Маяк на Дельфиньем (сборник) - Владимир Осинский

И сегодня не понимаю как, но я сделал невозможное.

Наш крохотный ковчег обладал слишком ничтожным запасом автономии. Всем пришлось погрузиться в состояние аварийного анабиоза, чтобы экономить воздух. Бесценный в положении нашем прибор «Поиск среды, пригодной для жизни человека» определил оптимальный курс в пространстве. Во избежание осложнений мы с Вельдом сделали пассажирам анабиоинъекции раньше, чем они пришли в сознание; затем Петр раздавил ампулу-шприц на собственном запястье. Что до меня, то я мог пользоваться только тщательно рассчитанными дозами снотворного. Подсознание бодрствовало, и это давало шанс справиться с непредвиденной опасностью.

Умница «Поиск» привел ракету к планете, которая была обозначена в каталоге длинным, непосвященному ни о чем не говорящим номером. Выпускнику Университета космических сообщений он говорил о самом — и в наших обстоятельствах единственно пока — важном: человек может здесь жить. Впервые мне предстояло совершить посадку без инструктора, готового исправить ошибку, которая унесла бы пять жизней — не считая моей. Что ж, коль скоро существуют эти кристаллы…

Кристалл второй. «УВИДЕТЬ — И НЕ УПУСТИТЬ»

Две ярко-желтых звезды, питающие Жизнь в мире, куда привели нас судьба и «Поиск», взошли, однако время зноя пока не настало. Мы устроились кое-как в тени ракеты, при посадке мягко опустившейся на бок; теперь она заняла такое же положение, в каком покоилась, находясь в просторном чреве «Эфемериды». Я говорю «кое-как», надеясь, что вы представите тогдашнюю нашу реальность.

Во все стороны уходила за горизонт кирпично-красная холмистая пустыня. По крайней мере в районе, где мы оказались, она, по всем признакам, была мертва. Если не считать коротких темно- серых обрубков, нечасто разбросанных вокруг, напоминающих видом моренные валуны, высотой до метра примерно… Мы не сразу удостоверились, что имеем дело с растениями, а не причудливыми неорганическими образованиями. Для этого пришлось, во-первых, чертыхнуться Петру Вельду, эмпирическим путем убедившемуся, что у основания обрубки покрыты толстыми, достаточно острыми колючками (поэтому их назвали «кактусами»), а во-вторых, распилить пару-другую. Таким образом получились не слишком неудобные «табуретки» и обнаружилась возможность развести костер — разумеется, только экзотики ради, энергия у нас была в избытке, как, впрочем, и почти все, необходимое для жизни.

Вызывающе покосившись на Петра Вельда, Челл сказал:

— В конце концов я могу отправиться на разведку и один!

На этот раз я был с ним солидарен. Начался второй день нашего пребывания здесь, а Вельд по-прежнему не разрешал отойти от кораблика. Томясь бездельем, мы места себе не находили.

Рустинг в основном молчал, а если заговаривал, то о бесцельности и бренности земного существования. Кора Ирви впала в транс. Она оживлялась, только слушая Рустинга: больные речи напуганного маленького человека легко находили отклик в измученной душе. Их я, разумеется, ни в чем винить не мог, мне ведь были известны данные корабельной картотеки… А вот Практикант, хотя, повторяю, я разделял его нетерпение и тоже томился от бездействия, возмущал вздорностью своих претензий — если кому- нибудь и надо пойти на разведку, то, уж конечно, не ему… Почему раздражал Вельд — известно. Что же касается Виктора Горта, то он возбуждал во мне откровенно недобрые чувства. Это подчеркнутое спокойствие, эта переполняющая его перманентная уверенность в собственной правоте… Правоте — в чем?! Задав себе последний вопрос, я испытал прямо-таки пароксизм негодования, даже трудно дышать стало, — и, испуганный этим, опомнился. Да что же со мной творится? Разве все это, сидящее сейчас во мне, — я?!

Рывком поднялся с обрубка «кактуса», заставил себя сделать несколько глубоких вздохов-выдохов, встряхнулся… В голове приятно зашумело атмосфера была насыщена кислородом, — прояснилось, Я повернулся к Петру Вельду, поймал его взгляд, не тяготясь от мысли, что в моих глазах — просьба о помощи, молча спросил: «В чем дело, что со всеми нами происходит? Ты, Петр, должен знать!»

Не сразу, не обращаясь ни к кому, словно бы себе отвечая, «космический мусорщик» обронил:

— Вот так и обстоят наши дела…

Тингли Челл тотчас ощетинился еще сильнее.

— Не соблаговолите ли прояснить глубинный смысл сей мудрой реплики? иронически осведомился он. — И вообще…

— Кто мне дал право распоряжаться?

— Именно. По-моему, в наших обстоятельствах у всех — равные права.

— Пожалуйста, не надо ссориться!.. — Лицо Коры болезненно исказилось. Вмешался я:

— «Эфемерида» погибла. Мы шестеро остались живы благодаря случайности, а еще больше — опыту и выдержке Петра Вельда.

— Вы забыли о собственных заслугах, — ядовито вставил Тингли.

Спокойно, Бег, сказал я себе, спокойно. Ты астролетчик и обязан быть на высоте. Он бесится, потому что боится. Он имеет право бояться, а ты — нет.

Стояла тишина — если иметь в виду живые голоса или хотя бы их подобие. Вместе с тем тишины, как ее понимают люди, не было: ровное, еле различимое, монотонное, слышалось сухое безостановочное шуршание. Я не сразу сообразил, что это, нагреваясь и шевелясь под косыми, однако уже ощутимыми лучами солнц, Шуршит кирпичный песок. Шуршит сам по себе, ничто его не тревожит. Кроме этих двух солнц. Мириады песчинок затаенно, злобно перешептывались, к чему-то готовились, что-то недоброе, гнусное замышляли… Услышав в своем смятенном сознании эти, прямо скажем, неподобающие астролетчику метафорические словосочетания, я удивился и устыдился в одно и то же время. И — понял.

Не было у меня никакого права осуждать товарищей, потому что сам я находился в таком же, как они, состоянии. Чужая планета протестовала против вторжения незваных гостей и старалась изгнать из своего лона. Если бросить в холодную воду раскаленный камень, то она зашипит, заклокочет, возмущенная контактом с чужеродным телом, и будет беситься, пока не убьет в нем жар жизни, не погасит самобытность пламени… Мертвая планета не желала принять нас — дышащих, думающих, чувствующих, говорящих и своими голосами нарушающих ее тусклое, шуршащее молчание… Опять увлекся, одернул я себя и сказал:

— Нет, не забыл. Но речь идет не о чьих-либо заслугах. Я лишь хочу напомнить, что опыт Петра Вельда дает ему в данной ситуации больше прав решать, чем имеем мы все, вместе взятые. И скажу вам честно, Тингли Челл: не хотел бы я сейчас быть на его месте… Словом, лично я готов выполнить любое указание Вельда.

— Я тоже. — Голос подошедшего Виктора Горта был негромок и четок.