Тем временем: Телевизор с человеческими лицами - Александр Архангельский

Свиблова. Мы должны быть готовы к очень странным и неожиданным трансформациям. Можно, конечно, законодательно или философски, грозно поднимая кулаки или нежными уговорами пытаться вернуть людей в лоно патриархата, или хотя бы пытаться удержать их в нынешней ситуации (так цементировали семьи военных или дипломатов: там карьера была так устроена, что любили, не любили, ладили, не ладили, а жили вместе), но жизнь будет резко меняться. Здесь я совершенно согласна с позицией нашего великого социолога и психолога Кона: история движется стремительно вперед. К нам — как реальность — приходит виртуальное пространство. Мы тут все говорим про напряжение между мужским, женским, а приходит совершенно другая реальность, которая может переменить человеческую психику. Психика ведь практически не эволюционировала, поэтому мы можем читать книжку, написанную во время римских цезарей, и понимаем эти страсти, эту любовь и ревность, эту ненависть… А сегодня любовь оказывается легче осуществить на расстоянии, чем иметь непосредственный контакт, от которого и радости много, но и проблем достаточно. Мы вообще не понимаем, не стоит ли человечество на границе какого-то огромного эволюционного психофизиологического и психосоциального скачка. Наши внуки могут быть уже вообще на нас не похожими. Они могут размножаться по-другому. Роль мужчины и женщины — это продолжение рода. А мы сегодня стоим на грани клонирования. И это клонирование будет, несмотря ни на какие запреты. Если поезд пошел, он все равно до станции назначения доберется. И мы не знаем, чем это нам грозит. Я лично верю в душу, в которой заложены универсальные начала, и надеюсь, что нам удастся все обойти. Но проблемы, которые мы будем решать, гораздо страшней, чем те, над которыми мы бились в прошлом.

Ведущий (ехидно). Спасибо Вам за этот приятный прогноз. (Хорошилова. Да уж.)

Дугин (неожиданно подхватывая тему). Мы стоим на пороге появления постлюдей, которые будут появляться неполовым способом, это и есть конец любви.

Ведущий. Но я надеюсь, что человечество сможет себя предостеречь, если мужчины и женщины перестанут думать только о напряжении, но будут совместно работать над спасением себя как рода, в том числе и с помощью культуры. Но тут, я думаю, от женщин зависит даже больше, чем от мужчин, потому что в новейшей истории именно от выбора, который делают женщины, зависит последующий ход большинства событий. Мужчины начинают, но процесс идет только в том случае, если женщины не говорят стоп. Вы помните гениальный, хотя и несколько марксоидный, роман Фаулза «Любовница французского лейтенанта», где события расходятся по двум линиям. От того, какое решение примет женщина, зависит, какую судьбу примет все человечество. В чем, собственно говоря, основа самосохранения человеческой культуры.

Взрослые писатели, детские читатели

Что и зачем читают наши дети

Эдуард Успенский, Марина Москвина, Григорий Остер, Михаил Яснов, Григорий Гладков

Участвуют: Эдуард Успенский, Марина Москвина, Григорий Остер, Михаил Яснов. Все — детские писатели; можно сказать, прижизненные классики. И Григорий Гладков, тоже классик, только музыкальный; написанную им музыку к «Пластилиновой вороне» (на стихи Успенского) знают все.

Ведущий. Прежде чем начать разговор о том, что происходит сегодня с детской литературой, я хочу спросить у каждого из вас: а как вас в эту профессию занесло?

Успенский. Я и сам долго пытался понять. Я был очень хулиганистый ребенок. А мне дали отряд четвероклассников, и пионервожатая сказала: если выведешь их в люди, — а ребята там были здоровые, злые, послевоенное было время, — то я тебя поцелую. А это было важней, чем государственная премия. И я два года с ними провел, возил в театр, вместе катались на лыжах, и я как-то навсегда заразился ощущением свежести, безалаберности, интересности. Я вырос, стал взрослым писателем, достаточно знаменитым юмористом, а потом однажды решился писать для детей: спасибо Борису Заходеру, он очень помог.

Москвина. Как-то однажды Гарсия Лорку спросили, зачем Вы пишете? Он ответил: чтобы меня любили. (Ведущий. Интересные мотивы у детских писателей. Чтобы меня целовали, сказал Эдуард Николаевич. Чтобы меня любили, сказала Марина.)

Успенский. Мариночка, дай я тебя поцелую.

Ведущий (строго, как вожатый). После передачи. Григорий?

Остер. Я с детства писал серьезные стихи, и к четырнадцати годам был известным взрослым поэтом. По крайней мере, Эдуард Николаевич рассказывал мне, что Заходер водил его по Ялте, где я рос, знакомил с разными достопримечательностями, и показал ему меня издалека, как показывают Ласточкино гнездо. А когда я вернулся из армии, то увидел, что в этой стране можно писать и печатать стихи только на две темы. Или… (Ведущий, со знанием дела. Первая: Партия.) Да. А вторая — любовь. Причем имеется в виду «любовь к Партии». И я понял, что не смогу себе заработать на жизнь. А ничего другого, кроме как писать стихи, я не умел — и начал учиться писать для детей. Но когда я стал детским писателем, мне это начало доставлять невероятное удовольствие, потому что аудитория детская в корне отличается от взрослой. Любую взрослую аудиторию можно надуть. Приходит известный человек и что-нибудь говорит. И взрослая аудитория, поскольку знает, что он очень известный, очень умный, то, хотя она ни фига не понимает, а все равно аплодирует и восторгается. А когда к детям приходит писатель, то про него могут сказать все, что угодно, но если детям будет скучно, непонятно и неинтересно, они станут зевать.

Ведущий. Вы знаете, любимый рассказ артиста Михаила Козакова — о том, как он ездил в советские времена по городам и весям, и зарабатывал деньги, показывая фрагменты из своих фильмов и читая всякого рода произведения из школьной классики. Однажды он долго-долго читал с выражением «Сказку о Рыбаке и Рыбке»; вдруг раздался страшный грохот: ребенок заснул и свалился со стула.

Яснов. Гриша Остер рассказал примерно мою историю. Когда я был маленький, я тоже был в узких кругах знаменитым взрослым поэтом. А потом, когда меня очень долго не печатали, как-то перешел на детские стихи. Оказалось, что в детских стихах — всегда позволялось делать больше, чем во взрослой поэзии. Вся эта игра в слова, в звуки…

Ведущий (рассудительно). Вы вошли в литературную жизнь, когда существовала — давайте называть вещи своими именами — инфраструктура. Такое плохое, не детское слово, но без этого недетского слова детская литература существовать не может. Конечно, цена была высока: либо про Партию, либо про Любовь к ней, а если про что-то человеческое, то лучше для детей. Где в 30-е года можно было говорить про дореволюционную жизнь? Только в детской литературе. Где можно было использовать смелые формальные приемы? только в детской литературе. Ну и дальше эту инфраструктуру вы гениально использовали. Но сейчас что происходит с детской литературой?

Успенский. Она жива. Журналы есть; сегодняшние молодые писатели зарабатывают, пожалуй, больше, чем зарабатывал я при большевиках. Но нет книг. Издательства не хотят рисковать, издавать нового писателя. И поэтому новых авторов приходится долго-долго пробивать.

Остер. Тут сплошное неразрешимое противоречие. Издатель занимается коммерцией. Это его работа. А если государство попробует вмешаться, возникнут неприятные вопросы: а что такое государство, почему именно эти 10–20 человек, будут принимать решение? И не предложат ли они следующему поколению писать про новых Павликов Морозовых? Или еще что-нибудь в этом духе.

Яснов. На самом деле, конечно, мы одно — минимум — поколение потеряли. Поколение детей, которые в свое время не пришли к книге. Поэтому я просто поставил перед собой некую писательскую задачу: все время снижаю возраст моих читателей и ухожу в дошкольную литературу, в дошкольную поэзию. Потому что все начинается, конечно, там. Самое опасное, что мы теряем семейное чтение. Еще на моей памяти, и мама, и папа, и моя сестра усаживались вокруг стола, брали меня маленького на колени (а когда я вырос, сажали рядом), и один час в неделю мы все вместе читали. Я уверен на сто процентов, этот час должен сохраняться: чтоб все вокруг стола, и все вокруг книги. Писатели есть. Важно, чтоб это все доходило до читателя и чтоб мы вытягивали это поколение, вытягивали вместе с родителями.

Москвина. И правильно, Миш, не надо клясть тьму, а просто зажги свою свечу.

Остер. Действительно, самое важное, самое главное, чтобы мама читала ребенку книгу, пока он еще читать сам не может. Или отец, или бабушка, или дедушка. Иначе никогда ребенок читать не будет. Родители, которые сейчас удивляются, что их дети практически ничего не читают, они должны вспомнить, что они им и не читали ничего. Я эту проблему пытаюсь решить со своей стороны. Я пытаюсь писать для маленьких детей так, чтоб было интересно взрослым тоже. Если они будут смеяться вместе с ребенком, ребенок над одними вещами, а родители над другими, то, может быть, это будет стимул разом ее прочесть.