Воспоминания кавказского офицера - Федор Торнау

На другой день наша дорога все еще шла по густому лиственному лесу, состоявшему преимущественно из дуба, карагача, клена, чинара и чиндара. Полоса, богатая каштановыми и ореховыми деревьями, лежала уже ниже нас. Подъемы становились круче, ущелья суживались заметным образом. Этот переход обошелся совершенно без приключений; погода была прекрасная, и мы пользовались ею, чтоб уйти как можно дальше. В прямой линии можно было полагать от морского берега до перевала через главный снеговой хребет от шестидесяти до семидесяти верст; по дороге, которую мы принуждены были избрать для нашего путешествия, должно было считать не менее ста двадцати. Бедность наших съестных припасов, рассчитанных сначала только на три перехода, заставляла нас спешить.

На третий день мы поднялись на высоту, покрытую сосновым лесом такой величины, о которой я не имел до того времени никакого понятия. В нем нас застигла страшная буря. С первого порыва ветра оглушительный скрип и треск пронеслись по всему лесу, задрожавшему, как в лихорадке. Вековые сосны неимоверной вышины, в пять и более охватов, зашатались на корню; молодые деревья крутило и ломало вихрем, устилавшим землю огромными сучьями, летевшими в лесу по всем направлениям. Я не испытывал прежде опасности быть в подобном лесу во время бури, и потому не совсем и понимал ее. Мои абхазцы раскрыли мне глаза. С криком: Аллах! Аллах! они бросились к ближайшей скале и под ее навесом прождали все время, пока не перестала буря. Опустошение, произведенное ею в лесу, дало мне понятие об участи, которая нас ожидала, если бы мы не встретили так близко спасительной скалы. Везде лежали огромной величины деревья, переломленные, расщепленные сверху донизу или вырванные с корнем из земли; лес был буквально усеян сучьями и отломленными вершинами.

Четвертый и пятый день мы переходили по скалам из долины Гумисты к началу Чаголты, впадающей в Кодор. Узенькая тропинка, на которой лошади едва находили довольно места ставить копыто, испорченная во многих пунктах дождем, а в других заваленная большими скользкими камнями, тянулась карнизом над пропастями неизмеримой глубины. Мы шли все время пешком, а лошадей гнали перед собою: было опасно вести их в поводу; к тому же они шли гораздо охотнее на дурных местах за катером Микамбая, признавая его инстинктивно надежным указчиком дороги в горах.

Поворотив от начала Чаголты круто налево, к источнику Бзыба, мы только на седьмой день подошли к главному перевалу, покрытому вечным снегом. Еще накануне мы сделали более половины перехода по снегу, растворявшемуся, под лучами июньского солнца, в потоки студеной воды, протекавшей ветвистыми ручьями по всем лощинам и ниспадавшей потом, собравшись в одно более широкое русло, шумными водопадами в глубокую расселину, дававшую Бзыбу свое начало. Жаркое солнце палило наши головы, между тем как ноги не выходили из снега и из холодной воды. Надвинув на глаза мохнатые бараньи шапки и намазав веки пороховым раствором, для того чтобы не ослепнуть от солнечных лучей, ярко отражаемых блестящею снежною пеленой, покрывавшею все видимое пространство, босоногие, потому что наша размокшая обувь не держалась более на ногах, мы подвигались медленным шагом, проваливаясь беспрестанно в снегу. Неудивительно, если мы утомлялись более чем следует. Наши силы заметно упадали от недостатка пищи. Порции, на которые мы были принуждены разделить наши припасы, для того чтобы не остаться совершенно без продовольствия, едва служили для утоления голода и не могли возобновлять сил, растрачиваемых нами ежедневно в усиленной ходьбе. Накануне мы съели последний кусок баранины; молока давно уже не было; оставалось в запасе несколько проса, которое Микамбай берег на крайний случай, выдавая скупою рукой каждый вечер не более одной горсти на человека. Багры и Хатхуа уходили от нас беспрестанно в сторону искать дичи, но, к несчастью, не находили ее. Туры показывались на скалах, как будто для того только, чтобы дразнить наш голод, всегда далее выстрела, и потом исчезали с быстротой молнии. Они так осторожны, что их нельзя иначе стрелять как из засады, устроенной на дороге, по которой они имеют обыкновение ходить к воде. Эти дороги бывают чрезвычайно опасны. Днем надо отыскивать след туров, садиться вечером за скалой и ждать до утра, пока они пойдут к водопою. Более одного выстрела охотник не успевает сделать в подобном случае, если б он имел с собою даже два ружья: прежде чем он успеет приложиться во второй раз, все стадо пропало уже у него из виду. Мы слишком дорожили временем, для того чтобы жертвовать им на эту трудную и не всегда удачную охоту, требующую иногда нескольких дней для отыскания только турьих следов. Хатхуа не взял с собою собаки, с которою он и в обыкновенное время не любил охотиться в горах, потому что она призывает своим лаем неприятеля и не позволяет скрыться от него. Последние два дня Хатхуа уходил в сторону с самого утра и присоединялся к нам только вечером, каждый раз с пустыми руками, утешая нас надеждой на адомбеев, которые, по его обещанию, должны непременно нам встретиться на северной стороне гор.

Перед главным снеговым хребтом мы переночевали в котловине, окруженной со всех сторон высокими скалами, покрытой пушистою травой и загороженной от завалов густым сосновым лесом. На дне котловины протекал многоводный ручей. Место было самое скрытное, и доступ к нему сопряжен с трудностями, которых никто бы не решился испытать без настоятельной надобности. Хатхуа говорил, что кроме него разве только еще один или два абазинских охотника знают об этом уголке и в состоянии отыскать к нему дорогу. Несколько дней перед нашим приездом на горах выпал в большом количестве свежий снег, не позволявший вести лошадей через перевал. Ждать, пока он осядет от солнца, не зная, чем мы будем кормиться завтрашний день, казалось совершенно безрассудным, и мы решились поэтому продолжать наше путешествие без лошадей, покинув их на месте нашего последнего ночлега и там же зарыв седла. На возвратном пути Микамбай должен был отвести лошадей в Абхазию.

Выбравшись из нашей котловины до восхода солнца, мы стали подыматься на гору по снежной крутизне, перегораживавшей нам путь, подобно неизмеримо высокой стене, без следа дороги и без уступа для отдыха. Абхазцы, вооруженные своими длинными дорожными палками, окованными железом с обоих концов, шли впереди и испытывали снег, под которым нередко кроются расселины, куда можно провалиться безвозвратно. Следуя один за другим, мы пролагали узкую и глубокую борозду через рыхлый снег, погружаясь в него выше пояса. Таким образом мы поднимались не менее пяти часов, медленно ступая и не возвышая голоса, для того чтобы не вызвать снежного обвала, местами грозно висевшего над нашими головами, пока не достигли гладкой снеговой равнины, шириной около пятисот сажен, с которой открывался вид на обе стороны гор. Вправо и влево от нас возвышались зубчатые горные вершины ослепительной белизны. За нами чернелись абхазские горы и обозначалось море далекою синею полосой. Впереди нас виднелись скалы, лесистые гребни и зеленые травяные отроги главного хребта, между которыми мелькали, подобно серебристым лентам, Кубань и впадающие в нее реки. Погода была прекрасная, на небе ни облака, в воздухе ни ветерка, тишина повсюду, и близь и даль облиты ярким светом. Вид в одно время на Черное море и на степи кавказской линии, с высоты верных одиннадцати тысяч футов над поверхностью моря, был поразителен своим величием. Седловина главного хребта, через которую мы переходили, лежала между источниками Бзыба, текущего в Черное море, и большого Энджик-су, впадающего в Кубань. Русские переделали Энджик-су в похожее на него название Зеленчуга. Мы отправились в дорогу голодные и, после трудов подъема, почувствовали решительную необходимость подкрепить свои силы. Абхазцы принесли с собою несколько вязанок хвороста. Разложили огонь на бесснежном камне и сварили половину проса, оставшегося в мешке. На каждого из нас достались два или три глотка, которыми мы должны были довольствоваться на долгое время, потому что нам приходилось идти не менее четырех дней до ближайшего башилбаевского аула, в котором Микамбай смел показаться, имея в нем приятеля.