Камешки на ладони - Владимир Солоухин

– Ви-хо-жу…

Тотчас и спели для американца зту песню – «Выхожу один я на дорогу…».

Золото одно, а не-золота много. Свинец – не-золото, глина – не-золото, медь – не-золото. Точно так же много разных степеней и оттенков, вариантов и состояний нелюбви.

Вероятно, то же самое можно сказать, сопоставляя зло и добро.

В Монголии, где каждый монгол с трехлетнего возраста уже на коне, где земля первозданна и пустынна, так что можно часами, днями ехать и не встретить никаких признаков обитания человека, где целые поколения родятся, живут и умирают в кочевых юртах, появляется все больше и больше мотоциклов. Так что если на площади аймачного центра собрали народ ради митинга, то по краю площади десятки привязанных лошадей, но и десятки же мотоциклов. Не может быть, чтобы мотоциклы не меняли и не изменили психологию монголов. Увеличилась скорость передвижения, сократились расстояния, возникает новый ритм жизни. До места, до которого нужно было ехать три дня, теперь доедешь за несколько часов, а это соблазняет съездить еще куда-нибудь или возвратиться назад, а потом снова ехать туда же: ведь расстояние преодолевается легко, быстро. Вместо степенности и медлительности во всех движениях и во всех жизненных проявлениях может появиться суетливость, вместо того, что было действительно необходимо и жизненно важно, может появиться никчемность, легковесность. Туда-сюда, туда-сюда. Нет, я положительно уверен, что мотоцикл изменит психологию монголов.

Тенденциозность Некрасова как поэта.

Вот едет он по российским просторам из Карабихи в Петербург. Вокруг родная земля. Поздняя осень. Грачи улетели. Может быть, уже и осенний дождичек. Поля опустели. То есть весь хлеб уже убран, в скирдах, в овинах или даже уже и обмолочен, в амбарах и закромах. Может быть, в иных домах часть зерна уже смолота на муку (в те времена что не речка, то и мельница) и, значит, разговелись уже хлебом из свежей муки.

И вот поэт едет под осенним дождичком и видит все это. Ну так порадоваться бы, что хлеб успели убрать, не осталось в зиму, под снег ни колоса. Однако поэт тенденциозен, и картина благополучия ему не нужна, не находит отклика в его сердце.

Но что это? Стоп. Одна полоска не сжата. Одна на всех окрестных полях, одна, быть может, во всей России! Мокнет под осенним дождичком, гнется под осенним ветром.

Тотчас муза заговорила, тотчас полились строки: «Поздняя осень, грачи улетели. Лес обнажился, поля опустели. Только не сжата полоска одна…»

Грандиозные, умопомрачительные ландшафты Монголии. Полное впечатление, что мы – астронавты, прилетевшие на какую-то другую планету, и вот осматриваемся, не обнаруживая пока никаких признаков обитания на ней, если не считать крупных коршунов, медленно плавающих в ярко-синем, в густо-синем, в чисто-синем небе. Степные плоскости, окаймленные там и сям силуэтами холмов и гор, расцвечены разноцветными тенями от этих гор, а горы сами, тоже в зависимости от их освещения, то сиреневые, то красные, то синие, то едва ли не черные. И все это с размахом от далекого гориеонта до далекого горизонта. Ландшафт, и никаких признаков человека.

Со мной сотрудник посольстаа Борис Бмельянович Низовцев, хорошо знающий зту землю. То, что он говорит, удивляет меня. Обычно, когда смотришь на какой-нибудь ландшафт в неблагоприятное время года (зимой, поздней осенью, ранней весной) говорят: «Это что! Посмотрели бы вы, какая красота здесь летом!» Так вот, Борис Емельянович говорит: «Это что! Посмотрели бы вы на эту землю зимой! Мороз за пятьдесят. Воздух звенит. И степь, и холмы, и горы – все белоснежное, но все изрезано разноцветными тенями: синими, красными, лиловыми, почти что черными. Фантастика, сказка. Нет, вам надо поглядеть на эту землю зимой!»

Иногда в родственных языках первоначальное значение слова сохраняется первозданнее, нежели в русском языке. Например, если спросить в Болгарии, как пройти туда-то и туда-то, болгарин скажет «направо». Но это не значит, что надо идти направо. Надо идти прямо. В самом деле, говорим же мы, что «наше дело правое», то есть правильное, прямое. А «направо» в Болгарии будет «надясно» – от десницы, правой руки.

Или – в Польше. Возил меня по стране с серией выступлений польский поэт Мариан Гжещчак. Его задачей было представлять меня слушателям и немного рассказывать обо мне. Каждое его выступление начиналось сообщением о том, что я родился в селе Алепине в семье «хлопской», то есть холопской. Буквально – крестьянской. Ну, знаю, знаю я, что действительно родился в крестьянской семье, но каждый раз, когда говорилось «хлопской», меня в глубине души передергивало. Одно дело – семья крестьянская, а другое – холопская.

Телевизор – это кишка, введенная в желудок (через пищевод), с воронкой на наружном конце для принудительного питания.

Ухаживал я за молодой женщиной, учительницей, между прочим, московской школы. Ужинаем в ресторане, оживленно беседуем. К случаю я ввернул:

– Ну, знаете, вам для полноты образа не хватает только нимба над головой.

В лице собеседницы почувствовалось борение чувств: хочет о чем-то спросить и стесняется. Наконец преодолела себя, решилась:

– А что такое нимб?

Приезжали колонизаторы на вновь открытые земли, выманивали бусами и побрякушками-безделушками золото, серебро, слоновую кость. Иду по набережной в Сан-Франциско. Индейцы, приехавшие из резервации, разложили бусы и побрякушки-безделушки (так называемые сувениры), выманивают у туристов доллары.

Иногда, чтобы поднять какую-нибудь отстающую отрасль и впрыснуть в нее жизнь, делают капиталовложения. Но это как если бы, когда у автомобиля спустит колесо, взять и накачать его. Через десять минут колесо спустит снова. Надо сначала либо поменять колесо, либо заклеить дырку.

Выбрал Толстой Сонечку Берс, восемнадцатилетнрю девицу, и она сразу же согласилась стать его женой.

Конечно, жизнь с таким человеком была не из самых легких, конечно, она нарожала ему кучу детей, конечно, она переписала (но не написала) несколько раз «Войну и мир». И вот все это уже давало ей возможность сказать про Толстого по иному поводу: «Дурь и прихоть». Ну, например, когда он сел вдруг за изучение греческого языка. Справедливо ли?

Разные ритмы жизни.

Во Франции в деревне Домреми сохранился дом Жанны д'Арк и церковка около него. Я был в этой церкви. Она очень древняя. Там на каменной доске начертаны в последовательности имена всех настоятелей этой церкви начиная с тринадцатого века. Я был удивлен краткости списка за семьсот лет. Оказывается, семьсот лет – это не так уж много человеческих поколений. Во всяком случае, настоятелей сменилось там меньше, чем председателей в нашем колхозе за пятьдесят лет.

Известно, что самыми большими специалистами по части российских самозванцев были раньше польские короли и магнаты. Это естественно. Они стремились к независимости, ко всяческому возможному ослаблению Российской империи. Тут и два Дмитрия-самозванца, тут и княжна Тараканова…

Но почему-то все проходят мимо любопытных фактов в истории Пугачева.

Конечно, на бунт, на восстание хватило бы и самого Емельяна, как хватило Степана Разина или Булавина. Но что за фантазия у простого неграмотного мужика провозглашать себя императором?

Между тем в «Истории Пугачевского бунта» у Пушкина читаем:

1) «Сей бродяга был Емельян Пугачев, донской казак и раскольник, пришедший с ложным письменным видом из-за польской границы»;

2) «…оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны…» (то есть какая подробно разработанная версия!);

3) «…он уверял, что… у него на границе заготовлено двести тысяч рублей; обещал он каждому по двенадцать рублей в месяц жалованья»;

4) распоряжение Рейнсдорпа: «У польских конфедератов, содержащихся в Оренбурге, отобрать оружие и отправить их… под строжайшим присмотром…»;

5) и наконец, когда генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков начал успешно громить Пугачева, то вдруг внезапно скончался на сорок четвертом году жизни. У Пушкина читаем в конце пятой главы: «Молва приписывала смерть его действию яда, будто бы данного ему одним из конфедератов» (!).

Я ничего не говорю, но все-таки, не правда ли, есть о чем подумать.

В начале пятидесятых годов Н. был очень известным и активным журналистом. Он освещал в репортажах и очерках одну, как тогда называли, «великую стройку коммунизма». В конце концов по его сценарию был сделан большой документальный кинофильм об этой стройке.