Звери на улице - Марк Ефетов

Нет, вспоминать это не было сил.

Чем дольше длилось путешествие, тем чаще Слава вспоминал Москву, свой дом, маму и Шустрика. И Славе хотелось, чтобы мама видела его здесь, в поездке, видела, какой он самостоятельный.

Когда мама провожала Славу в Берлин, она, конечно, думала, что он все время будет с Яковом Павловичем, как какой-нибудь дошколенок со своей воспитательницей из детсада. А получилось так, что Федотов, попав в «окружение» на Берлинском вокзале, появился потом совсем ненадолго в Трептов-парке, снова исчез и, в общем-то, за ручку он Славу не водил.

Тетя Сима и другие из группы туристов часто вспоминали Якова Павловича. («Ах, как жаль, что его сейчас нет с нами… Ах, как понравился бы ему этот вид… Как хорошо, все хорошо, — жаль только, что нет с нами Федотова… Подумать только, какой у нас Слава самостоятельный».) Да, такие разговоры были без конца, и всегда эти ахи и охи кончались одной фразой: «Яков Павлович у друзей».

Как много друзей у Федотова, это Слава видел в первые минуты приезда в Берлин — на вокзале. Тогда еще он подумал, а потом думал об этом не раз: «Как же так? Федотов воевал с немцами, стрелял в них, и они стреляли в него — это были его смертельные враги, а теперь здесь же, в Берлине, у него столько друзей и они тоже немцы?»

Да, Слава многое сразу понять не мог. Так, например, за все эти дни в Берлине он не мог разгадать загадку с единственным сыном проводника Дидусенко, который был и убит и остался работать где-то тут за городом. Так же Слава не понимал, как и почему у Якова Павловича в городе Берлине оказалось столько друзей. Вообще-то мальчик, конечно, понимал, что война кончилась, и всякое такое, но почему именно здесь было так много друзей — это до него, как говорится, само собой не дошло. И когда Федотов снова появился среди туристов, Слава его спросил:

— Яков Павлович, эти люди, которые вас встречали на вокзале, они кто?

— Как — кто? Мои друзья.

— Немцы?

— Немцы, конечно. Ах вот оно что! Это тебя удивило?

— Не.

— А ты не хитри. Я так тебе скажу: о каждом человеке, что был тогда на вокзале, когда мы приехали, можно написать книгу. Одни из них сидели в гитлеровских тюрьмах и лагерях, другие, как это делал в свое время разведчик Рихард Зорге, старались не допустить войны. Среди встречавших там, на вокзале, был немец, который сражался в отряде наших партизан. А высокий такой парень — ты заметил?…

— Ага.

— Его спас наш советский солдат. Под Берлином. Первого мая сорок пятого года. Мать этого паренька выползла из бомбоубежища. Он был тогда маленький, плакал, хотел есть. Вот мать выползла, и фашисты ее тут же фаустпатроном. Было тогда у них такое оружие. И они не разбирали: убивали всех, кто появлялся на улицах. Эти фашистские вояки были хуже зверей: женщины, дети, старики — им было все равно. Появился на улице — смерть. А наш солдат бросился, можно сказать, под пули и спас мальчонку. Ему тогда не было и двух лет.

— Как ту девочку спасли во время Сталинградской битвы. Да? — спросил Слава.

— В этом роде. Завтра ты увидишь этого Отто.

— Высокого?

— Да, высокого. Он теперь комсомольский вожак в тех местах, куда мы завтра поедем.

— А в Берлин мы больше не вернемся? — спросил Слава.

— Вернемся перед возвращением в Москву. Только ненадолго…

Берлин Слава покидал с грустью: Мишка как-то ускользал от Славы. Вот-вот, казалось, он напал на его след, увидел его, нашел… и оказывалось — не тот. Об этом думалось Славе, когда автобус катил по гладкой-гладкой асфальтовой дороге к Бухенвальду. Это была очень хорошая дорога, но она имела одну особенность. По ней, по тем же местам, где проезжали сегодня туристы, двадцать лет тому назад ехали десятки тысяч людей — эшелон за эшелоном. Ехали в Бухенвальд, но обратно не возвращались. И никогда больше не вернутся.

В автобусе Слава сидел рядом с Яковом Павловичем. Обычно, когда в поездке они оказывались рядом, Федотов всегда что-нибудь Славе показывал и рассказывал. А как же: Федотов был тут в самые горячие дни, когда впервые за пять лет и восемь месяцев советские солдаты заставили замолчать пушки. Ведь Гитлер начал войну первого сентября 1939 года. А кончилась эта война только после того, как мы, освободив много стран, пришли сюда — в самое логово фашистов…

— Нам еще долго ехать? — спросил Слава Якова Павловича.

— Час.

— А это та самая дорога, по которой вы шли, освобождая людей из лагеря?

— Да.

— А дети в лагере были?

Яков Павлович ничего не ответил. Он достал из кармана сложенный листок пионерской газеты и протянул его Славе. А Слава к этому времени — к сожалению, немного поздно — понял, что Федотову сейчас не до него и не следует донимать его вопросами. Слава взял газету и тихо так сказал: «Спасибо». По лицу Якова Павловича он видел, что тот вспоминает все, что произошло в этих местах двадцать лет тому назад. Об этом Слава узнал чуть позже, когда они приехали в лагерь. А пока Слава молчал и несколько раз прочитал заметку в газете. Когда они снова вернулись в Берлин, Слава переписал эту заметку целиком в свою тетрадь путешествия по ГДР. Вот что там было написано:

Их было около тысячи человек в фашистском лагере смерти Бухенвалъде. Они попали сюда, в блок № 8, за то, что их отцы были партизанами, партийными и советскими работниками. Дети разных национальностей: русские, чехи, поляки…

Подпольный комитет лагеря решил: у них должно быть детство. Они должны учиться в школе, изучать историю своей родины, учиться читать, писать, решать задачи.

Ответственным за школу назначили Якова Семеновича Гофтмана… Дети звали его «дядя Яша». Он мог заставить играть обрезок пилы, телефонный провод. Даже деревянные башмаки в руках дяди Яши оживали — выстукивали веселую мелодию… До войны он был артистом советского цирка — музыкальным эксцентриком.

По ночам дядя Яша и «преподаватели» разглаживали собранные за день бумажные мешки из-под цемента, аккуратно разрезали их — делали тетрадки.

Когда все уходили на работы, лагерь пустел. Около барака № 8 выстраивалась надежная охрана. В школе начинались занятия.

Часто звенел звонок. Он означал тревогу. Ученики лихорадочно прятали свои карандаши и тетради в тайники, сделанные под досками пола.

Подошел Новый год, и было решено: у детей должна быть елка. Настоящая.

И вот поздно вечером она стоит в восьмом бараке, чудом пронесенная сюда, и на ней висят игрушки, их сделали тайком взрослые.

Около елки суетился дядя Яша. Вот он взмахнул палочкой — и вырос оркестр. Не беда, что все инструменты были самодельные.

Еще взмах палочкой — и оркестр негромко заиграл «Интернационал». Детские голоса на разных языках подхватили мелодию. А когда на вершине елки вспыхнула красная звезда (дядя Яша «достал» у эсэсовцев проводку), барак замер.

Потом явился Дед-Мороз. В шубе, шапке, с бородой и с подарками.

Дети держали в руках кульки, как великую драгоценность; в каждом из них лежало по две вареные картошки. Взрослые давно знали, что будет в кульках: лагерь целую неделю затягивал ремни на последнюю дырку.

В эту новогоднюю ночь здесь, перед елкой, ребят Бухенвальда принимали в пионеры.

Звери

Прочитав заметку, Слава спросил Якова Павловича:

— Значит, в лагере был подпольный комитет?

— Был.

— И они боролись с фашистами?

— Боролись. Все?

— Да, почти все.

— И немцы?

— Да. И немцы, которые были в заключении. Все…

— А были среди заключенных немецкие солдаты?

— Были, но очень недолго.

— Их отпустили?

— Нет, расстреляли.

— За что?

— За то, что жалели людей.

— Расскажите.

— Здесь была девочка из Минска. Ее взяли одну, без родителей. Взяли за то, что, когда немецкий офицер спросил ее, какое в Минске бывает лето, ответила: «А вам-то что? Летом вас здесь не будет. Наши придут».

— И ее забрали?

— Да. Ей было девять лет. И когда везли сюда, в Бухенвальд, какой-то немецкий солдат дал ей в Веймаре кусок хлеба. Его привезли сюда, в Бухенвальд, и здесь…

— А девочку?

— Она жила до самой весны сорок пятого года. Но весна самое трудное время, когда человек голодает. Она не дожила только одну неделю…

Федотов замолчал.

Но Слава уже стал понимать даже то, что Яков Павлович не досказывал. Так ведь бывает всегда, когда хорошо узнаешь человека и много общаешься с ним. Слава понял, почему Яков Павлович молчал по дороге в лагерь. Первый раз он был здесь весной сорок пятого года, когда заключенные лагеря сами освободили себя… Освободили землю, которая впитала в себя кровь пятидесяти шести тысяч заключенных.