Сокол и ласточка - Борис Акунин

Летиция подобралась, села за стол и достала из широкого кармана тетрадку, кожаную чернильницу с крышечкой и перья.

— Ясное дело, по одному! Да раздевайтесь заранее, снаружи. Нечего зря время терять! — Кербиан повысил голос, чтоб его слышали за дверью. — Офицеров, сынок, осматривать незачем — обидятся. Я тебя с ними после познакомлю.

И медицинский осмотр начался.

— Ты уж не привередничай, — напутствовал лекаря папаша Пом. — По закону положено, чтоб у человека конечности были целы, чтоб на каждой руке не меньше трех пальцев, а во рту не меньше десяти зубов.

— Я знаю, — отрезала Летиция, хотя, уверен, впервые об этом слышала.

«Спокойно, спокойно», прокурлыкал я ей в ухо. Уголок рта у девочки подрагивал, голубая жилка на виске отчаянно пульсировала.

В кают-компанию, переваливаясь на кривых ногах, вошел совершенно голый волосатый дядька и ощерился единственным желтым зубом.

— Это Хорек, корабельный плотник. У него немножко меньше десяти зубов, но очень уж нужный человек.

— А фамилия как?

Летиция приготовилась записывать.

— Хорек, — подумав, ответил плотник. — Господин доктор, мне бы мази какой, а то свербит — мочи нет.

Он показал себе на пах, и моя питомица затрепетала.

Мужской предмет у Хорька был весь в струпьях и язвах — обычное для матроса дело. Меньше надо шляться по портовым борделям.

Насколько мне известно (а мне, напоминаю, известно о Летиции всё) сей орган, будучи девицей, она доселе видела только на античных скульптурах и представляла себе совершенно иначе.

— Что это за уродство?! — вскричала она, безмерно оскорбив плотника.

— Чего это «уродство»? Обычная испанка!

Вот ведь интересно: испанцы ту же самую хворобу называют «французкой».

— Морскими правилами не запрещено, — заступился штурман. — Не то придется полкоманды отчислять. Дай срок, сынок, у тебя тоже будет. Ишь, покраснел как! Вот если по пути зайдем в Кадис, я тебя в такое местечко свожу — живо краснеть разучат. А хочешь, прямо нынче заглянем к толстухе Марго, на Еврейскую улицу? Угощаю, ради знакомства.

Летиция так истово замотала головой, что оба моряка расхохотались.

«1. Хорек, плотник. Годен», — записала она в тетради дрожащей рукой.

— Катись и зови следующего! — велел папаша Пом.

* * *

Потом нас отвели в каюту показать содержимое лекарского сундука. Летиция после двухчасового осмотра и так была близка к обмороку, а здесь, открыв крышку, вовсе скисла.

В деревянном, запертом на мудреный замок ящике размером три фута на полтора было четы ре выдвижных секции, каждая разделена на множество ячеек. В гнездах верхнего этажа лежали хирургические инструменты. На крышке, с внутренней стороны, был приклеен реестр с их названиями.

Летиция читала перечень вслух замирающим голосом, пока я рассматривал каюту. Закуток пушечной палубы, отделенный дощатыми перегородками, был так мал, что хватило одного взгляда.

Почти все пространство занимало орудие, уткнувшееся своим тупым рылом в запертый пушечный порт. Каронада была закреплена толстыми канатами, от которых шел густой смоляной дух (я его очень люблю). Сбоку, одна над другой, располагались две койки — не полотняные, как у матросов, а офицерские, деревянные. Медицинский сундук занимал половину противоположной стены; над ним — образ святого Андрея, покровителя мореплавателей, очевидно, приготовленный для корабельного капеллана. А где размещусь я? Пожалуй, на лафете. Не очень удобно, зато рядом с моей девочкой…

— «Коловорот костесверлильный», «Пила ампутационная», «Тиски головные», «Трепанатор черепной», «Экстрактор трехзубый», «Резец кожнолоскутный», — читала она, почти после каждого названия бормоча «о господи». — «Нож операционный большой» «Нож операционный малый», «Щипцы пулевые», «Пеликан зубодерный», «Птичий клюв зубодерный»…

В чем разница между двумя этими приспособлениями, мне понять трудно, ибо природа меня, слава богу, не отяготила зубами, но Летиция, потрогав эти две железки, задрожала еще пуще.

— … «Мортирка срамная гноеотсосная». Боже мой, это еще что?

Я приблизительно догадывался, но как ей объяснишь?

— «Прижигатель круглый», «Прижигатель квадратный», «Скобы медные переломные», «Щуп малый», «Зонд большой», «Спатула большая»…

Спатула? А, лопатка для очистки струпьев и омертвевших тканей. Видел такие

— «Клистир большой», «Клистир малый», «Скребок гангренный», «Набор игл с нитями», «Пинцет», «Бритва мозольная», «Бритва нарывная», «Ска… Скари… Скарификатор двенадцати-лезвийный».

Ну уж это и меня поставило в тупик, а моя бедняжка всхлипнула, благо кроме нас в каюте никого не было.

В следующую секцию, аптекарскую, где лежали баночки, коробочки и мешочки с солями, кислотами, слабительными-крепительными, корнями-травами, пилюлями и сушеной шпанской мушкой, Летиция едва заглянула.

Ей было довольно. Нет, нет, нет? — прошептала она по-швабски, стуча зубами. — Как я могла вообразить, что это мне по силам! Прочь отсюда. Что ты на меня так смотришь, Клара?

Никак особенно я на нее не смотрел, просто жалел, и всё.

— Я не струсила. Но вдруг кто-то тяжело заболеет, или будет ранен? Обратится ко мне за помощью, за спасением, а что я? Или просто зуб у кого-то заболит? Самозванцем может быть кто угодно, но только не врач! Ал, папа, папа…

И она горько зарыдала.

Я терпеливо ждал. Я достаточно изучил свою питомицу и знал, что последует дальше. Силен не тот, кто не ведает слабости, а тот, кто умеет ее преодолевать.

Первое, что она скажет себе, когда немного окрепнет духом: я поклялась спасти отца любой ценой- Потом вспомнит, что любой лекарский ученик, который заступит на ее место, скорей всего будет так же невежествен.

Она сердито вытерла слезы и сказала не то, чего я ожидал.

— Садись на плечо, Кларочка. Мы отправляемся в книжную лавку.

Глава седьмая. Потрясения продолжаются

Как я люблю книги! На моем родном острове в них не было нужды. Память Учителя таила в себе всю мудрость мироздания. Но когда я оказался предоставлен самому себе, один-одинешенек среди запутанного фарватера жизни, книги стали моим надежным лоцманом. Если б я был не птицей, все имущество которой состоит из перьев, а человеком, я непременно обзавелся бы библиотекой и тратил все свои доходы (уж не знаю, чем бы я зарабатывал) на собирание книг и рукописей. С другой стороны, по-настоящему свободен лишь тот, кто абсолютно ничем не владеет, а лучший на свете фолиант — собственная голова.

Однако, если необходимо быстро получить доступ к сложному знанию, лучшего средства, чем хорошая книга, не существует.

В единственной на весь город librairie[19], где в основном продавались географические карты, описания путешествий и прочие полезные для морского дела издания, мы нашли только три медицинских тома и сразу их купили.

То был Cochlearia Curiosa[20] Андреаса Молленброка, De Morbis Artificum Diatribe[21] Бернардино Рамадзини и хирургический атлас.

Полистав страницы последнего, где на гравюрах были изображены рассеченные мышцы, переломанные кости и вспоротые животы, девочка побледнела до зеленоватого оттенка. Я ожидал нового приступа малодушия, но она лишь скрипнула зубами.

— Знаешь, что мы сделаем? — шепнула она, повернув ко мне голову. — Мы строго-настрого запретим капитану нападать на другие корабли. Бог с нею, с корсарской добычей.

Отплытие было назначено на утренний прилив. До самого вечера мы сидели в гостинице, штудируя врачебные книги и делая выписки.

На что я любознателен, и то заклевал носом (в смысле, клювом), а Летиция всё шелестела страницами да скрипела пером. В конце концов, я погрузился в дрему. Мне снились двенадцатиперстная кишка, открытый перелом малой берцовой кости и скорбутные десны.

Очнулся я от звука хлопнувшей двери. Помигал, чтоб прояснить взгляд, повертел головой.

Комната была пуста. На столе белел раскрытый том, над только что потушенной свечой вился дымок.

Я догадался, что Летиция, утомившись от занятий, вышла подышать воздухом.

Разве мог я допустить, чтобы она бродила ночью одна по улицам портового города?

Открыв окно, я вылетел наружу.

Девочка вышла из дверей и зашагала, не разбирая дороги. Ее плечи были понуро опущены, шляпа надвинута на глаза. В минуту уныния человека нельзя оставлять одного.

Без колебаний я опустился ей на плечо и бодро воскликнул: «Вот и я! Чудесная погода, не правда ли?»

— Только тебя не хватаю, — мрачно ответила она. — Если уж увязалась за мной, по крайней мере не трещи. Голова лопается…

Я охотно объяснил бы ей, что всякую новую науку нужно постигать не наскоком, а постепенно. Не станет же понимающий человек залпом вливать в глотку драгоценное старое вино? Нет, он будет смаковать каждый глоток, наслаждаться вкусом, цветом, букетом. Учение — одно из приятнейших занятий на свете. Правильно прожитая жизнь вся должна состоять из учения, я глубоко в этом убежден. Даже если в зрелости ты сам стал Учителем, всё равно продолжай учиться. Вероятно, мне предстоит жить очень долго, и я уже догадываюсь, в чем будет состоять главная драма моего существования. Я накоплю бездну знаний, опыта, мудрости, но все эти сокровища пропадут втуне. Учителем ни для кого я не стану. Ибо я попугай и неспособен излагать свои мысли внятным для людей образом. Как мучительно в свое время пытался я освоить искусство письма! Сколько испортил бумаги в каюте капитана Ван Эйка! Но неуклюжая моя лапа с четырьмя мозолистыми пальцами, увы, не может начертить ни одной буквы… Однако я отвлекся.