Безумец и его сыновья - Илья Бояшов

Возвратился голодный батюшка:

— Что, жена, не пришла сама, не прислала сынка на горку?

Плут тогда захныкал, принялся тереть глаза:

— Бежал я, бежал, дурачок меня толкнул в овраг, пока поднимался, Теля все съел — вон у него губы салом намазаны!

Мать взялась отцу ахать:

— Накажи дурачка, он сынка обидел.

Отец рассердился, закричал глупому Теле:

— Чтоб духу твоего здесь не было!

Тот испугался, со всех ног убежал.

На следующий день позвала мать сорванца:

— Ha-ко, сынок, отнеси еды отцу. Дурачка-то нет, батька его прогнал!

Алешка-плут побежал по деревне скакать — бегал, бегал, устал, проголодался. Из узелка все вытащил и отправил в рот. Потом поймал собаку соседскую, Жучку — морду ей оставшимся салом вымазал.

Плача побрел домой хитрец и жаловался матери:

— Я маленькой, я слабенькой, напала на меня собака, отняла, все съела — вот и морда у нее в сале.

Отец грозился собаке:

— Больше ей сюда не сунуться!

Вновь мать узелок повязала:

— Ты иди, Алешенька, не той дорогой, что по селу ведет, а той тройкой, что вдоль речки пробегает. Собаки там не ходят, дурачка там не видно.

Алешка кивнул и побежал играть. Вечером он поужинал и, выкинув узелок, взялся попричитывать, тереть глазенки:

— Напал на меня у реченьки медведь — я узелок-то ему кинул, а сам на дерево! Уж он терзал, выгребал еду батюшкину, я до вечера на березке сидел, спуститься не мог.

Отец на лгуна осерчал:

— Каков медведь-то был?

— А вот каков — пять лап да семь ноздрей, пар валит из трех ушей!

Облилось тут страхом на дерзкий ответ материнское сердце — но не дала сынка наказывать, собою прикрыла:

— Единственный он у нас!

Сидел как-то раз малой на крыльце, палку строгал, кур с петухом передразнивал.

Приехал в село купец — коробейник, заглянул во двор:

— Это что за малец, аккурат с мой меньшой палец? Кабы не споткнулся я, за порог не зацепился — не увидел бы тебя да не задивился!

— Это немудрено, — заметил Алешка. — С такими бутылями, что торчат у тебя из карманов, и блоху примешь за корову, а гору между ног пропустишь…

— Экий ты прыткий! — засмеялся купец. — А не скажешь ли тогда, как у вас живут на селе?

— У нас на селе подралась попадья с дьяконицей, маленько поноровя, черт треснул пономаря, поп не тужил и обедни не служил.

Купец спросил:

— Если ты такой спорый, угадай — отчего голова моя раньше бороды поседела?

— Как не знать! — с невозмутимым видом откликнулся малой. — Борода-то головы лет на двадцать моложе.

И убежал, хохоча.

Надоумил Алешка Телю, бестолкового дурачка:

— Теля, Теля, нужна твоя помощь! Сосед наш свинью палит. Свинья-то уже загорелась. Бери ведро, беги заливать. Он спасибо скажет тебе, благословит, даст пряничков.

За дураком долго бегали, награждая тумаками. Хохотал безжалостный плут.

— То-то, каковы прянички?

Забрался он под церковный алтарь и ждал, когда поп начнет проповедь.

Воскликнул тот:

— Господи! Очисти нас, грешных, и помилуй!

Был из-под самого алтаря голос:

— Не помилую!

Священник повторил:

— Очисти нас грешных! Помилуй!

— Не помилую!

В третий раз прокричал священник:

— За что, Господи, отвергаешь просьбы мои? Помилуй!

И, услышав ответ, проклинал про себя богохульника.

Суровый отец снял вожжи и дождался сына. Поймав его, как угорь юркого, и, зажав голову между ног, смахнул штаны и с огорчением ударил:

— Вот тебе, озорник, за Господа нашего, Вседержителя. Не богохульствуй, выполняй заветы Его, как и положено православному. Аминь!

И ударил второй раз, очень огорчаясь:

— Не задевай ни словом, ни делом священника, ибо он для веры сюда поставлен, для доброго напутствия — он крестил, он женить будет, он нас и схоронит — куда нам без попа? Вот тебе за Иисуса Христа. Аминь!

Третий раз сокрушенно ударил:

— За Святого Духа! Не потакай своему юродству, над людьми не смейся, грех обижать и умом обиженных. Аминь!

Так, выдрав, сидел печальный. И сказал жене:

— Чем прогневал я Бога? Чту законы Его и отношусь по-христиански к странникам. В церковь хожу чаще прочих и справляю все посты. Крепко мое хозяйство — оттого, что тружусь от зари до зари. В кого же тогда баловник и шельмец? Откуда набрался он бранных слов, непотребных выходок? Будоражит честных людей, и стыдно мне уже в глаза смотреть соседям. Что же будет, когда подрастет?

Зашлась в плаче матушка, кинулась искать любимого сынка — но не нашла нигде: ни во дворе, ни на улице. И плакала, возвратившись домой, о нем убивалась.

Беспутный же сынок как ни в чем не бывало бежал к дурачку Теле, который один слонялся за околицей. Дурачок дружку обрадовался.

Смастерил плут дудочку-свирельку и сидел под березой — далеко отсюда были видны леса и поля и убегала вдаль дорога.

Играл на дудочке расторопный Алешка, а дурачок отплясывал.

А малой пел:

— Батька пропил мою шубу,Я пропью его кафтан.Если мамка заругает,Я пропью и сарафан.

Горя ему было мало!

Зимою два слепца застучали в ворота Алешкиного дома. Били по воротам слепцы клюками:

— Подайте людям замерзшим, слепеньким да бедненьким.

Переговаривались, закатив невидящие глаза к небу:

— Чуем, спускается кто-то с крыльца. Спешит-поспешает добрый человек с хлебцем, с копеечкой. Стучит добренькое его сердечко, готов убогим подать на здоровье!

И еще прислушались:

— Не малое ли то дитятко? Не скрипят ли по снегу шаги самого ангелочка-херувимчика?

Плут отвечал утвердительно:

— Не иначе, спешит к вам херувимчик!

И захватил с собою две сосновые чурочки:

— Вот вам хлебушко, застывший с мороза. Ничего, разгрызете, зубы-то вам Господь еще оставил!

И совал им железку:

— А это рублик вам от нас с папашею.

Пошли те несолоно хлебавши — плут же над ними хохотал:

— Как вам хлебцы? Как рублик подаренный?

Узнал про то батюшка, накинулся на сына:

— За что обидел калик? За что смеялся над перехожими?

Алешка ответил:

— Уж больно они стонали, мне спать не давали! Да и то — отчего по моим воротам стучали клюками? Отчего на мой двор заходили убогие? Может, еще и в мою избу впустить оборванных? Уложить на полати? И то, батюшка, не много ли мошенников шляется, не многие ли убогими выставляются?

Вскричал тогда батюшка:

— В кого ты такой бессердешный, насмешливый? Благонравие должно быть в тебе! Иначе пойдешь кривой дорожкой, обрывистой тропкой… Разве благонравный отгоняет странников, смеется над убогими? Разве шастает с утра до вечера, огорчает родителей? Благонравие в тебя войти должно!

— Ах! — закричал тут сынок, хватаясь за горло.

Всполошилась матушка:

— Что с тобою, дитятко? Не поперхнулся ли? Не задавился?

— Нет! Не иначе в меня благонравие входит! Не проглотить сразу, вот я и поперхнулся! Вот теперь, чую, проскользнуло. Сидит теперь внутри меня благонравие…

И поднял ногу.

Вознегодовал отец. Объяснил ему непутевый сын:

— Благонравие-то в меня вошло, а дурости не осталось местечка. Вот она и выходит с треском!

Сокрушаясь, добавил:

— Видно, сильно дурость моя благонравию не понравилась!

Только его и видели.

Пришла масленница. Плут сказал:

— Хочу в город с папашею!

Охнула матушка:

— Куда тебе, малой тростиночке, в город? Затопчут тебя на ярмарке. Украдут цыгане! Потеряешься — не отыщем.

Отец же решил:

— Хватит ему бездельничать! Пусть попривыкнет к работе. Не век сидеть ему возле твоего подола.

И запрягал лошаденку.

Приехали в город, на площадь — всюду гуляла ярмарка. Отец наказал малому:

— Пока я товар раскладываю, никуда не отлучайся. Иль не слыхал, цыгане хватают малых? Иль не слыхал, как топчут детей в базарной толчее? Я же за послушание куплю тебе калач!

Не послушал сынок. Крутились неподалеку медведь с мужичком. Очертив круг по снегу, говаривал мужичок старому мишке:

— Ну-ка, Емельяныч, покажи нам, как солдатушки маршируют!

Косолапил мишка с палкой на косматом плече.

— А как девки в зеркало смотрятся?

Принимался медведь показывать девок, язык высовывая, жеманясь и прихорашиваясь.

Алешка пробрался под ногами глазеющих, прихватив с торговых рядов жгучего перца. Когда мишка на публику попятился задом, сыпанул ему незаметно под хвост. Поднялся Емельяныч на задние лапы, заревел и кинулся в толпу — сделалась великая толчея, все бросились на ряды, топча товары, смахивая лавки, — мчался медведь, опрокидывая барышень и городовых, — вмиг разбежалось гулянье.