Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль" - Чарлз Дарвин

Роса, увлажнившая в первые часы ночи чепраки, под которыми мы спали, утром замерзла. Хотя равнина и казалась горизонтальной, на самом деле она совершенно незаметно отлого поднималась до высоты от 800 до 900 футов над уровнем моря. Утром (9 сентября) проводник предложил мне подняться на ближайший гребень, откуда, он полагал, можно добраться до четырех пиков, венчающих вершину. Карабкаться по таким изрезанным скалам было чрезвычайно утомительно; склоны были очень зазубрены, и то, что мы одолевали за первые пять минут, часто теряли за следующие пять. Когда мы наконец взобрались на гребень, меня постигло горькое разочарование: я увидел ущелье и в нем долину, столь глубокую, что она лежала на уровне равнины; ущелье разрезало хребет поперек на две отдельные цепи и отделяло меня от четырех вершин. Долина — очень узкая, но плоская и представляет собой удобный проход для конных индейцев, связывающий равнины, лежащие по северную и южную сторону хребта. Я спустился в долину и, переходя через нее, увидел двух пасущихся лошадей, я тотчас же спрятался в высокой траве и начал осматриваться; но, не заметив никаких признаков индейцев, с осторожностью приступил ко второму восхождению. Было уже поздно, а эта часть горы, как и предыдущая, была крута и изрезана. К двум часам я уже был на самой верхушке второго пика, но это стоило мне очень большого труда: каждые двадцать ярдов обе мои ноги в верхней части бедра сводила судорога, и я боялся, что не в силах буду спуститься обратно. Кроме того, возвращаться необходимо было другой дорогой, так как не могло быть и речи о том, чтобы идти через седловину. Поэтому мне пришлось отказаться от восхождения на два более высоких пика. Они были лишь немного выше, а все геологические вопросы уже были разрешены; следовательно, не стоило тратить усилий на попытку дальнейшего восхождения. Я предполагаю, что причина судорог заключалась в резком изменении рода мышечной работы — от напряженной верховой езды к еще более напряженному карабканью по скалам. Этот урок стоит запомнить, потому что иногда подобные случаи могут причинить большие неприятности.

Я уже отметил, что гора сложена белым кварцитом, которому сопутствовал глянцевитый метаморфический глинистый сланец. На высоте нескольких сот футов над равниной к коренной породе кое-где плотно прилегают включения конгломерата. По твердости и по характеру скрепляющего вещества они походят на те, что ежедневно образуются на наших глазах на некоторых морских побережьях. Я не сомневаюсь, что и эти голыши образовали конгломерат подобным же образом в тот период, когда на дне окружающего моря отлагалась обширная известковая формация. Надо полагать, что в шероховатых и волнистых очертаниях цельного кварца до сих пор видно былое воздействие волн открытого океана.

В общем это восхождение меня разочаровало. Даже вид сверху и тот был неинтересен: равнина гладкая, как море, только без его изумительных красок и четких очертаний. Тем не менее картина отличалась новизной, и небольшая опасность, точно соль мясу, придавала ей известный вкус. Что опасность была очень невелика, было совершенно ясно, потому что два моих спутника развели большой костер, чего здесь никогда не сделают, подозревая близость индейцев. Я добрался до места нашего лагеря к заходу солнца, выпил большое количество мате, выкурил несколько папирос и тотчас постелил себе постель на ночь. Ветер был очень сильный и холодный, но никогда не спал я лучше, чем в этот раз.

10 сентября. — Подгоняемые попутным свежим ветром, мы добрались к середине дня до посты на Саусе. По пути мы видели очень много оленей, а около горы — одного гуанако. Равнину под Сьеррой пересекает несколько любопытных глубоких лощин, одна из которых имела около 20 футов в ширину и не менее 30 в глубину; нам пришлось поэтому сделать порядочный крюк, прежде чем удалось найти место, удобное для перехода. На посте мы заночевали; беседа, по обыкновению, шла об индейцах. В прежнее время Сьерра-Вентану часто посещали индейцы, и года три-четыре назад здесь происходило множество стычек. Мой проводник присутствовал при одной из них, в которой было убито много индейцев; женщины их бежали на верхушку гребня и самым отчаянным образом дрались большими камнями; многие из них таким образом спасли свою жизнь.

11 сентября. — Поехали к третьей посте в сопровождении лейтенанта, который ею командовал. Считается, что расстояние до нее 15 лье, но это не более как догадка, преувеличивающая, как обычно, расстояние. Дорога была неинтересной: она шла сухой, покрытой травой равниной; слева от нас, на большем или меньшем расстоянии, были расположены низкие холмы, продолжение тех, что мы пересекли у самой посты. Не доезжая посты, мы повстречали большое стадо коров и лошадей под охраной пятнадцати солдат; впрочем, несмотря на эту охрану, много скота, как нам сказали, растеряли по пути. Перегонять животных по равнинам очень трудно, потому что если ночью подойдет пума или даже лисица, то лошади так или иначе разбегутся во все стороны; к тем же последствиям приводит и гроза. Незадолго до того один офицер вышел из Буэнос-Айреса с 500 лошадьми, когда же он прибыл в армию, у него осталось не более 20.

Вскоре мы по облаку пыли поняли, что в нашу сторону скачет отряд всадников; еще издали мои спутники узнали в них индейцев по длинным волосам, развевающимся за спиной. Индейцы по большей части повязывают вокруг головы ленту, но никогда не покрывают голову, и черные волосы, рассыпающиеся по их смуглым лицам, придают им вид и вовсе дикий. Оказалось, что это отряд индейцев из дружественного племени касика Бернансио, направляющийся к салине за солью. Индейцы едят много соли, дети их сосут ее как сахар. В этом отношении они совсем не похожи на испанских гаучосов, которые, ведя тот же образ жизни, почти вовсе не потребляют соли; согласно Мунго Парку те народы, которые питаются преимущественно растительными продуктами, испытывают непреодолимое влечение к соли. Индейцы добродушно кивнули нам, когда промчались во весь опор мимо — с табуном лошадей, которых гнали с собой, впереди и с толпой тощих собак позади.

12 и 13 сентября. — На этой посте я пробыл два дня в ожидании отряда солдат, который, как любезно послал сообщить мне генерал Росас, должен был в скором времени проехать в Буэнос-Айрес; он советовал мне воспользоваться этим отрядом как охраной. Утром мы поскакали к соседним холмам, чтобы осмотреть местность и познакомиться с ее геологией. После обеда солдаты разделились на две партии, чтобы померяться сноровкой в обращении с боласами. В землю, на расстоянии 35 ярдов одна от другой, воткнули две пики; попасть в них и обвить шарами удавалось только один раз из четырех или пяти. Шары можно бросить ярдов на 50–60, но не очень метко. Это не относится, впрочем, к человеку, скачущему верхом на лошади, ибо если к силе руки прибавляется скорость лошади, то, говорят, раскрутив, их можно бросить удачно на расстояние 80 ярдов. В доказательство того, с какой силой ударяют боласы, могу рассказать, что на Фолклендских островах, где испанцы убили некоторых из своих собственных соотечественников и всех англичан, молодой испанец из дружественной нам партии пустился бежать, и тут крупный, высокий мужчина, по имени Лусьяно, помчался за ним во весь опор, крича, чтобы тот остановился и что ему нужно только переговорить с беглецом. Испанец уже чуть было не сел в лодку, но тут Лусьяно бросил в него шары и так сильно ударил ими молодого человека по ногам, что тот упал на землю и пролежал некоторое время без чувств. Поговорив с молодым человеком, Лусьяно отпустил его. Испанец рассказывал нам, что на ногах у него, там, где обвился ремень, остались большие рубцы, как будто его отстегали хлыстом. В середине дня приехали два человека, которые привезли пакет со следующей посты для передачи генералу; таким образом, кроме этих двух наше общество в тот вечер состояло из моего проводника и меня самого, лейтенанта и четырех его солдат. Эти солдаты привлекли мое внимание: один был красивый молодой негр, другой — полуиндеец-полунегр; два остальных не поддаются никакому описанию: то были старый чилийский горняк, цвета красного дерева, и еще один — что-то вроде мулата. Ночью, когда они сидели вокруг костра и играли в карты, я отошел в сторону, чтобы полюбоваться сценой в духе Сальватора Розы. Они сидели под невысокой скалой, так что я мог посмотреть на них сверху вниз; вокруг них лежали собаки, валялось оружие и остатки оленя и страусов; их длинные пики были воткнуты в мягкую землю. Дальше, на темном фоне, виднелись их привязанные лошади, которыми тут же можно было воспользоваться в случае неожиданной опасности. Если тишину пустынной равнины нарушал лай какой-нибудь собаки, один из солдат, отойдя от костра, нагибал голову к самой земле и в таком положении медленно обводил глазами весь горизонт. Если даже беспокойный терутеро испускал свой пронзительный крик, в беседе наступала пауза, и все головы на мгновение немного наклонялись.