– почувствовал, что среди суетившейся в кустах мелюзги объявился какой-то крупный зверь. Громко треснула какая-то толстая ветка, сломать которую могло только очень увесистое животное. Ночные птички и зверьки принялись тревожным свистом и писками предупреждать друг друга и приближении большого и, по-видимому, опасного хищника. Прямо над Иваном с громким истеричным уханьем пронеслась какая-то крупная птица с большими и круглыми желтыми глазами, вероятно, сова или филин. Пуховецкий обругал напугавшее его пернатое, и стал тереть веревки гораздо усерднее. Неведомый зверь, тем временем, продолжал по-хозяйски трещать сучьям, впрочем, пока на изрядном расстоянии от Ивана. Пуховецкий размышлял о том, кто бы это мог быть и, как всегда, мысль его услужливо подсказывала ему успокаивающие и безопасные объяснения. Конечно, это какой-нибудь олень-увалень, в крайнем случае – кабан. Волки, рыси или росомахи – звери осторожные, они бы не производили столько шума. Медведи так далеко на юг не заходят, да и трусливый это зверь – учует Ивана, и сам убежит. В любом случае, стоит крикнуть погромче, чтобы спугнуть ночного топтуна, чтобы тот не наткнулся на Ивана случайно, и со страху не наделал каких-нибудь глупостей. Но кричать не хотелось, чтобы не выдать себя москалям, которые, вполне возможно, рыщут сейчас в каких-нибудь нескольких саженях выше по склону. Да и не крикнуть было толком из-за кляпа во рту. Подумав, Пуховецкий решил заявить о себе тем же способом, что и зверь, которого он хотел отпугнуть, и, поднатужившись, сломал один выступавших кусков старого пня. Раздался громкий треск, за которым последовало испуганное молчание. Все мелкие зверюшки замолкли и затаились, притих и сам шумный ночной гость. Через несколько мгновений зверь издал звук, в котором Ивану вполне определенно послышалось удивление, несколько недоброе: дескать, кто тут такой смелый? Но вот что за животное могло издать такой звук, даже опытному охотнику Ивану было непонятно. Это был одновременно и рев, и ворчание, и вздох, почти человеческий – в общем, ничего похожего Пуховецкий раньше не слыхал. Не торопясь, уверенно и тяжело ломая ветки, зверь направился в сторону Ивана. Эта тяжелая неторопливость и странные, ни на что не похожие звуки, поневоле вселяли страх. Замолчавшие было ночные птички стали испуганно и жалостливо, словно сочувствуя Ивану, переговариваться между собой. Пуховецкий стараясь не обращать внимания на шевеление волос на затылке и подкатывавший к горлу ком, еще больше ускорил свою работу над веревками. "Ничего, ничего, это в кустах ты такой смелый, а увидишь меня – тотчас сбежишь! Чтобы казак в балке медведя съел – про такое слыхал, а вот чтобы наоборот – не бывало того" – успокаивал себя Иван – "Да и не медведь это, не похоже. Какой-нибудь олененок несмышленый, от родителей отбился и бродит". Ему очень сильно, почти невыносимо хотелось броситься бежать, но бежать в лесу от зверя – смерти подобно, это всякий знает, а тем более бежать со связанными руками… Оно хотя и проще, чем со связанными ногами, но по такой чаще, и тем более по склону оврага, далеко не убежишь. Но вот треск веток затих, лесная мелюзга в кустах вернулась к своим обычным заботам, и Иван испытал облегчение, подумав, что зверюга наконец сообразила, с каким лихим казаком имеет дело, и решила убраться куда подальше. В это время лунный свет пробился сквозь чащу оврага и осветил полянку, на которой оказался Иван. Ненадолго прервав возню с веревками, Пуховецкий решил передохнуть и вознаградить себя за пережитые труды и волнения, полюбовавшись окружившей его неожиданно красотой. Его взгляд перешел от высокой ивы, словно покрытой инеем, к выточенной из серебра березке, затем к живописному старому дубу. А из под дуба на Ивана, не мигая, злобно смотрела неимоверно страшная и уродливая морда. Морда была покрыта редкой длинной шерстью, в глубине которой виднелись два по-человечески умных, налитых кровью и неимоверно свирепых глаза. Длинные желтые клыки торчали вниз и вверх из удлиненной пасти, по ним стекала отвратительно липкая, тягучая слюна. Посмотрев еще мгновение на Ивана, тварь издала ни на что непохожий, но отвратительно жуткий крик, и с удивительной скоростью кинулась в атаку на Пуховецкого. Тот отпрыгнул в сторону, резко взмахнув руками, отчего уже изрядно перетертые веревки разорвались, и руки Ивана оказались свободны. Он бросился в чащу, по дороге вырвав изо рта кляп, и понесся что есть сил, спотыкаясь о корни и царапаясь до крови о торчавшие со всех стороны сучки и ветки. Ему захотелось закричать, чтобы призвать на помощь рейтар, если они по-прежнему были поблизости, но от ужаса его горло, иссушенное тряпками кляпа, издавало только сипение, а не крик. Но вскоре Пуховецкий с радостью заметил, что зверюга не может его догнать: она пыхтела на приличном расстоянии позади, и раздраженно фыркала, натыкаясь на те же буераки, что и Иван, и, видимо, время от времени соскальзывала вниз по склону. Воодушевленный Пуховецкий понесся еще быстрее, довольно сипя что-то под нос. Вскоре Иван понял, что бежит по какой-то тропинке, скорее всего звериной, и эта тропинка вынесла его из глухой чащи на край оврага, и дальше шла по гребню, с которого открывался удивительной красоты вид на балку.
Оба склона были покрыты огромными дубами, листва которых в этом ярком лунном свете выглядела как причудливый узор из серебра на немецкой гравюре. Балка была неожиданно глубока для этой ровной степной местности, и склоны ее завораживали своей высотой и крутизной. Много живности носилось между двумя берегами оврага – совы, летучие мыши, огромные стрекозы и, как показалось Ивану, даже какие-то ночные сокола или ястребы пролетали весело, освещаемые ярким лунным светом. Уверенный, что неуклюжая клыкастая тварь уже не может ему угрожать, Пуховецкий остановился на краю оврага и залюбовался открывавшейся перед ним сумрачной красотой, но злобный визг, раздавшийся прямо за спиной, вывел его из созерцательного настроения. Иван, проклиная все на свете, рванул дальше по тропинке, время от времени оглядываясь назад и видя там загоревшиеся красным огнем два злобных глаза и четыре кривых желтых клыка. На тропинке у Пуховецкого не было преимущества в скорости, и только неуклюжесть его преследователя, который с визгом то и дело срывался вниз по склону, еще давала Ивану надежду. Он чувствовал, что выбивается из сил, да и откуда им было взяться после всех тягот, обрушившихся на незадачливого царского сына в последние дни. Насилу переставляя ноги, Иван понимал, что еще немного, и зверюга догонит его, это было лишь делом времени. Он уже слышал хрип зверя как будто прямо за спиной, чувствовал его зловонное
