Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

За кустами, совсем рядом, вдруг зазвучали возбужденные голоса. Говорили по-молдавски. Один из капитанов свиты взялся за саблю и неслышно двинул коня в ту сторону, но господарь остановил его знаком и прислушался.

— Уперся боярин, — говорил один, — не желал отпускать меня в государеву рать. Убьют, твердил пан, убьют тебя, глупый Цопа, злые турки, и кто тогда мне цену твою, холопа моего, отдаст? Так и не дозволил идти.

— Как же ты, — спросил второй, насмешливый и резкий голос, — все-таки попал сюда?

— Убег от пана да пришел, — простодушно ответил первый, — спасибо васлуйским войникам, приняли в чету. Хоть и цыган ты, сказали, а все ж человек, раз на бой решился.

— Чего ж тужить? — отозвался второй. — Побьют нас турки, и кормить тебе, Цопа, на колу небесных птах, и боярину с тебя боле никакого спросу. А побьем мы их и останешься жив — приковыляет снова к пану его двуногое добро.

— Шутишь ты, добрый воин, теперь мне к нему дороги нет. Землю мою хозяин, верно, насовсем за себя взял, а вернусь — не миновать и плетей. Турка-то мы побьем, нынче день святой, господь не даст победы нехристям, да и я, чует сердце, жизни не лишусь. Только уж не знаю, на что она мне будет, где преклоню головушку, как распустит государь свою рать.

— Эх ты, цыганская душа! — скрипуче рассмеялся второй собеседник. — Не к крестьянам, земляным кротам, приставать надо было, а к нам, лихим соколам-гынсарам. Где еще беглому холопу учиться свободу любить! Правду сказать, оно и сейчас не поздно, такого силача не прогоним даже мы, лучший полк страны. Как ни кончится бой, добыча от гынсара никогда не уйдет. А разойдется войско — найдем тебе дело не хуже. Будешь сам, как свой пан, в бархате ходить, холерку потягивать.

— Ваше дело нам ведомо, — вмешался третий собеседник. — Не сбивай парня, приятель, не по пути ему, землеробу, ни с гынсарами, ни с лотрами. Кончится, Цопа, бой — приходи в Роман-город, спроси Кырлана-кузнеца. Найдется тебе на моем дворе и приют, и дело. А теперь — бегом по четам, братья. Турок-то вот-вот навалится.

Послышался легкий шорох: войники за орешником разошлись по своим местам. Штефан чуть заметно улыбнулся, окинул взглядом поредевшую на три четверти свиту. Ушли к своим четам Оана, сын Жули, Кома, сын Шандра, Штефан, сын Дэмэнкуша, и иные бояре старого корня. Стояли на местах при стягах паны Молодец, Албу и прочие капитаны. Станчул и Мырза, отец и сын, тоже ждали боя в своих полках, как и брат господаря Петрикэ с иными княжьими родичами — Мушатом и храбрым Шендрей, командовавшим полком правой руки. В рядах секеев приготовились к рубке Гастон-лотарингец, Персивале-флорентиец, Жеймис-литвин, испросившие чести сражаться в самом опасном месте на всем поле будущего боя. Со Штефаном остался только сын Богдан, стольник Збьеря, комис Ион, чашник Тудор, казначей Станомир да несколько старых бояр. Рядом, готовый прикрыть государя своим телом, оставался верный Хынкул. Лекарь Исаак в черной мантии скромно пристроился позади приближенных воеводы. Он единственный вместо сабли держал поперек седла неизменный ящичек с инструментами и лекарствами, ибо благочестивому цадику не пристало носить оружие. Но сын и ученик знаменитого врача, непокорный и буйный здоровяк Давид, стоял среди воинов Сучавы с боевым топором в руках.

И приготовились в лесу, не слезая покамест с коней, лучшие куртяне, резерв и боевая охрана, старые товарищи князя.

Как охотнику, который наставил на тропе самострел и, затаившись, чутко прислушивается, когда зверь наткнется на бечеву и сам спустит стрелу, так и Штефану оставалось только ждать, когда вражье войско натолкнется на заслон и приведет в действие боевую машину, с таким трудом построенную искусным защитником Молдовы на его пути. Но грозную тишину последних мгновений перед схваткой нарушило еще одно происшествие. Несколько воинов вытолкнули на площадку перед воеводой троих незнакомцев со скрученными за спину руками. Сабли пленников войники несли под мышками. Пойманные повалились на колени.

— Турки идут, государь, — воскликнул один из них, по-видимому старший.

— Турки идут за нами по пятам. Cлава те, господи, успели мы, княже, упредить супостата, остеречь твое светлое величество.

Это были трое мунтян. Приставленные валашским господарем к османским стягам, проводники сбежали в тумане от мусульманских союзников, чтобы предупредить молдован о подходе.

— Вы опоздали, они уже здесь, — сказал Штефан. — Спасибо, однако, и на том. Развяжите им руки, это — свои, — приказал он. — Верните войникам сабли, пусть бьются рядом с нами!

Чутье не обмануло князя. В эту минуту передовые османы преодолевали последние сажени пути, отделявшие их от заставного полка.

13

Бойцы на несколько долгих мгновений застыли на месте. Но тут же бросились вперед. И застучали, зазвенели ятаганы, сабли, палаши, топоры — о щиты, шлемы, о клинки.

Османский дракон, в котором семитысячный янычарский отряд был головой, пытался просунуть шею в теснину узкого моста. А встретив сопротивление, — пустил в дело зубы и дохнул огнем. В третьем ряду турок, с зажженными фитилями наготове, шли янычары с пищалями, которыми щедро оснастил свое войско еще предшественник тогдашнего султана, великий воин Мурад. Ни одна армия в мире не имела еще такого числа огнестрельного оружия и не умела им так искусно пользоваться. Турецкие стрелки протиснулись вперед между расступившимися товарищами и в упор разрядили пищали в стоявших стеной секеев. Многие семиградцы упали. Но стена осталась стеной.

Тогда дракон, свирепея, взревел. Громоподобное «Алла!» прокатилось над долиной Бырлада, извещая самые далекие части войска, что битва началась. Воззвав к всевышнему, османы вверили ему набожные души и с безумной отвагой бросились вперед.

Но и противник их не оставался нем. В следующую минуту с холмов у моста понеслись те глухие удары, которые услышал и Войку в своей засаде. И в шею дракона, словно жала злых ос, одно за другим начали впиваться ядра молдавской артиллерии. Пушки, заранее нацеленные на мост, несмотря на туман, били точно. Каждый выстрел прокладывал кровавые борозды в массе тесно сбившихся врагов. Однако порыв турок от этого не ослабевал. Напротив, ярость их усиливалась.

Михай Фанци, отправив мальчишку-оруженосца с конями в тыл, сражался пешим, как и его солдаты. Секеи встретили янычар копьями, но вскоре стало так тесно, что воинам пришлось оставить это оружие. Работали с ожесточением, как рубят лес, с короткими яростными вскриками, в которых звучало то свирепое торжество, то злобное страдание. Слов не было — только деловитый короткий рык, да предсмертный хрип. Мельком проплывало перед взором чужое, бородатое или бритое лицо, налитые кровью глаза. Не мериться взглядами, не пугать надо было врага, не прицеливаться даже с расчетом — на все это уже не было времени. Надо было рубить, рубить, рубить. И били с оттяжкой, привычными взмахами дровосеков, давая волю машинальной работе обученных с детства рук, стараясь угадать, где щит или доспехи слабее, где ближе и беззащитнее грудь, горло, — мягкая плоть, кровавые жилы, которые требовалось достать и рассечь, взрезать. Так рубились секеи и, поневоле, так пришлось вскоре действовать всем. Османские воины поначалу пытались использовать свое искусство, прививаемые с детства навыки боя. Но рукопашная уравнивает всех.