя в темноту.

Эрмин представляла ее похожей на себя саму, но к своим чертам она добавляла черты женщины, которую видела во сне.

«У нее голубые глаза, это я знаю наверняка. И она красивая, такая же красивая, как сестра Мария Магдалина. И она очень страдала, когда пришлось меня оставить. Это я тоже точно знаю. Бетти умерла бы от тоски, если бы у нее отняли ее крошку Эдмона… Когда у меня будут дети, я буду любить их и лелеять и никогда не брошу!»

Через четыре дня в школу вернулись ученики и ученицы. Их было всего на десять человек меньше, чем обычно. Мать-настоятельница взяла себе старший класс, в который ходила и Эрмин. Настоятельница заранее знала, что уровень у девочки гораздо выше, чем у ее соучеников. Сирота очень рано приобщилась к занятиям. Ей нередко случалось оставаться в монастырской школе на целый день, поэтому сестры брали ее с собой то в один, то в другой класс. На уроках Эрмин внимательно слушала учителя и все прекрасно запоминала.

— Мари-Эрмин могла бы получить высшее образование, если бы у нее была семья, которая бы за него заплатила! — не раз говорила настоятельница сестре Викторианне. — Но в этом мы не сможем ей помочь. Лучшее, что она могла бы сделать, — это принять постриг и стать учительницей у малышей.